Старый почесал лоб.
– Апраксин Бор – место... специфическое. Там они многими интересными вещами занимаются. В частности, электросудорожной терапией. Год электросудорожной терапии, сам понимаешь... Несколько курсов ЭСТ, один за другим. Многие взрослые дядьки не выдерживают... Потом она сбежала. Темная история, несколько санитаров было искалечено, кстати... И объявилась тут. И Панченко Наталья ее пожалела и записала на свою фамилию. Панченко с губернатором в одном КСП, оказывается, состояли. Они Ларисе документы даже сделали новые. Она ненормальная.
Я глядел в окно. Старый продолжал:
– Это не обидное слово, это просто факт. Есть люди нормальные, а есть люди не совсем... нормальные. Лариса относится ко второй категории. Знаешь, что рассказывали врачи? Когда она появилась в Апраксином Бору, там вдруг объявились волки. Волки приходили и всю ночь выли под окнами. Врачи боялись выходить на улицу...
Так им и надо! – думал я. Так им и надо. Чего их жалеть-то? Электросудорожная терапия...
– Не веришь? – усмехнулся старый. – Я предполагал, что ты не поверишь. Так, наверное, и надо. Человек не должен сразу предавать друзей. Погляди.
Старый подошел ко мне, бросил на подоконник тонкий файл в пластиковой обложке.
– Тут копии, конечно. Но все равно впечатляет. Посмотри. Художественное творчество...
Я не думал, что Лара умеет рисовать. Хотя это было довольно трудно назвать рисунками в полном смысле этого слова.
Это было похоже на взрыв. Бешеные красно-черно-зеленые штрихи, ощетинившийся иглами комок, разрывающийся по краю. Красные капли, расходящиеся лучи, линии, стрелы. Я пригляделся и обнаружил, что на всех листах нарисовано, в общем-то, одно и то же. Одно и то же. В хаосе разноцветных разбегающихся линий угадывались мощные лапы с длинными саблеобразными когтями, угадывались зубы и круглый глаз, чешуя, сквозь которую пробивался мощный белый свет. От рисунков шла какая-то бешеная тревожная энергия, это чувствовалось даже на расстоянии, рисунки жгли. Я неожиданно подумал, что, может, это и не похоже на нормальную живопись, но это, безусловно, гениально.
Как-то раз мы летели со старым в самолете. А где-то рядом с нами разговаривали. Один человек рассказывал другому, как он всю жизнь считал, что гениальность – это выдумки, и как однажды ему удалось убедиться в том, что гениальность существует на самом деле. Этот человек имел какое-то отношение к литературе, отвечал за работу с молодыми в одном из отделений Союза писателей. Ему приносили много разных рассказов, романов и других текстов, как-то пришла девочка со скрипичным футляром и стихами. Стихи были скверными, литератору стало грустно, и он попросил девушку лучше сыграть на скрипке. Девушка сыграла. Какую-то короткую пьеску, как сказала девушка, собственного сочинения. Она подняла смычок и коснулась струн, у литератора зашевелились волосы. Он не мог и не может подобрать правильное слово... Это можно было определить так: музыка выворачивала.
Я, наверное, почувствовал то же самое. Волосы не зашевелились, но чувство прикосновения к чему-то необычному было.
– Впечатляет? – усмехнулся старый.
Это не впечатляло, это выворачивало. Только в хорошем, конечно, смысле.
– Красиво, да? – усмехнулся старый. – Я показал одному искусствоведу, так, для интереса, он предложил мне четыреста долларов за штуку, если я привезу ему оригиналы. Интересно, да? А потом я показал их нашему психологу. Он профессионал. Знаешь, что он ответил? Он сказал, что автора рисунков надо изолировать. Причем немедленно. Понимаешь? Изолировать!
Я понимал.
– Ее надо изолировать. Она опасна. Она опасна для себя, и она опасна для окружающих. Для всех. Понимаешь, безумие – это самая заразная болезнь. Стоит выбить один кирпичик – и здание начнет стремительно разваливаться. Реальность – зыбкая вещь...
Старый замолчал. Потом сказал:
– Я знаю, ты хочешь сбежать. И приготовил уже все. Она рассказала вам что-то. Не знаю точно, что именно, скорее всего про...
Старый поглядел в потолок.
– Не знаю. Сначала ты не поверил, конечно, – сказал, что это сказки. И во второй раз ты не поверил. Но потом что-то произошло – и ты поверил. Что-то, не знаю что, но ты поверил. Человек всегда хочет верить, пойми это.
Он достал платок, принялся сморкаться.
– К тому же у тебя предрасположенность... – продолжил он. – Ты все-таки фантазер. Астроном. В детстве ты куда-то уже собирался попасть, в какой-то вымышленный мир. Ты забыл, конечно. А я помню. Помню, как две недели ты лежал в коме и у тебя из горла торчали трубки. И я не хочу, чтобы это повторилось. Я не буду тебя удерживать, ты уже взрослый, мне кажется. Но подумай.
Старый встал. Оставил на подоконнике папку.
– Женя, она, может, и хорошая, и умная, но что касается этого...
Старый повертел у виска пальцем.
– Она совершенно... совершенно. Она не для тебя, пойми. Ты меня, конечно, извини, но она тебя раздавит.
Я молчал.
– Молчишь... – выдохнул старый. – Ну, молчи, молчи. Как ты думаешь, что изображено на рисунках?
