Как Никита и говорил Яне, своих способностей он не стеснялся. Но признавался самому себе, что, будь ему немного больше лет в тот момент, когда они проснулись, или знай он наперед, какие трудности по жизни они ему принесут, он бы молчал. Но ему было тогда всего девять, а в девять он еще не мог оценить их долгосрочное влияние. Теперь же радовался хотя бы тому, что его не упекли в психушку.
— У мальчика такой стресс, вы же понимаете, — говорила его тетя, и все действительно понимающе кивали головами. У мальчика стресс. В стрессе мальчики еще и не такое придумают.
Только годы шли, стресс, как все считали, давно притупился, а способности не исчезали. И Никита упустил момент, когда следовало начать молчать о них, чтобы все на самом деле списали это на стресс. Он не мог сказать, что сплетни так уж сильно мешали ему общаться с людьми. С людьми, которых может отпугнуть его дар, он и не хотел общаться. Потому что таких людей всегда что-то отпугивает: цвет кожи, религия, политическое мнение. В университете его пусть и считали немного чокнутым, но все равно уважали. Жалко только, что в расследованиях убийств, о чем всегда мечтал, он может теперь участвовать только так: косвенно, исподтишка, когда позовут, когда разрешат.
Время приближалось к пяти утра, когда он наконец увидел отделившуюся от темных силуэтов фургонов фигуру, направляющуюся к машине. Это была не Лера, но Лешу он узнал, только когда тот подошел вплотную к машине и постучал в стекло.
— Ждешь? — вместо приветствия поинтересовался Леша, протягивая ему руку.
— А что мне еще остается? — усмехнулся Никита.
Леша понимающе улыбнулся.
— Пойдем, Воронов дал добро на твое присутствие.
— Честно говоря, неожиданно.
— Сам не ожидал, когда просил. Кто угодно, только не он.
О следователе Воронове Никита был наслышан. Строгий, даже немного самодур, не приемлющий ничьих советов и не признающий вмешательства в собственные дела. Можно было представить, что он думает не просто о непрошеных советах, а о советах человека, который получил их из потустороннего мира. Однако расклад порой меняется, и сейчас он не в пользу Воронова. У него три трупа и ноль подозреваемых.
— Так это, стало быть, ты экстрасенс? — следователь окинул его оценивающим взглядом, но во взгляде этом Никита, к своему удивлению, не увидел ни насмешки, ни презрения.
Воронов смотрел с интересом, как смотрят на человека, который умеет что-то, что не умеешь сам.
— Что-то вроде того, — Никита протянул руку, — Никита Кремнев.
Следователь руку пожал, но не отпустил сразу, и во взгляде его появилось искреннее удивление.
— Кремнев? — переспросил он так, будто Никита сказал, что его фамилия Достоевский. — А по батюшке тебя как?
Рука наконец оказалась на свободе, но следователь продолжал сверлить его взглядом, и Никита почувствовал неладное.
— Андреевич.
— Вона как! — Воронов понимающе, фальшиво-сочувственно вздохнул. — Знавал я твоего папеньку, хороший был человек.
— Почему был? — в свою очередь удивился Никита.
— Неужто жив еще?
— Вполне.
Воронов растерялся, не знал, что сказать, Никита это почувствовал почти на физическом уровне. Люди всегда теряются в подобных случаях. Даже удивительно, с чего вдруг они решили, что его отец умер? То, что никто о нем ничего не слышит почти двадцать лет, не означает, что он давно на кладбище. Только бы Воронов не начал сочувствовать или расспрашивать о том, что произошло!
Никита кивнул в сторону фургона, у которого они стояли.
— Так я могу войти?
Следователь мгновенно выпал из мыслей и наверняка воспоминаний, торопливо отошел в сторону, пропуская его ко входу. В фургон вместе с ним вошли Воронов и Леша, Лера осталась на улице. Никита предпочел был, чтобы мужчины последовали ее примеру, но понимал, что наедине с телом его не оставят.
Девушка, скорее даже, девочка лежала на полу, раскинув в стороны руки. Лицо ее было спокойно, глаза закрыты, но Никита слишком хорошо помнил тот ужас, который почувствовал, когда взял Яну Васильеву за руку. И был уверен, что испытает его снова, коснувшись руки убитой.
Аккуратно приблизился к девочке, присел на корточки и крепко сжал ее ладонь. Если прикасаться медленно, пробовать ее предсмертные эмоции по глотку, велик будет соблазн бросить, он не сможет удержаться. Поэтому Никита нырнул в омут резко, будто с моста в реку прыгнул, не оставив себе возможности отступить.
Холодная вода привычно приняла его, приглушила звуки, укутала темнотой. Звуки скоро вернутся, а вот темнота не отступит. Темнота никогда не отступает, не позволяет ему видеть то, что видела жертва. Слышишь, чувствуешь — и хватит с тебя. Видеть нельзя.
Девушка боялась. И страх ее был так силен, что не пропускал ничего через себя не только к Яне в ее сне, но и теперь к нему, Никите. Нужно вернуться чуть раньше, в то время, когда девушка еще не боялась. Познакомиться с ней, дать время привыкнуть к себе, открыться.
— Лидочка, — произнес он. — Так ее все называли. Лидочка.
