– Мистер Вильсон был мне просто другом. – Она сжала мою руку. – Я должна тебе рассказать, иначе ты бог весть что вообразишь. Мне скрывать нечего.
Ее лицо было очень близко от моего, и в свете уличного фонаря я хорошо видел контрасты. Неудивительно, что Гюстав с Жан-Пьером так и не смогли сойтись во мнениях, какие у нее волосы и глаза. Она менялась с каждой переменой настроения и освещенности.
– Я была помолвлена в течение почти целого года, – начала Элеанор. – А потом поняла, что больше так не могу. Тринадцатого сентября я пришла в кабинет к отцу и сообщила ему об этом. Я была перепугана до смерти. Тот человек был папиным другом.
– И как твой отец воспринял новость?
– Он был очень добр ко мне. Многие люди его не понимают. Они думают, он просто притворяется, потому что его философия приносит ему большие деньги. Но он на самом деле следует своим идеям. Он человек искренний, Джонни, самый искренний человек на свете, я это сердцем чую. – Она снова говорила с вызовом, как всегда реагировала на критику в адрес отца. – Папа похвалил меня. Сказал, это разумный подход. Что я смотрю правде в глаза. Порадовался, что научил меня быть честной. Согласился, что ни в коем случае нельзя выходить замуж за человека, которого не могу полюбить. Он был так добр ко мне…
Она бы продолжила говорить о Барклае, защищая его от потенциальной критики, но я ее перебил:
– При чем тут Вильсон? Ты встретила его вечером того же дня. Где?
– В «Жан-Пьере». Сама с ним познакомилась. У тебя найдется сигарета, Джонни?
Закурив, Элеанор придвинулась ко мне еще ближе, ткнулась плечом мне под мышку.
В номер Вильсона, очевидно, уже въехали новые жильцы. В окнах за балконом на верхнем этаже вспыхнул свет.
– Как же ты с ним познакомилась? И что делала в «Жан-Пьере»? Ужинала одна?
– Я пошла туда с Лолой. Мы вроде как решили отпраздновать. Лола с самого начала не одобряла мою помолвку.
– А, так она знала?
Я разозлился, почувствовал себя обманутым. Ни Элеанор, ни Лола не сочли нужным поставить меня в известность.
– Я не очень-то ей и рассказывала, я вообще ни с кем об этом не говорила. – Элеанор слегка поежилась. – Знали только папа и Глория. Лола сама догадалась, она слышала, как я с ним говорю – даже по телефону, – и утверждала, что по моему голосу все понятно. Ну и вполне естественно, что после разрыва этой помолвки я пригласила Лолу отметить. Или она сама меня позвала, я уже не помню. Помню только, что «Жан-Пьер» предложила она, потому что я ни разу там не бывала. Лола во что бы то ни стало хотела меня угостить, и мы заказали столько всего вкусного – суп в горшочке, и мясо под грибной шубкой, и зеленый салат, и профитроли, и кофе…
– Для женщины, только что отвергшей жениха, у тебя был превосходный аппетит.
– Мистер Вильсон сказал то же самое.
– А, так ты доверила ему историю своей жизни?
– Я объяснила, почему я ужинаю одна и как на мой аппетит влияют эмоции.
– Одна! Ты же говорила, что с Лолой.
– Лола посреди вечера вспомнила, что ее ждет восторженный юный обожатель в «Лафайетте». Так что ей пришлось меня покинуть. Но счет она все равно оплатила.
В номере Вильсона задернули шторы и погасили свет. Я видел фотографии гостиной и теперь представлял, как Вильсон принимал там Элеанор.
– То есть, едва Лола оставила тебя одну, ты подцепила мужчину?
– Какой ты гадкий, Джонни! Я не девушка легкого поведения. Мы просто разговорились. Он сидел за соседним столиком и все время глаз с меня не сводил.
– Все время, пока ты расправлялась с супом, мясом, салатом, десертом и кофе?
– Он был очень галантен. Сначала прислал официанта спросить, не соглашусь ли я принять от него ликер. Затем подошел к моему столику и сказал, что где-то меня видел.
– Неоригинально. Не мог ничего поинтереснее придумать?
– Он на самом деле меня видел. На фото в журналах. В конце концов, Джонни, я с двенадцати лет на виду. И при таком раскладе, знаешь ли, надо быть любезной с незнакомыми людьми.
– Когда они подсаживаются за твой столик и начинают предлагать ликер!
– Мистер Вильсон не выходил за рамки приличий. Я мало встречала настолько интересных собеседников. Он столько всего знал – о поэзии, о морской флоре и фауне, о русских писателях, о растениях пустыни… – Элеанор сделала последнюю затяжку и бросила окурок на гравий под ногами.
– Ты и в номер к нему ходила.
– А почему бы и нет. Мистер Вильсон не позволял себе никаких приставаний. И вообще, я независимая девушка, сама зарабатываю себе на жизнь и, если мне хочется, имею полное право ходить в гости к мужчинам.
– Послушай, милая, я этого не отрицаю. Разумеется, мистер Вильсон к тебе не приставал, рассказывал тебе про русских писателей и флору с фауной, у него было семьсот музыкальных пластинок, и он всегда угощал тебя лучшим бренди. Действительно, почему бы не ходить к нему в гости?
– Ты говоришь как мой отец, – холодно произнесла Элеанор.
– О! А он, значит, не одобрял?
– Он пришел в ярость, когда услышал.