Я пожал плечами.
– Дракон, – сказал старый. – На всех рисунках изображен дракон. Даже больше скажу. Это ЕЕ дракон. Ее личный дракон, ты понимаешь?!
Старый повысил голос. Не так, чтобы уж слишком, но повысил. Чтобы обозначить намерения.
– Ты считаешь, что человек, который рассказывает про то, что у него был дракон, – вменяем?
– Вменяемых вообще мало.
Это было первое, что я сказал ему.
– Она и вам, значит, то же самое рассказывала... – грустно улыбнулся старый. – Что у нее есть дракон, что у нее было свое маленькое королевство...
Старый понимающе кивал.
– Ты еще молодой, ты не все еще знаешь. Я тебе расскажу, может, повторюсь даже. Многие дети, а особенно те дети, у кого была тяжелая, трудная жизнь, так вот, многие дети выдумывают. Некоторые придумывают себе невидимых друзей, другие придумывают разные несуществующие страны, другие миры... Это называется эскейпизм – стремление погрузиться в вымышленный мир от трудностей мира реального. Вот как ребята, которые любят в компьютерные игры играть, они же сутками могут, у нас у экономиста сына даже лечили... Так и здесь... Когда ты решил уйти в вымышленный мир? Когда потерял своего любимого крокодила. Понимаешь, крокодил был для тебя... Детством. А ты упорно не хотел прощаться с детством и стал искать обратную дорогу. Так и твоя Лара...
Я почувствовал, как начинают гореть уши.
Твоя Лара. Здорово звучит. Прекрасно звучит.
– Драконы, рыцари на конях, гномы, гоблины. Исполнение желаний, каждый, кто туда попадет, получит все, что хочет, по сниженным ценам. Не пугайся, это вполне естественно для большинства подростков.
Я промолчал. Опять. Почему я должен все это слушать?
– Врачам она приблизительно то же самое рассказывала, – добавил старый. – И даже карту этой страны рисовала. Она отлично разбирается в картах. И нарисовала карту вымышленной страны, смешно?
– А вдруг это правда? – прошептал я.
– Правда такова. – Старый стал серьезным. – Никакой чудесной страны нет. Никакого потустороннего мира нет. Есть только здесь и сейчас.
И старый похлопал ладонью по столу.
– Вот и все, – сказал он. – Это скучно, но это правда. Думай.
Старый встал.
– Мир прост, как три копейки. И чем раньше ты поймешь это, чем раньше ты станешь взрослым, тем легче тебе будет жить. Пора перестать мечтать, пора заниматься жизнью. Серьезно заниматься. А сбегать из дома... Думай, короче.
Он вышел. Я остался один в комнате.
Неожиданно старый вернулся.
– Осенью поедешь в Москву, – сказал он. – Я позвонил дяде Семе, договорился. Тебя все-таки возьмут в полиграфический техникум.
– Я не хочу...
Но старый меня не послушал. Как всегда. Мне хотелось орать, но я не стал орать, я снова лег спать. Лучше спать, лучше спать, чем думать. Я всегда ложусь спать, когда мне плохо.
Я лег и уснул, а потом проснулся и посмотрел на часы. Было уже четыре часа. Я выглянул в окно. Был дождь. Не мрачный, не унылый, наоборот. С востока лезло солнце, как положено. Его не было еще видно, солнце пряталось за горизонтом, но в высоте капли уже чиркали по лучам, отчего в небе наблюдалось оранжевое мельтешение, будто дрожало там большое золотое облако.
Но я же видел.
Я видел белую пустыню, тянущуюся к горизонту, странную птицу в небе, и... я же видел. Видел.
Довольно долго я смотрел, как облако медленно сползает к лесу, затем отвернулся от окна и заплакал.
В это утро все кончилось.
В это утро первый раз в жизни я ехал на трамвае. Мопед не годился, я подозревал, что старый установил куда-нибудь под седло GPS, прицепил мопед к прочному спутниковому поводку, в последнее время он демонстрировал просто чудеса изобретательности и предусмотрительности. Такси тоже не катило, с директором таксофирмы старый был хорошо знаком. Что касается маршруток... во всех маршрутках была рация. Оставался революционный транспорт – трамвай.
В семь часов я вышел из дома. Налегке. Рюкзак, для маскировки чехол с удочками, широкая пальмовая шляпа, сплетенная неграми-умельцами, уроженцами Доминиканской Республики. Идти было хорошо и прохладно, я быстро преодолел парк, отделявший наш коттедж от трамвайной линии. Остановки не было, вместо остановки возле рельсов лежало толстое бревно без коры. Бревно было отполировано тысячами задниц и блестело на солнце, в щели были забиты мелкие монетки, надписи, выжженные сигаретами, особым романтизмом не отличались.
Я сел на бревно. Древесина успела разогреться, я почувствовал теплоту, это было приятно. За лесом кричали тоже проснувшиеся рано чайки, чайки делили на болоте головастиков. Птицы, в последнее время вокруг были птицы...
Кроме меня, на остановке больше не было никого. Трамвая пришлось ждать недолго, минут через десять рельсы принялись плясать, шпалы задрыгались, из-под них стал стреляться гравий, мне попало в шею. Я сидел спиной к рельсам, не потому что плохая примета, а потому, что боялся, что старый просечет все и отправится вдогонку, и снова догонит. А так я еще побежать успею.