Лидочка улыбнулась ему. Он не видел ее улыбку, но почувствовал. Лидочка перестала его бояться и готова была показать то, что чувствовала перед смертью.
Она проснулась среди ночи. Ее никто не будил, проснулась оттого, что хотела в туалет. На плечи легло что-то тяжелое, должно быть, куртка. Босые ноги нырнули в ботинки. Пальцы коснулись холодной задвижки, в лицо ударил морозный воздух. Лидочка соскочила со ступенек и направилась к туалету. Пахло грязными клетками, но запах не смущал ее. Она давно к нему привыкла.
До туалета не дошла, остановилась. Чего-то испугалась. Сначала несильно, сначала была просто тревога. Такая, как когда возвращаешься ночью домой по безлюдной улице. Вроде бы нет никого, ничего тебе не угрожает, а все равно прислушиваешься к каждому шороху, приглядываешься к каждой мелькнувшей тени. Тревога не продлилась долго, вместе с глухим звуком превратилась в страх. Звук приближался, становясь шагами. Широкими, уверенными. Это мог быть кто-то из работников цирка, кто-то, кого она знает с детства, но… Нет, это был кто-то чужой. Лидочка не сомневалась.
Девушка не побежала. Сделала осторожный шаг, коснулась рукой чего-то твердого. Должно быть, попыталась спрятаться. Замерла. Еще один шаг, еще. А потом побежала. Слишком рано, преследователь ее заметил, шаги снова стали приближаться.
Лестница, три ступеньки. Дверь. В помещении, куда она вошла, пахнет навозом. Она бежит, иногда спотыкается. И тогда рук касается что-то колючее. Ботинки с незавязанными шнурками скорее мешают, чем помогают, но сбросить их она не может. Преследователь не отстает, но она почти не слышит его шагов. Все застилает собой страх, заглушает звуки, притупляет внимание.
Девушка натыкается руками на что-то твердое, открывает дверь и снова закрывает ее за собой. Теперь вокруг нее сплошные стены, не повернуться, не убежать. Она тяжело дышит, но шаги приближаются. Пахнет сырой землей, запах усиливается, за ним уже совсем не слышно вони навоза. Он приближается вместе с шагами. Страх тоже сильнее, он растет, мешает дышать и думать.
Шаги останавливаются, но запах сырой земли такой сильный, что становится понятно: преследователь совсем рядом. Пальцы скребут по твердой поверхности, и преследователь слышит этот звук. Легкий ветерок касается лица, запах ударяет в нос с такой силой, что девушка захлебывается им.
Где-то во всем этом безумии Никита чувствует легкий укол, после чего наступает тишина.
Тишина наступила как в сознании Лидочки, так и в фургоне. Никита уже отпустил ее руку и медленно поднялся, а Воронов и Леша все еще молчали, глядя на него.
— Значит, она действительно была в тесном помещении, но пряталась там, — первым нарушил молчание Леша.
— Действительно? — ухватился за его оговорку следователь. — Почему действительно? Ты знал, что она должна там быть?
Леша и Никита переглянулись. В глазах первого был немой вопрос, и второй коротко кивнул. Говори, что уж теперь.
Рассказ о студентке Никиты и ее необычных снах следователь выслушал молча. Не стал ни насмехаться, ни укорять за то, что они начали свое расследование в обход него. И Никите показалось, что все то, что он раньше слышал о Воронове, было не такой уж правдой. Какими бы ни были обстоятельства убийства, не может человек внезапно поверить в то, что раньше отрицал. Или, быть может, дело в том, что Никита был сыном его старого знакомого? Историю которого Воронов, очевидно, хорошо знал. Все знакомые их семьи знали. История эта тогда прогремела на весь регион, сложно было не узнать. А сейчас не то из уважения к Андрею Кремневу, не то из сочувствия к его сыну смеяться над ним не стал.
— Если девчонке приснится еще один сон, сообщите мне, — мрачно велел он, направляясь к двери. — Это не убийства, а черт знает что. За любую соломинку уже схватишься.
Выходить не стал, замер на пороге, огляделся по сторонам, а затем махнул кому-то рукой. Через короткое время к ним подошел смешной мужичонка невысокого роста, с абсолютно лысой, как колено, головой и в больших круглых очках. Он без конца теребил в руках носовой платок и посматривал на полицейских со страхом.
Следователь описал ему место, почувствованное Никитой, и мужичонка, которого звали Германом Игоревичем, заявил, что знает, о чем идет речь. Воронов, Леша и Никита направились за ним и вскоре оказались в большом фургоне, насквозь пропахнувшем навозом. Негромкое ржание дало понять, что здесь держат лошадей, и тусклый свет, вспыхнувший под потолком, подтвердил эту догадку. Вдоль одной стены было оборудовано несколько загонов, из которых тревожно поглядывали на чужаков лошадиные головы. Лошади не понимали суеты, опасались чужих запахов, а потому испуганно ржали.
Герман Игоревич по узкому проходу, где можно было идти только по одному, провел их в дальний конец фургона, где указал на стоящий в углу небольшой деревянный ящик.
— Здесь мы держим кое-какие атрибуты для выступления лошадей, — пояснил Герман Игоревич. — Сейчас они все под куполом, поэтому ящик пуст.