Микки не запустила в него подушкой только потому, что у неё этой самой подушки не было. А добивать последний работающий смартфон – жалко. Пришлось для успокоения нервов решить, что этому шутнику и так досталось, пусть живёт. Может, нездоровое чувство юмора – это тоже последствия травмы? Кто-то после удара по голове становится гением, приобретает дар ясновидения или становится дебилушкой навсегда, а Котиков превратился в пошлого клоуна на минималках. Вот сидела она и не знала, то ли ему повезло, то ли не очень.
– Диана, – раздалось с кровати несколько минут спустя.
– Не называй меня так! – в очередной раз прошипела она.
– Не-принцесса моя драгоценная, – выкрутился Тимофей, заставив ее зашипеть. – Раз ты собралась сидеть здесь всю ночь, то пройди до конца коридора, там будет дверь. Зайди в кладовку и возьми из жёлтой коробки всё, что захочешь.
– А что там?
– Узнаешь, когда сходишь.
Парень завозился в постели и отвернулся к стене, показывая всем своим видом, что разговор окончен. Он ещё долго продержался, всё же обезболивающее и снотворное, которые выписал врач, действовали на совесть.
Твёрдого намерения Микки никуда не ходить хватило на три минуты и двадцать пять секунд…
Глава 6. Игры случая
В кладовке ещё не успела скопиться пыль. Блёклая лампа освещала стройные ряды разноцветных коробок известного шведского бренда. Поначалу Микки решила, что среди них может оказаться несколько желтых и какую тогда брать? Но при внимательном рассмотрении выяснилось – нужная лишь одна. Желтая коробка казалась солнечно-яркой, стоя между двумя чёрными. Ещё и засунули её под самый потолок. Хорошо, что трехступенчатая стремянка нашлась тут же, как будто кто-то недавно поднимался наверх и забыл её убрать.
– И какого чёрта я делаю? – буркнула себе под нос девушка и, оправив футболку, полезла за желтой коробкой.
Уже стоя на третьей ступеньке замерла и в полной, звенящей в ушах тишине погладила шершавую поверхность кончиками пальцев. Зачем он послал её сюда? Что хранится внутри этой коробки? Столько вопросов. На них так легко получить ответы, что ситуация кажется нереальной. Ей легко не бывает, так повелось даже в мелочах. Всё, что другим давалось легко, она выгрызала острыми зубами и упрямством. Она даже читать научилась позже всех знакомых и только тогда, когда схватила с полки первую попавшуюся книжку и все выходные читала её вслух: сначала по буквам, потом по слогам, скачок до нормального чтения произошел несколько недель спустя.
Мама тогда очень переживала, ведь маленькая Диана почти не спала и ничего не ела. Она упрямо смотрела на мелованные страницы детского издания “Книги джунглей” и громко читала вслух: утром, днём и даже ночью. Лишь иногда прерывалась на сон и на шоколадное печенье с тёплым молоком, которое приносила мама, пытаясь хоть чем-то накормить упрямого ребёнка.
Просто не бывает – это Микки усвоила давно. В тишине квартиры интуиция вопила, что стоит открыть шведский ящик Пандоры, и всё вновь станет сложно.
“От улыбки станет всем светлей! От улыбки в небе радуга проснется!” – заорал из заднего кармана брюк Крошка Енот.
Микки дёрнулась и едва не свалилась со стремянки, но вовремя ухватилась за край стеллажа. Слова, которые не должна произносить леди с именем Диана, сорвались с губ за секунду до того, как плохо закреплённая полка наклонилась и три коробки с грохотом упали на пол.
Жёлтая и серая оказались заклеены скотчем, а из чёрной вылетел целый ворох фотографий и пожелтевших от времени альбомных листов. Девушка спускалась осторожно, боясь наступить на память. А это была именно память…
С чёрно-белых снимков на неё смотрела улыбающаяся блондинка с ямочками на щеках, такими же, как у Тима.
– Красивая…
Микки провела рукой по знакомой линии носа и острому подбородку. Её сопящий в дальней комнате недо-рыцарь был очень похож на маму, даже улыбались они как-то одинаково, будто им известны все тайны мира, которые они, разумеется, никому не расскажут.
На время забыв обо всём, она рассматривала снимок за снимком и аккуратно складывала в чёрную коробку, к счастью, не пострадавшей при падении. Фотографии – удивительная вещь. Они сохраняют нечто давно забытое, позволяют заглянуть в прошлое, в самые счастливые моменты. Мики любила старые снимки, поэтому внимательно разглядывала каждый. Вскоре чёрно-белые картинки сменились цветными, а рядом с женщиной появился невысокий, крепко сбитый мужчина с тяжеловатой челюстью и широкими бровями. Он улыбался и почти на всех фотографиях украдкой косился на свою спутницу.
Рука дрогнула, когда Микки впервые увидела его: маленького мальчика, держащего в руках ярко-красный мяч с Микки Маусом. Светлые волосики нелепо торчат, в огромных голубых глазах детская наивность, рот приоткрыт от удивления – его явно заинтересовал фотоаппарат.
Она перевернула карточку и прочитала надпись, сделанную каллиграфическим почерком: “Тимофею 9 месяцев”.
Рассматривая остальные снимки, она искусала губы в кровь, в груди кто-то невидимый изо всех сил затянул тугой узел боли. С фотографий на неё смотрела семья, некогда счастливая – такая же, как когда-то была у неё самой.
