– Иди ко мне, Чарли! Ляг рядом со мной. Мы будем вместе.
Морин так трогательно умоляла Уилла Барретта покатать ее на лодке в полночь, что он не нашел в себе сил отказать ей. Хлоя наполнила ванну для Джейкобса. Поставив перед мужем тарелку с рыбой, Аннабель Маккелви так искренне радовалась тому, что приготовила одно из любимых его блюд. Счастливые мужья угодили в ловушку, даже не подозревая, что это ловушка. Но Чарли знал, что капкан вот-вот захлопнется.
Он отпустил деревянный ананас и приблизился к изголовью кровати. Охватившее его чувство ярости прошло. Когда он потянулся к стакану, рука его не дрожала. Беделия наклонилась вперед, напряженно глядя на него. На ее лице отразились волнение и жадность. Кончик языка скользнул по губам, будто она сгорала от нетерпения отведать пряное блюдо, которого давно не ела.
Держа стакан в руке, Чарли сел на кровать возле нее.
– Выпей, – сказал он, поднося стакан ей ко рту. – У тебя мало времени.
Ее лицо окаменело. Беделия поняла, что проиграла. Она застыла, выгнув спину, взгляд стал жестким и холодным. На шее вздулись вены, походившие на две колонны, на которых покоилась чуть подрагивающая голова.
– Я думала, ты другой, Чарли. Никогда не думала, что ты такой же, как все.
Она вздохнула, преисполненная жалости к себе, женщине, обиженной жестоким мужчиной. Глаза ее горели упреком, губы сжались в крепкий узел, безмолвно обвинявший во всем Чарли. Она вышла за него, лелея большие надежды, а он ее предал. Он изменился, стал таким же, как все прочие мужчины, которых она знала, которые были ужасны, ужасны, настоящие чудовища!
– Я никогда не думала, что и ты обернешься против меня. Только не ты, Чарли.
Чарли не шелохнулся и продолжал с горечью твердо смотреть ей в глаза, не позволяя уйти от своего взгляда. Беделия замерла в ожидании. Голова тряслась мелкой дрожью, рот плотно сжался, глаза остекленели. В ней больше не осталось ни жадности, ни кокетства. Сознание собственного поражения лишило ее всех чар, оставив лишь огромную карикатуру на прекрасную супругу Чарли Хорста.
– Хорошо! – наконец воскликнула она, словно больше не могла вынести ожидания. – Хорошо, но ты сам окажешься виновным, Чарли Хорст, во всем обвинят тебя. Тебя за это повесят!
Каменная стена, которую Чарли воздвиг вокруг себя, рухнула. Его мутило от стыда и чувства вины, будто он замышлял преступление ради собственной выгоды и вот наконец совершил его. Глядя на жену, возлежавшую на подушках, такую бледную и жалкую, он понял, что она искренне считает себя невинной женщиной, страдающей несправедливо. Еще утром она тщательно спланировала убийство, но память об этом стерлась из ее головы, как и память о других совершенных ею преступлениях. Жалость к себе, словно наркотик, освободила ее от чувства вины. Виноваты они, а не она; все эти ужасные мужчины и ревнивые женщины. Это было сродни болезни, которая помогала ей совершать жесточайшие преступления и вскоре забывать о них, жить почти нормальной жизнью, даже влюбиться и считать себя женщиной, заслуживающей хорошего мужа, дом и ребенка.
Внезапно, словно она и в самом деле была любящей женой, которая не в силах сдержать своих чувств к мужу, она взяла Чарли за руку и, притянув к себе, прижалась к ней щекой.
Чарли рывком высвободил руку. Жалость, которую она непрестанно испытывала по отношению к себе и будившая в нем сострадание, и была тем заклятием, которое она наложила на него, ее чарами и безумием. Однажды он уже попался в расставленные сети и не собирался позволить себе повторить этот печальный опыт.
– Пей!
– В этом будешь виноват ты, во всем обвинят тебя, тебя за это повесят, – повторила она.
Схватив стакан, она одним большим глотком выпила его содержимое.
Чарли забрал у нее стакан и поставил обратно на столик. Затем вышел из комнаты и медленно спустился по лестнице. На повороте засвистел поезд, приходящий в двенадцать десять. Чарли достал часы, чтобы проверить, не опаздывает ли поезд, подсчитал, через сколько минут он прибудет на станцию Уилтон и Барретт пожмет руку Бену Чейни.
Мэри разговаривала по телефону.
– Этот Монтаньино! – Она резко положила трубку. – Вечно что-нибудь да забудет. Ханна хотела узнать, не положили ли они их сыр в нашу корзину.
Когда Мэри вернулась в кухню, Чарли закрыл дверь, отделявшую заднюю половину дома от переднего коридора и лестницы. Он дошел до поворота на лестнице, прислушался, затем снова спустился и вытащил из коридорного шкафа сапоги.
Вода и ветры сделали большой камень возле реки совсем гладким. Укрывшись в его тени, Чарли порылся в кармане куртки и извлек бумажный сверток с горгонзолой. Развернув его, он раскрошил сыр над бурным потоком, сложил бумагу и сунул обратно в карман. Он не хотел оставлять никаких улик нового преступления, задуманного Беделией. Против нее улик и так было предостаточно, нет необходимости добавлять еще одно преступление.
