Элеанор дала мне свой адрес. Мы договорились, что я заеду за ней в семь.
Я вернулся в свой кабинет и позвонил во французский ресторан Жана-Пьера. Велел Гюставу зарезервировать для нас самый лучший столик и выбрать самую лучшую утку. В качестве аперитива заказал коктейли с шампанским. Весь мир был у моих ног.
Зазвонил телефон. Производственный отдел.
– Интересуются, когда получат новую «Нераскрытую загадку месяца», – сообщила миссис Кауфман.
– То есть они уже знают о моем пирровом поражении?
– Все в этом офисе узнают о ваших делах раньше вас. Когда я еще работала в «Правде в кино», мистер Барклай решил закрыть журнал. Редактору должен был об этом сообщить мистер Манн, но у него как-то из головы вылетело, и очередной номер пошел в печать, потому что люди были не в курсе, что их уже закрыли.
– И его не уволили?
– Мистера Манна ни за что не увольняют. Производственный отдел ждет на проводе, мистер Анселл. Что мне им сказать?
Я пообещал, что вечером у них будет новая статья. Конечно, следовало немедленно садиться за работу, но у меня было слишком хорошее настроение, так что я стоял, сунув руки в карманы, и насвистывал вальс «Венская кровь».
– С вами что-то произошло, мистер Анселл?
– Почему вы так подумали, миссис Кауфман?
– Вы должны быть в ярости. Вы столько работали над историей Вильсона, лично проверяли каждую мелочь, написали все так хорошо, а они хотят вместо этого напечатать зажеванный старый хлам, который вам надо склепать за пару часов.
– Такова жизнь. Найдите мне, пожалуйста, наши материалы по Дот Кинг.
Рубрика «Нераскрытая загадка» была разрекламированной жемчужиной «Правды и преступления», без нее номер выйти не мог. У меня не оставалось времени поручить эту задачу кому-то из штатных журналистов, так что я взялся писать сам. К счастью, все факты расследования в моем распоряжении были – у нас уже упоминались некоторые версии этого убийства. И даже иллюстрации готовые нашлись – остались от статьи в июньском номере «Правды и любви» тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Мы использовали готовый шаблон верстки и отправили их в производственный отдел с наклейкой «срочно». Для текста же нужно было срочное одобрение. Одержав надо мной победу в отношении дела Вильсона, Манн великодушно одобрил новую статью еще до ее написания. Такое же разрешение требовалось и от Барклая, чтобы мы могли отправить статью в печать, как только я выну последний лист из пишущей машинки.
– За разрешением от мистера Барклая лучше сходите сами, – сказала миссис Кауфман. – Вы знаете Грейс Экклес – если я попрошу ее об одолжении, она нарочно будет тянуть время, пока он не уйдет, а потом заявит, что я сама во всем виновата. А если ее попросите вы, разрешение будет у вас через пять минут.
– Почему вы так думаете?
Миссис Кауфман вскинула кустистую бровь.
– Потому что вы привлекательный молодой человек, мистер Анселл.
– Ладно. Пойду применю свои чары.
Секретарша Барклая улыбнулась мне, подняв глаза от пишущей машинки. Это была костлявая женщина с шершавой кожей – недостаток, который она пыталась скрыть с помощью многих слоев косметики. Локоны на ее голове смотрелись вырезанными из красного дерева. Она развернула ко мне свое кресло и всплеснула длинными бледными руками с выжидающим видом. Наклонившись над столом, я доверительно сообщил, что мне очень нужна помощь в преодолении непреодолимого препятствия и что я уповаю на ее всем известное милосердие.
Бледные руки снова вскинулись.
– Для вас, мистер Анселл, все что угодно и с превеликим удовольствием.
– Хватит ли у вас храбрости пойти к мистеру Барклаю и попросить его об одолжении для меня? – Я посмотрел на нее самым проникновенным взглядом. – Мне очень надо, чтобы он не глядя пропустил мне статью для «Нераскрытой загадки». Новую, про Дот Кинг…
– Да, я в курсе дела, – быстро ввернула она, давая мне понять, что она в курсе вообще всех дел в редакции.
Я вручил ей форму разрешения.
– Скажите мистеру Барклаю, что я обязуюсь написать статью строго по принятым у нас правилам. И я клянусь вам, мисс Экклес, что в ней не будет ни одного неприличного слова.
– Ах, мистер Анселл, вы такой юморист! Научите меня смеяться! – прощебетала мисс Экклес, как пьяная канарейка, и, вздохнув, снова перешла на деловой тон: – Я лично это ему отнесу, как только он закончит телефонный разговор. У него там Вашингтон, сами понимаете…
В ожидании я слонялся по приемной, рассматривая семейные фотографии на стенах. На одном старом фото Барклай в купальном костюме демонстрировал роскошные мускулы восторженной обожательнице – тощей маленькой девочке с длинными ногами и щуплыми ручонками.
– А у кого-то, я смотрю, обед прошел в приятной атмосфере, – проворковала мисс Экклес.
Я остался стоять лицом к стене.
– У вас прекрасный вкус, мистер Анселл. Премилое создание. Такая рассудительная, здравая, никогда не задирает нос. И не боится жить. Наверняка его влияние, вы не находите? Все-таки яблочко от яблони недалеко падает.
– Послушайте, мисс Экклес. – Я обернулся и быстро подошел к ее столу. – Вы могли бы мне очень помочь.