Следом за фотокарточками она принялась собирать листы и газетные вырезки. Узел в груди сжался ещё сильнее, невидимые веревки оплели горло и завязались морским.
“Пропала женщина! Котикова Регина Алексеевна”, – гласили распечатанные объявления.
А дальше были вырезки из районных газет, статьи из интернета, которые кто-то скрупулёзно распечатывал:
“Зверски убита жена городского прокурора! Случайная жертва или месть бандитов?”
Зверски убита. Зверь. Она могла ошибаться, но нутром чувствовала – не просто так криминальному авторитету потребовался рычаг давления на Котикова. Неужели отец Тима копнул слишком глубоко и нашел нечто опасное? Если догадка верна, то она оказалась на самом настоящем поле боя, с которого её просто так не отпустят. А дезертирство карается мгновенной смертью.
Похолодевшими пальцами она перебирала вырезки и складывала обратно в коробку.
Значит, Тим тоже потерял маму примерно в том же возрасте, что и она. Вот только его отец не сошел с ума, не топил горе в бутылке. Его отец продолжает бороться, а в её семье борется лишь она и никто больше. На душе от этой мысли стало только противнее. Контрольным выстрелом в сердце стал найденный альбом для рисования. Не удержалась – открыла.
И тут же захлопнула.
Она не могла на это смотреть. Слишком больно, слишком грустно, слишком щемит там, где должно быть пусто. Закрыла глаза и тряхнула головой, но на обратной стороне век будто в насмешку мелькали чёрно-белые зарисовки: маленький Тимофей играет с мячом, спит, забавно приоткрыв ротик, а на следующей картинке уже сонно зевает.
Уйти. Убежать. Она не может оставаться в этом доме. Нельзя. Скрыться, держаться подальше от места, которое отравляет её решимость.
Рванулась к двери, но так и замерла, не коснувшись ручки.
Аня.
Ударилась лбом о деревяшку. Вот что теперь делать? Разорваться? Было бы неплохо. Одна Микки сдает Тима на убой бандитам и умирает от боли. Другая остаётся с сестрой.
“От улыбки станет всем светлей! И слону и даже маленькой улитке!” – снова запел смартфон.
– От моей улыбки рыбки в аквариуме кверху брюхом всплывают, долбанный ты енот! Всё из-за тебя!
Если бы несколько минут назад этот енот не запел, она не увидела бы этих снимков.
Если бы её мама была жива, ей не пришлось бы связываться с бандитами, чтобы спасти сестру.
Если бы всё было иначе, они с этим чокнутым рыцарем вполне могли бы…
Это “если бы” подползло совсем близко, тяжёлой гигантской змеей легло на плечи и сдавило горло. Впервые Диана Мышкина подпустила к себе сожаление так близко, впервые ощутила всю его боль и, чтобы не сойти с ума, приняла вызов улыбающегося енота.
Тамара звучала, как всегда, жизнерадостно. Звонкий голосок был полон энергии и едва уловимого смеха. Удивительно, но она всегда так звучала. Даже когда мудак-отчим сломал ей ребро и выгнал из дома, она умудрилась говорить по телефону так, будто ничего не случилась. Тогда, приехав на вокзал (а именно там подруга решила посидеть и прийти в себя), Микки обалдела, глядя на синяки, разбитую губу и улыбку. Избитая и униженная в тот момент Тамара, увидев её, улыбнулась. На её месте Микки давно взяла бы монтировку и ответила ублюдку по полной, но Тома не такая. Временами это бесит, а иногда, наоборот, радует.
На фоне звонкого жизнерадостного голоса слышались детские крики. Не иначе воспитанники ко сну готовились с фейерверками и оглушительными колыбельными.
– Ди, я по поводу списков. Ещё днём всё приготовила и скинула тебе в личку, – отчиталась Томка. – А ты уже несколько часов не отвечаешь. Снова отец? Если что, у меня смена закончится через три часа, я могу помочь.
– Не отец, на этот раз у меня другой пациент, – выдохнула Микки.
– Расскажешь?
– Не сейчас. Я через неделю приеду и все расскажу. Самой надо переварить. Не обидишься?
– Конечно, нет. Ты же знаешь, я не держу обид – они слишком много весят, а я мелкая и в шаге от анорексии.
– Тома, ты все-таки не от мира сего. Я бы на твоём месте…
– Устроила массовый геноцид? – рассмеялась Тома. – Всё, Гитлер в юбке, я пошла взывать к совести своих оболтусов.
Микки почувствовала, как сожаление медленно отпускает её и уползает обратно в полумрак кладовой. Она уже собиралась отключиться, как на том конце невидимой телефонной нити услышала грозный рык милейшей Томочки:
– А ну по койкам! Кто пискнет – пойдет объясняться к Арнольде Севастьяновне! У неё третьи сутки пошли!
Тишина в трубке повисла гробовая, а потом Тамара вспомнила, что так и не выключила вызов:
– Ой, прости…
– Севастьяновна – сила! – невольно улыбнулась Микки. – И не скажешь, что простая уборщица.
С этой колоритной дамой размера два на два была знакома даже Диана. Ну, как знакома? Улепётывала от неё по коридорам, когда тайком пролезла к сестре. У Арнольды Севастьяновны весь детдом по струнке ходит, когда она достаёт ведро и швабру. А если уж кто по помытому пройдёт – пиши пропало. Её даже мерзкая директриса приюта побаивается.