Он вернулся в дом, убрал сапоги, повесил в шкаф куртку и шапку. Развел огонь в гостиной и сжег в разгоревшемся пламени бумагу, в которую был завернут сыр, и бечевку. После чего тщательно вымыл руки в раковине в спальне на первом этаже.
Мэри накрывала на стол к обеду. Чарли не хотелось оставаться одному, и он пошел в столовую, чтобы побыть в обществе служанки. Он сделал вид, что ищет свою трубку из пенки. Мэри разложила на столе кружевные салфеточки и теперь никак не могла решить, что лучше разместить посередине. Ей ничего не нравилось, пока она не вспомнила о белом нарциссе, который Беделия посадила в синий керамический горшок. Рассматривая накрытый стол, Мэри прищурилась и склонила голову набок, точь-в-точь как это делала Беделия.
Когда Эллен подошла к воротам, Чарли стоял у окна. Он открыл переднюю дверь, прежде чем она добралась до крыльца. От холода ее щеки разрумянились, глаза сверкали.
Чарли помог ей снять ее мужское пальто. Она подняла руки, чтобы вынуть шпильки, на которых держалась шляпка. Этот типичный женский жест шел вразрез с ее воинствующим отрицанием женственности. Ей нравилось внимание со стороны Чарли. Она потратила на прическу больше времени, чем обычно, и по-новому уложила волосы: разделенные посередине пробором, сзади, на шее, они образовывали восьмерку.
– Как дела, Чарли? Тебе лучше? Почему ты не на службе?
Чарли посмотрел наверх. На лестнице не на что было смотреть, кроме трех фотографий, которые висели на стене на повороте. Это были фотографии Скалистых гор, снятые Чарли до того, как он потерял «Кодак».
– Да, намного лучше, – ответил он, не оборачиваясь.
– Что ты ищешь? – спросила Эллен.
– Ничего.
Он понял, что не проявляет должного внимания, и поспешил задать ей полагающиеся вопросы о здоровье, о родителях, о работе. Когда они вошли в гостиную, он заметил на столике возле дивана корзинку для рукоделия Беделии. Он отыскал глазами этажерку, на которой стояли выстроенные Беделией безделушки. Там, на эбеновой подставке, притаились три обезьянки, не видевшие зла, не слышавшие зла, не говорившие о зле.
– Как поживает Беделия? Простуда не прошла? Сколько же болезней перенес этот дом нынешней зимой!
– У нее болит голова. Боюсь, к обеду она не спустится.
– Как жаль! Головная боль – это так неприятно.
– Тебе холодно, Нелли? Не хочешь капельку шерри, чтобы согреться?
– В это время?
– А я собираюсь выпить рюмочку яблочного ликера. Не составишь мне компанию?
– Чарли Хорст, да что на тебя нашло?
– Сегодня утром я убирал снег и немного замерз.
– Что ж, раз ты настаиваешь, – сказала Эллен.
Со дня женитьбы Чарли на Беделии Эллен впервые осталась с ним наедине. Ей была дорога каждая минута. Пока он ходил за ликером, она бродила по гостиной. Она чувствовала себя слишком живой и нетерпеливой, словно вот-вот должно случиться нечто невероятное. Когда она была с Чарли в компании других людей, ей все время приходилось защищать свою гордость. В результате она вела себя грубовато и совсем не привлекательно. Теперь этого не было. Она стала нежной, женственной, даже немного флиртовала. Когда Чарли протянул ей бокал, его пальцы коснулись ее руки. Она наградила его невероятно смелым взглядом, подняла бокал и улыбнулась.
И все же им нечего было сказать друг другу. Чарли не мог отвести взгляда от этажерки, словно банальная безделушка – те три обезьянки, которых можно найти в каждом собрании редких вещиц, – загипнотизировала его. Эллен оставила попытку вызвать у него интерес и начала играть в свою игру. Мысленно она надела на всю мебель чехлы от пыли, скатала ковры, закрыла муслиновыми мешками картины, висевшие в гостиной. И увидела комнату такой, какой она была, когда Эллен в последний раз оставалась в ней с Чарли наедине, всего за два часа до отхода поезда, который отвез его в Нью-Йорк, а затем в Колорадо. Тогда он был в трауре по матери, и Эллен решила, что именно поэтому он не сказал ей ничего определенного. Она была уверена, что все туманные намеки, которые он высказывал раньше, свидетельствовали о том, что он, так же как и она, подумывает об их свадьбе. Тогда комната казалась мрачной, стены были обтянуты тканью из волокна рами и завешаны японскими гравюрами, а в углу, где у Чарли и Беделии теперь стояла драгоценная этажерка, располагался шкафчик с инкрустацией, заставленный антикварными вещицами. Эллен вспомнила, как Чарли рассказывал ей о своих планах по ремонту дома. Чтобы доказать серьезность своего решения, он даже оторвал от стены кусок ткани.
Стоял теплый день, окна распахнуты настежь, Эллен была одета в белую льняную юбку и английскую блузку с отороченными вышивкой петлями для пуговиц. То летнее утро стояло у нее перед глазами, и сейчас на голых зимних деревьях она видела листву, а на усыпанной снегом земле зеленую траву.
Мэри объявила, что обед готов. Это вывело Чарли из задумчивости. Он посмотрел на Эллен, словно его удивляло, что она сидит в кресле. Она продолжала играть в игру, и, когда они сели друг против друга за столом, у нее так бешено колотилось сердце, что она прижала к нему обе руки, дабы не выдать его тайну.