еня. – Доброй ночи.
– Спасибо, вечер был превосходный. И ужин тоже.
Она не подала мне руки и не пригласила заходить еще.
Я ехал домой на автобусе по Пятой авеню, у меня замерзли ноги, я думал о том, как хорошо и уютно было у Элеанор, и злился. Не только на себя, но и на Уильяма Блейка с Уорреном Вильсоном. Мертвый поэт и мертвый продавец курсов дистанционного обучения испортили мне личную жизнь.
Отпирая дверь своей однокомнатной холостяцкой квартирки, я услышал телефонный звонок. Как раз успел подбежать и схватить трубку. Звонил капитан Риордан, мой друг из полиции.
– Ты уже напечатал историю Вильсона? – спросил он.
– Что?
– Ну, про того субъекта с вымышленным именем. Который занимался курсами дистанционного обучения. Которого убили в прошлом мае. Помнишь?
– Конечно, помню! Я просто немного ошарашен тем, что ты мне сейчас о нем говоришь.
– Почему?
– Я как раз о нем думал.
Хоть мы с Риорданом и дружили, он все же был копом. Я не располагал никакими реальными фактами и совершенно точно не собирался выкладывать ему, что моя любимая женщина может выглядеть как блондинкой, так и брюнеткой, имеет в гардеробе клетчатый плащ, а на книжной полке – дар от Уоррена Вильсона.
– Ту особу в клетчатом плаще все-таки взяли, – сообщил Риордан. – Она пьяной вышла из бара на Третьей авеню и заявила ближайшему копу, что это она поднялась на тридцатый этаж в тот вечер, когда убили Вильсона.
– Кто она? – спросил я, пытаясь скрыть волнение в голосе.
– Некая Эрва Люсиль Кеннеди. Судя по документам в ее сумочке.
– Так она подписала признание?
– Она отключилась. Когда проспится, будем допрашивать. Я просто вспомнил, что ты собирался писать об этом деле в ближайшем номере, вот и подумал, что лучше поскорее тебе сообщить.
– Спасибо. Я это очень ценю.
– Ну, вышло бы неловко, если бы мы раскрыли твою «Нераскрытую загадку месяца» перед самым выходом журнала.
– Думаешь, раскроете?
– Девица явно что-то знает. Иначе не раздумывала бы полгода с лишним, прежде чем излить душу полиции.
Повесив трубку, я опустился на диван. Щеки у меня наверняка были красные, даже пот выступил капельками на лбу от стыда. Как мог я допустить мысль, что с убийством связана Элеанор?.. Облегчение мое было так велико, что мой разум услужливо отодвинул в дальний уголок и Грейс Экклес, и то, с каким лицом Элеанор вылетела из уборной после разговора с ней. Я даже про креветки забыл.
Я набрал номер Элеанор.
– Алло, – ответила она раздраженным тоном, словно звонок заставил ее вылезти из горячей ванны.
– Элеанор…
– А, это ты.
– Элеанор, ты наверняка сердита на меня. Считаешь меня редкостной скотиной. Просто дело в том, что… В общем, моему поведению была причина… хотя ты вряд ли сочтешь ее уважительной…
– Какая причина?
Я помедлил. Не мог же я вот так заявить ей по телефону, что подозревал ее в причастности к убийству! Пришлось начать плести первое, что на ум пришло:
– Я в тебя влюблен до умопомрачения. Боялся сделать что-нибудь не так. Разозлить тебя излишней настойчивостью.
– Я дала тебе повод думать, что могу разозлиться?
– Ну, просто я оробел как-то…
– Почему, Джонни?! А я-то боялась, что это я слишком настойчива! Вела себя как развязная девка и думала, что именно этим тебя и оттолкнула!
– Элеанор, милая. Ты чудесная. И очень красивая. Пожалуйста, можно я вернусь?
– Сейчас?
– Да, вот прямо сейчас.