– Выходит, что позволено героиням журнальных рассказов о любви, то не позволено его дочери.
– Я ему так и сказала. Что я шокирована его лицемерием.
– В тот самый день, когда он узнал о вашей дружбе?
– А что тебе об этом известно, Джонни?
– Телефонистка ошиблась и передала сообщение не мисс Барклай, а мистеру Барклаю. Отец сразу за тобой послал, ты была в студии…
– Кто тебе рассказал? Отец? – В голосе Элеанор снова был вызов.
– Тихо, тихо, давай не будем выходить из себя. – Я хотел выглядеть в ее глазах сильным и надежным – тем, кому она может наконец довериться. – Все почему-то впадают в истерику, как только слышат об Уоррене Вильсоне. Прошу тебя, постарайся все-таки успокоиться.
Однако мои слова возымели противоположный эффект: она вновь начала смеяться. Я схватил ее за руку и больно прижал запястье. Смех оборвался.
– Извини. Я должен был как-то прекратить твою истерику. Я ее просто не вынесу.
– Да, правильно, – прошептала Элеанор.
Она вытащила из сумочки платок и промокнула глаза. Я зажег ей еще одну сигарету, она поблагодарила тихо и отчужденно.
– Вот что, – решил я, – держи мою руку. Если почувствуешь, что сейчас опять начнешь смеяться, сожми ее. Хотя зачем так нервничать из-за того, что случилось полгода назад…
Она пожала мне руку.
– Ты такой милый, Джонни.
– Ну вот, теперь давай спокойно. Я буду просто задавать вопросы. Почему твой отец так болезненно воспринял новость о том, что у тебя свидание с Вильсоном?
Ее ладонь спокойно лежала в моей.
– Не знаю. Это было глупо. Он получил от телефонистки сообщение, сразу позвонил мистеру Вильсону и потребовал у него объяснений.
– Значит, твой отец был знаком с Вильсоном?
Ее ладонь напряглась.
– Очевидно, да, раз он знал его номер. И адрес, очевидно, тоже. Мистер Вильсон сказал ему, что сообщение предназначалось для меня и…
– А что за сообщение-то?
– Мистер Вильсон просто напомнил мне, что мы договорились встретиться в половине восьмого. Там не было никаких особенных подробностей.
– Очевидно, у твоего отца была причина так реагировать. Или он поднимает такой шум всякий раз, когда кто-то назначает тебе свидание?
Элеанор пинала камешек носком туфли.
– Мы жутко поссорились, в первый раз в жизни. По какому праву он начал запрещать мне встречаться с Вильсоном?!
– Ну, явно что-то имел против него лично.
– Папа заявил, что Вильсон хочет его уничтожить. Мол, это его единственная цель в жизни.
– Попахивает мелодрамой.
– Вот и я так сказала. Но папа еще ладно, слышал бы ты, как разошелся Эд! Папа вышел из себя и приказал ему заткнуться. Так он сидел и щелкал крышкой от портсигара, я чуть с ума не сошла.
– Манн тоже присутствовал?
– А ты как думал? – мрачно бросила Элеанор. – Папа распорядился, чтобы именно Эд сообщил мистеру Вильсону об отмене свидания. Я была в ярости.
– Естественно. Но ты не узнала, какие именно счеты у твоего отца с Вильсоном?
– Он говорит, Вильсон его подвел.
– Тогда скорее твой отец хотел бы его уничтожить, не наоборот.
Она покачала головой.
– Я предположила то же самое. Но папа считает, что человек сильнее ненавидит тех, кому повредил, чем тех, кто повредил ему. Звучит вполне психологично, ты не находишь? Джонни… – Элеанор пристально вгляделась в мое лицо под тусклым светом фонаря.
– Что?
– Когда вы с папой это обсуждали, он не упоминал книгу?
– Какую книгу?
– Ну… наверное, ерунда, у меня просто воображение разыгралось. – Элеанор вздохнула. – Я читала, что пишут газеты о его смерти: нигде ни одного упоминания о рукописи.
– Вильсон писал книгу?
– Да, он писал книгу, – произнесла она слегка раздраженно, как будто мне следовало самому понять это телепатическим путем. – Отец заявил, мол, Вильсон живет, лишь чтобы его уничтожить, а я ответила – он живет, чтобы закончить книгу. Эд Манн жутко разнервничался, а отец сказал, что мистер Вильсон мошенник и никто все равно ему не поверит, что бы он там ни написал.
– А ты знаешь, о чем книга?
– Знаю только название. «Автобиография Гомера Пека».
Я сжал ее руку. Это уже была не мера по предотвращению истерики, а непроизвольная реакция на услышанное.
– Ты тоже удивлен? Что это вообще может значить?
Я сделал глубокий вдох.
– Не знаю. Когда я работал над статьей, мне встречались упоминания этого Пека. Я ничего о нем не знаю, но имя знакомое. А что они тебе сказали по поводу автобиографии?
– Сначала ничего. Как будто затаили дыхание. Знаешь, как бывает, Джонни, когда тишина громче любого звука. Я стушевалась и начала болтать…
– Что именно?
– Глупости всякие. Как сказала мистеру Вильсону, что мне не нравится заглавие книги. Разве можно называть книгу автобиографией, если пишешь не о себе, а о ком-то другом? Получается, это вымысел, изложенный от первого лица. Но он заверил, что это не вымысел. Это правда о вымысле, и потому она еще удивительнее.