– Для вас что угодно, мистер Анселл. На пути к желаемому нередко встречаются преграды и препоны, но велика ли цена победы без борьбы? Позвольте мне протянуть вам руку помощи.
И она действительно протянула мне руку с грациозно поникшим запястьем. Несколько секунд я тупо смотрел на нее, приходя в себя. Мисс Экклес за это время успела проделать еще несколько изящных пассов.
– Мисс Экклес, – начал я медленно и осторожно, – вы можете объяснить мне, почему мистер Барклай зарезал историю Вильсона?
Руки мисс Экклес тут же упали на стол. Грудь у нее была плоская, как стиральная доска, и при учащенном дыхании смотрелась еще скучнее.
– Я про убийство Уоррена Вильсона, – уточнил я.
Некоторое время стиральная доска вздымалась молча.
– Я не знаю, о чем вы, мистер Анселл.
– Да бросьте. Ничто в нашей конторе не укрывается от вашего бдительного внимания. История Вильсона, «Нераскрытая загадка месяца», статья, которую босс не пропустил в печать…
Зажужжал интерком. Мисс Экклес схватила мой бланк разрешения и метнулась к двери.
– Он закончил разговор. Посмотрим, что можно сделать по поводу вашего разрешения. Вы не ждите, мистер Анселл. Вам все принесет рассыльный.
Я вернулся в кабинет. На столе дожидались материалы по делу Дот Кинг. Мне предстояло много работы. Четыре тысячи слов до ужина с Элеанор. Я решил уйти ровно в шесть, чтобы успеть переодеться и побриться. Если не успею со статьей до шести, значит, вернусь и доделаю ночью, когда провожу Элеанор до дома.
Рыжий рассыльный принес мне подписанное разрешение от Барклая. Я пытался сосредоточиться на Дот Кинг, но это была такая старая и усталая история – убийство, не раскрытое с тысяча девятьсот двадцать третьего года, кого это сейчас волнует?
– Миссис Кауфман, а вы что думаете об убийстве Вильсона?
– Это нераскрытая загадка. Нераскрытые загадки таковыми и остаются. Убийцу никогда не найдут.
– Как вы считаете, у мистера Барклая могут быть личные причины не публиковать эту статью? Или у меня паранойя?
Румянец на щеках миссис Кауфман сделался ярче.
– Знаете, пять редакторов на моей памяти ушли из компании с нервным срывом. Самые хорошие.
Она достала из ящика полотенце с мыльницей и вышла вон. Но через две минуты вернулась.
– Что-то странное… Дамская комната уже двадцать минут закрыта.
– Жестоко по отношению к дамам, – заметил я и принялся громко печатать, давая понять, что я всерьез взялся за работу.
Напечатал я два предложения. По окнам барабанил дождь. Лило уже третий день, и все пропиталось сыростью. Ветер завывал в вентиляционной шахте. Я выдернул лист из пишущей машинки, смял и швырнул в мусорную корзину. Было двадцать минут пятого, прошло больше двух часов с тех пор, как мы расстались с Элеанор.
– Пойду-ка чаю выпью, – сообщил я секретарше извиняющимся тоном.
Вообще-то, не было никакой необходимости перед ней извиняться, но совесть у меня саднила – следовало бы не выходить из-за стола, пока не напишу хоть что-то.
В общем зале царила непривычная тишина. Стенографистки не стучали по клавишам, они столпились в узком коридорчике, ведущем в дамскую комнату. Я направился в кабинет редактора «Правды и любви».
Дверь была открыта. Лола Манфред сидела на своем месте, водрузив ноги на стол, и, затягиваясь сигаретой, читала рукопись. Она взглянула на меня сквозь пелену дыма и спросила:
– Вы бы хотели, чтобы жена рассказала вам всю подноготную своей добрачной жизни?
– У меня нет жены, соответственно, и рассказывать ей нечего.
– А вот этого о женщине никогда нельзя знать наверняка, – заметила Лола. – В «Правде и любви» мужчина всегда считает свою невесту непорочной, а потом выясняется, что она неврастеничка или чем-то больна, и ей неймется выложить ему свои страшные тайны в полутемной комнате, иначе их брак обречен. Тайны – это гниющие язвы, Джонни. Я достаточно проработала здесь, чтобы…
– Где Элеанор?
Лола оглядела кабинет, как будто бы я спрашивал у нее скрепку для бумаг.
– Не знаю. Вышла. Давно уже. Вы в нее влюблены? Надеюсь, вы…
Я поспешил ретироваться. К толпе вокруг дамской комнаты присоединились рассыльные, наши рекламщики и даже народ из бухгалтерии, располагавшейся этажом ниже. Мимо прошел комендант здания, неся в руках здоровенное кольцо, на котором болтался единственный маленький ключик. Мне вспомнилось кольцо с ключами, которое принес управляющий отеля мистер Семпл, когда обнаружили тело Уоррена Вильсона.
Комендант протиснулся сквозь толпу и сунул ключ в замок дамской комнаты. Послышались изумленные возгласы – из дамской комнаты вышла Грейс Экклес. Она замерла в дверях, захваченная врасплох всеобщим вниманием, а затем вскинула голову и прошествовала к своему рабочему месту как королева сцены. Стенографистки и ассистентки бухгалтеров почтительно расступились, чтобы дать ей дорогу.