– Хорошо, признаю, вы правы.
– Молодец, Джон!
Он протянул мне руку с видом самым бесхитростным, робким и счастливым и сжал мою ладонь в мощном кулаке. Его удовольствие от триумфа было таким простодушным, что я не только ничуть не злился, но даже был рад тому, что признал наличие у себя слабого места.
И у него хватило рассудительности не злоупотреблять моим терпением. Он немедленно свернул разговор.
– Хотел бы я с вами сегодня пообедать… увы, сенатор ждет. Надеюсь, как-нибудь в другой раз.
Он надел верблюжье пальто, вынул из кармана кожаные перчатки, пригладил белоснежные волосы. Выходя из кабинета, он любезно придержал для меня дверь.
Расстались мы в приемной. Входя в свой персональный лифт, Барклай сверкнул зубами и приложил пальцы ко лбу, изображая армейский салют. На душе у меня было хорошо. Когда я шел через опустевший общий зал, единственная стенографистка подняла голову от принесенного с собой бумажного пакетика с обедом и улыбнулась мне. Самооценка у меня подросла. Да, я коротышка метр с кепкой и не боюсь это признать. Я хороший человек и нравлюсь людям. Нобл Барклай сожалеет, что не может со мной сегодня пообедать. Рука у меня до сих пор ныла от пожатия его большой ладони.
Я бодрым шагом, насвистывая, направился по туннелю, ведущего из фойе издательского дома в гриль-бар «Старый британец». В туннеле было влажно и холодно, как будто дождь и ветер проникли даже сквозь каменные стены. Я слышал женские голоса, видел впереди темные силуэты.
Большое темное пятно преградило мне дорогу. Я узнал в нем мою дорогую миссис Кауфман, лишь когда она заговорила. Она велела товаркам идти без нее и остановилась узнать у меня судьбу истории Вильсона.
– Статья не выйдет, – сообщил я.
– Почему?
– Так решил мистер Барклай.
– Она ему не понравилась?
– Очень понравилась. Она сказал, одна из лучших статей, когда-либо написанных для журнала.
– Так почему он не хочет ее печатать?
Ответить я не мог. После всего, что случилось, это по-прежнему оставалось нераскрытой загадкой.
Своими расспросами миссис Кауфман выбила почву у меня из-под ног. Я почувствовал себя несостоятельным – более не тем человеком, улыбка которого озаряет лучезарным светом жизнь одиноких стенографисток. Чары рассеялись, одобрение Барклая было не более чем ироничным символом моего поражения.
Как только я вошел в гриль-бар, все перестали есть и уставились на того, кто осмелился перечить самому боссу. Лола Манфред помахала мне из-за круглого стола, за которым обычно обедали редакторы. Но я не стал торопиться сесть на стул, который она для меня заняла. Сквозь дым и пар ресторана я разглядел, что Элеанор нет на ее обычном месте.
Официантка заметила мой взгляд и указала мне направление большим пальцем. Хоть гриль-бар и располагался в современном здании из металла и бетона, декорирован он был под английскую таверну семнадцатого века. Нависающие потолочные балки и гипсовые колонны разделяли зал на сумрачные пещеры. Светильники с мутными янтарными стеклами были тоже сделаны под старину. Элеанор помахала мне. Она сидела одна за маленьким столиком, в черном костюме по фигуре. Костюм она выбрала строгий, но в самой Элеанор не было ни капли строгости. Под жакет она надела белую блузку с кружевным воротничком или жабо – в общем, с каскадом ниспадающих кружев на груди.
– Добрый день, – пробормотал я, в нерешительности остановившись у столика.
Стул напротив Элеанор был наклонен в знак того, что место занято.
– Хотите сесть со мной? – предложила Элеанор.
– Да, спасибо, – ответил я как можно более невозмутимо, словно обедал с ней каждый день.
– Вас уволили?
– А, вот в чем дело. Я герой часа. Все только обо мне и говорят.
Она улыбнулась.
– Ну, вы не особенно пытались скрыть свои чувства по поводу Манна. Что у вас там случилось?
– Я написал статью. Как мне казалось, хорошую. Ваш отец не хочет ее печатать.
– Но почему?
Официантка вручила мне меню, и я принялся сосредоточенно его изучать. Вопрос Элеанор смутил меня. Я по ней с ума сходил с того августовского полдня, когда она впервые улыбнулась мне через стол, за которым обедали редакторы и их ассистенты. Очевидно, я ей понравился, потому что через неделю она согласилась со мной пообедать. Я повел ее в тихий дорогой ресторан, и все шло просто великолепно, пока я не начал спрашивать ее об отце и каково ей быть дочерью Человека-говорящего-правду. Это была чудовищная ошибка – я попал по больному месту. С тех пор мне приходилось сочинять предлоги, чтобы лишний раз заглянуть в кабинет Лолы Манфред в надежде застать там и ее ассистентку. По вечерам я иногда нарочно ждал, пока Элеанор соберется домой, чтобы вместе с ней спуститься в лифте, плел что-то про встречи с друзьями в Гринвич-Виллидж, чтобы проехаться с ней на автобусе.
– Так почему он завернул статью? О чем она?