– Но уже так поздно…
– Я хочу вымолить твое прощение. Хочу пожелать тебе доброй ночи, как положено. Поблагодарить тебя за прекрасный ужин. Рассказать тебе, как сильно я тебя люблю. Элеанор, я…
– Приезжай скорей.
Я помчался вниз по лестнице, на ходу надевая шляпу и пальто. На Мэдисон-авеню попытался запрыгнуть в такси, остановившееся на светофоре. Такси было занято, там целовалась парочка, и мужчина заорал, чтобы я немедленно выметался, не то сильно пожалею. Наконец подрулило свободное такси. Я велел водителю гнать как можно быстрее, но мы застревали чуть ли не на каждом перекрестке. На Десятой улице я выскочил, не дожидаясь, когда машина подъедет к тротуару. Элеанор, видимо, стояла у окна – замок двери в подъезд щелкнул раньше, чем я успел позвонить.
Я поспешил наверх, перепрыгивая через ступеньку. Дверь в квартиру была распахнута. Элеанор стояла в коридоре в синем халате, с распущенными по плечам волосами. Я заключил ее в объятия.
– Господи, Анселл, ну и глупая же у тебя улыбка! – воскликнул Тони Шоу. – Чему так радуешься?
Мы сидели за стойкой маленькой забегаловки в здании издательского дома Барклая в половине десятого утра. У меня был отменный аппетит, так что я заказал внушительный завтрак: двойную порцию апельсинового сока, овсянку, яичницу из двух яиц с ветчиной, тост, дэниш и кофе.
– Снова ощущаю себя здоровым, – сообщил я Тони, доев овсянку и принимаясь за яичницу с ветчиной.
Да, чувствовал я себя прекрасно, и утро было прекрасней некуда. Восторг Александра, открывшего новые миры для завоевания, не сравнился бы с тем, что было сейчас на душе у Джона Майлза Анселла. Я любил Элеанор, она отвечала мне взаимностью. Мы решили пожениться. Она бы хотела, чтобы у наших детей были кудрявые волосы, как у меня, я же заказал дочку, полную копию мамы. По словам Элеанор, когда она увидела меня в первый раз, я ее разозлил, во второй – заинтересовал, а к третьему она уже в меня влюбилась. Я не помнил дат, но моя страсть с лихвой компенсировала провалы в памяти. Мы с Элеанор были созданы друг для друга, мы принадлежали друг другу, и ничто не могло нас разлучить.
Тони допил кофе и ушел. Официантка поставила передо мной дэниш и вторую чашку кофе. Кто-то забрался на опустевший табурет рядом со мной.
– Доброе утро, Анселл. Как поживает наш талантливый молодой редактор?
Кофе тут же сделался горьким. Я так увлекся красотой мира, что забыл о существовании в нем змей, тараканов, вшей и Эдварда Эверетта Манна.
– Доброе утро, – ответил я, стараясь доесть поскорее.
– Не хотите ли завтра пообедать? Вы свободны? Я бы пригласил вас в свой клуб.
Когда Манн говорил о «своем клубе», лицо его принимало выражение торжественное, почти благоговейное. Возможность стать членом клуба далась ему не по праву рождения, он приобрел ее собственными усилиями. И теперь, когда меня назначили на большую должность и я вдруг приобрел вес в конторе, Манн счел возможным взять меня под свое джентльменское покровительство.
– Благодарю, я не сторонник клубов, они подчеркивают классовые различия. Когда речь заходит о клубах, я становлюсь коммунистом.
Официантка принесла Манну чашку кипятка и чайный пакетик. Манн достал карманные часы, положил рядом с блюдцем и опустил пакетик в воду.
– Кстати, дело Вильсона, похоже, все-таки раскрыли, – сообщил я.
– Вильсона?.. А, вы про «Нераскрытую загадку»! Да что вы!.. – В глазах Манна был вежливый интерес.