В гриль-баре всегда включали музыку из репродуктора. Духовой оркестр играл вальс из оперетты «Летучая мышь». Звенели тарелки на жестяных подносах, и все вокруг смотрели на нас. Мы были самой интересной парой в этом заведении – дочка главного босса и человек, который пошел на конфликт с ее отцом и его главным прихлебателем. Я не стал пересказывать Элеанор историю Вильсона в тот день, потому что мне хотелось поболтать с ней о чем-то более приятном, нежели мои споры с ее папашей. Так что вместо этого я заметил:
– Сегодня, наверное, четверг? Почему-то именно по четвергам тут играют исключительно венские вальсы.
– Ладно, не хотите – не говорите. Вас не уволили?
– А если бы да, вы бы расстроились?
Через мое плечо Элеанор посмотрела на Лолу Манфред, и они обменялись какими-то знаками.
– Что у вас там за секреты? – спросил я.
– Я выиграла у нее доллар. Ставила на то, что вас не уволят. А вот Лола была уверена, что Эд Манн непременно вгонит нож вам в спину.
– Хорошо, что я не участвовал в пари, я бы поставил на то же, что и Лола. Буквально видел свои объявления в «Санди таймс»: «Молодой человек с опытом редакторской работы, готов к переезду…»
– Вы боялись?
– Это не совсем уместное слово. Скорее я смотрел на свои перспективы реалистично.
– Я рада, что вас не уволили. И еще более рада, что вы пошли на риск. Большинство из этих… – Она обвела презрительным взглядом всех «этих»: Генри Ро из журнала «Правда», Тони Шоу из «Правды и красоты», Лолу Манфред и прочих заместителей и ассистентов редакторов, а также мистера Эдварда Эверетта Манна, вкушающего свой салат за маленьким столиком в углу зала. – Большинство из этих волнуется только, как бы не потерять работу. Они любят покуражиться, иногда смеются над отцом за глаза, но стоит ему вызвать их на ковер, и они рта не смеют раскрыть. Соглашатели…
А уж я-то как был рад, что набрался наглости перечить Манну и Барклаю! Элеанор мной восхищалась! Я проглотил ее похвалу, как двухдолларовый стейк, и был готов вилять хвостом, прося добавки.
– Соглашатели не умирают в подзаборных канавах. А я подыскиваю себе хорошую канаву на солнечной стороне с водопроводом.
– По мне, лучше бы вы умерли в канаве, чем были как вот эти! – запальчиво воскликнула Элеанор, словно обращаясь к своему отцу и его соглашателям.
Я представил, как она выходит против Манна и прочих барклаевских прихлебателей и отчаянно защищает одинокого бунтовщика, Джона Майлза Анселла. Мне сразу захотелось сказать ей что-нибудь галантное, заключить ее в объятия и поцеловать прямо здесь, в псевдобританском гриль-баре в цокольном этаже издательского дома Барклая.
– Вы сегодня необыкновенно прекрасны. Даже прекраснее, чем вчера и в первый день, когда я вас увидел.
– Да бросьте вы. Я даже не красива.
Лицо Элеанор представляло собой сплошное противоречие: тонкие черты, изящный нос с небольшой горбинкой, практически впалые щеки – и при этом широкий волевой подбородок. Именно он не давал ей выглядеть хрупкой. Мне нравился этот контраст между тонким носиком и уверенным подбородком. Глаза у нее были так глубоко посажены, что вокруг них лежали темные тени. На первый взгляд и сама радужка выглядела темной, однако при более пристальном рассмотрении оказывалась серой, и тем приятнее было любоваться игрой ее прозрачного цвета. Из-за темных теней вокруг глаз ее легко было причислить к брюнеткам, но кожа у нее была цвета слоновой кости, а мелкие завитки волос вокруг лица достаточно светлыми, чтобы понять – в детстве она была блондинкой.
– Вы сногсшибательны.
– Оттого что поставила на вас?
– Элеанор, – начал я. – Элеанор…
– Да?
– Давайте сегодня отпразднуем с вами вдвоем. Поднимем бокал…
– За что?
– За жизнь и смерть в канаве. За то, что меня не уволили. За все, что захотите, лишь бы мы с вами встретились!
Она рассмеялась. Элеанор обрадовалась моему приглашению поужинать. Все то время, пока я отирался под дверью «Правды и любви», Элеанор ждала, что я позову ее на свидание! А я-то приписывал ее сердечность и любезное обращение естественному складу характера, думал, что она также тепло принимает любого, кто входит в кабинет, – будь то Генри Ро, Тони Шоу или даже Эдвард Эверетт Манн.
– Значит, сегодня вечером?
– Сегодня вечером.
Мы заказали мороженое и выпили по две чашки кофе, ища повод подольше задержаться. Мы прослушали «Сказки венского леса», «Розы с юга» и «Венскую кровь», а уходить засобирались, когда ресторан почти опустел. Я отодвинул для нее стул и подал ей пальто. Когда моя рука случайно коснулась ее плеча, она слегка вздрогнула и отстранилась.
Отголоски вальса доносились до нас даже в туннеле.
– Мадам, позвольте пригласить вас на танец.
– Вы с ума сошли, – засмеялась Элеанор.
Я подставил ей руки, и мы провальсировали через туннель до самого входа в офис. Элеанор всегда казалась мне высокой, но танцуя с ней, я обнаружил, что ее плечо в клетчатом плаще ниже моего. Это открытие привело меня в восторг. Высокие девушки меня смущают.