– Ну да. Убийцу Уоррена Вильсона прямо сейчас допрашивает полиция.
Манн выдернул пакетик из чашки, забыв свериться с часами. Клоунский рот пару секунд беззвучно шевелился и наконец выговорил:
– И кто же это?
– Та самая женщина в клетчатом плаще. Вчера сама подошла к полицейскому на улице и заявила, что это она в тот вечер поднялась на тридцатый этаж.
– И как ее зовут?
– Эрва Люсиль Кеннеди.
Манн снова опустил пакетик в воду и поболтал, держа за ниточку. Он так внимательно смотрел себе в чашку, словно на свете не было ничего важнее крепости его утреннего чая.
– И что же, она призналась?
– Она была так пьяна, что отключилась прямо во время разговора с полицейским. В полиции собирались дать ей проспаться, допросить и все выяснить сегодня же утром.
– Давно пора, – заметил Манн.
Он положил мокрый пакетик на блюдце, отмерил ложку сахара без горки и выжал в чашку лимон. Губы его снова беззвучно зашевелились – по-моему, он считает капли.
Я смотрел в зеркало за стойкой. Между надписями «Свежевыжатый апельсиновый сок – двадцать центов» и «Банан в карамели с мороженым – тридцать пять центов» отражался Манн, дующий на чай. Потом он вынул портсигар и протянул мне.
– Каждый раз, когда вы предлагаете мне сигарету, я отвечаю, что не курю турецких. Не можете запомнить?
Манн широко улыбнулся, как будто услышал очень смешную шутку. Мне пришло в голову, что он нарочно курит терпкий турецкий табак, чтобы большинство угощаемых отказывались. Подумав так, я взял у него сигарету.
– На вашем месте, Анселл, я бы не говорил об этом мистеру Барклаю. Ему будет неинтересно.
– Что именно?
– Эта женщина.
– Какая женщина?
– Особа в клетчатом плаще. Она, похоже, никак не идет у вас из головы.
Я ткнул в пепельницу едва начатую турецкую сигарету и закурил свою.
– А почему вы думаете, что Барклаю будет неинтересно? Как может быть неинтересна разгадка тайны?
Манн затушил сигарету и перешел к ритуалу вытряхивания из нее остатков табака и скатывания бумаги в шарик.
– Сдается мне, я вам не нравлюсь, Анселл.
– Вы преувеличиваете. Я не сделал ничего, чтобы дать вам повод так думать.
– Я всегда старался вас поддержать, протянуть вам руку, а вы только смеялись надо мной. Однажды, – он перешел на заговорщицкий шепот, – однажды вам потребуется помощь, а я не последний человек в этой организации.
– Спасибо, я не верю в патронаж. Предпочитаю сам о себе заботиться. Поднимать себя за шкирку, если угодно. А как, по-вашему, я достиг позиции с жалованьем в размере двухсот долларов в неделю, если не прилежным трудом и железной волей?
Манн пошевелил губами.
– Я предупредил вас, юноша. Если вы такой умник, что не понимаете намеков… – Он слез с табурета и удалился, не закончив фразу.
Да, я был умником, не понимающим намеков. Я на дух не переносил Манна и не желал, чтобы он, или Барклай, или кто-либо еще мог хоть на минуту подумать, что меня можно подкупить. Именно поэтому я сделал именно то, от чего меня предостерегали. Интересна Барклаю особа в клетчатом плаще или нет, узнать о ней ему придется. Даже если Вильсона убила никому не известная Эрва Люсиль, Барклай все равно замешан в этом деле. Меня пытались отравить, когда я зашел в своем журналистском расследовании слишком далеко. Меня пытаются купить деньгами и высокой должностью. Наверняка прежде были и другие, кого заставили замолчать взяткой. Вот, например, врач «скорой помощи». Либо я отравился креветками, которых не ел, либо некоему медику с нищенской зарплатой сунули пару хрустящих купюр.