– А ты не помнишь, от какого флориста приходили коробки в офис?
Конечно, я помнила, они всегда были одинаковые – двенадцать штук, сорт «Американская красавица» на длинных стеблях, банальные и дорогие. Коробки украшала виньетка «Дж. Боттичелли, персональный флорист». Но Эд! В самых диких фантазиях я не смогла бы вообразить их роман. Разве не Лола тонкими намеками и завуалированными советами убедила меня расторгнуть помолвку?
Джонни хотел поговорить. Я сказала, что не могу сейчас думать об убийстве, сослалась на утомление. Это была почти правда. Усталость, как приятный дурман, не позволяла мне даже чувствовать. Слишком много открытий, слишком много эмоций, слишком много развеянных иллюзий. Если бы Джонни начал задавать вопросы, мне пришлось бы ему лгать.
А я не любила лгать Джонни.
У двери квартиры я отдала ему сумочку, чтобы он сам нашел в ней ключ. Он отпер замок, включил свет, хотел помочь мне раздеться, но я отстранилась и с мрачным видом села на диван прямо в шубке.
– Вот ведь капризная девчонка. Наверное, все потому, что устала.
– Пожалуйста, не злись на меня, Джонни. Пожалуйста.
– Ты спросила отца, почему он уверял меня в твоей причастности к убийству Вильсона?
– Прошу тебя, давай не сегодня. У меня совсем нет сил. Ты не нальешь мне выпить? Полный высокий бокал, побольше льда и почти без содовой.
Мне не нужен был виски, мне было нужно выпроводить Джонни на кухню. Едва заслышав, как он льет горячую воду на форму для льда, я улизнула в спальню, сунула рукопись под матрас и убрала шубку.
Джонни остался ночевать – он решил, что кому-то нужно побыть со мной, на случай если придет полиция. Он подоткнул мне одеяло, поцеловал меня и отправился стелить себе неудобную постель на диване. Как только из гостиной послышалось его ровное дыхание, я встала, прикрыла дверь, завернулась в шаль из ангоры и, прикуривая одну сигарету за другой, стала читать рукопись.
Закончив чтение, я аккуратно убрала желтые листы в инкрустированную шкатулку, заперла ее серебряным ключом, спрятала в шкафу среди белья, закрыла шкаф и убрала ключи в карман клетчатого плаща. Все эти предосторожности не имели оснований, вряд ли полиция станет устраивать здесь обыск, но пока я не решила, что делать с рукописью, мне было спокойней держать ее в укромном месте.
Я распахнула окно, чтобы проветрить комнату от табачного дыма, выключила свет и забралась в постель. Под двумя шерстяными одеялами и стеганым покрывалом я дрожала от холода. Озноб пробирал меня до костей. Будь мистер Вильсон жив, мне следовало бы усомниться в истории о Гомере Пеке.
Я вынырнула из сна, содрогнувшись всем телом. Окружавшую меня тьму прорезал яркий, обжигающий свет. Над моей постелью стоял Джонни, раздетый, в одной простыне, по-индейски обернутой вокруг бедер.
– Что случилось, Элеанор? Что с тобой, милая?
Меня трясло, по щекам бежали слезы. Во сне я сбросила с себя все одеяла и окоченела от холода.
Джонни укрыл меня и обнял, присев на край кровати.
– Ты чего так испугалась? Кошмар приснился?
– Там был мужчина, – ответила я слабым голосом. – Он нес меня на руках через какой-то горный перевал. И там было что-то страшное, что-то… – Сон уже истирался из памяти. – В общем, он принес меня к обрыву и бросил в пропасть.
На долю секунды пережитый во сне ужас вернулся, и, вздрогнув, я выскользнула из объятий Джонни.
Он принес мне грелку и горячего молока, а когда я немного успокоилась, снова ушел к себе на диван. И опять я дождалась, пока он заснет, и включила у себя свет. Я боялась спать, боялась находиться в темноте, потому что во сне каждый одинок.
Утром я встретила Джонни умытой и причесанной, с накрашенными губами, желтой лентой в волосах и в крахмальном переднике поверх лучшего домашнего платья. В кухне разливался аромат кофе и поджаренного бекона. Хлеб для тостов был уже нарезан, яйца и венчик для взбивания ожидали наготове рядом с керамической миской.
Джонни поцеловал меня в основание шеи.
– Ты выглядишь гораздо лучше. Хорошо спала?
Я разбила яйца в миску.
– Пожалуйста, спустись посмотреть, не принес ли молочник сливок. Я могу сделать омлет и на молоке, но со сливками вкуснее, да и для кофе они понадобятся.
– Я хочу у тебя кое-что спросить.
– После завтрака, милый. Не люблю говорить о серьезных вещах прежде, чем выпью утренний кофе.
Я представляла собой воплощение счастливой и здоровой домохозяйки. Мой кофе был крепок, омлет и тосты готовы одновременно, грейпфрут охлажден и виртуозно нарезан. Джонни ел с удовольствием.
Мы налили себе по второй чашке кофе, когда раздался звонок в дверь. Джонни резко поставил чашку на блюдце.
– Жаль, что мы так и не успели поговорить. Но ты вчера так разнервничалась.
– Мне уже лучше. Справлюсь.
– Вот что, девочка, ты только говори всю правду, несмотря ни на что. Полуправда не годится. Полуправда – это все равно что ложь.
И Джонни открыл входную дверь.
С гордо расправленными плечами, высокий, уверенный и красивый, отец прошел мимо Джонни, источая свежесть декабрьского морозца, поцеловал меня в щеку и невозмутимо пожелал доброго утра – словно подобные ранние визиты у нас в порядке вещей.
– Доброе утро, папа. Мы как раз завтракаем. Не желаешь ли кофе?
– Девочка моя! – Отец посмотрел на меня так, словно я предложила ему нечто аморальное.
– Молока?
Он кивнул, пожал руку Джонни, снял пальто и сел на маленький двухместный диванчик. Я принесла ему молоко в высоком бокале для коктейлей. Он выпил его залпом и обратился к Джонни:
– Капитан Риордан хотел поговорить с ней вчера, но я сказал ему, что у нее был обморок. Так что разговор перенесли на сегодня.
Дрожащими руками я потянулась за сигаретой.
– Ты слишком много куришь, – заметил отец. – Это дурно воздействует на твою нервную систему. Тебя, Джон, они тоже намерены допросить. Хотят узнать, было ли тебе известно местонахождение Манна, когда ты сюда позвонил. Я заверил их, что нет.
Он обвел глазами комнату, заметил накрытый на двоих стол и простыни на диване.
– Я остался ночевать. Элеанор сильно перенервничала, – пояснил Джонни.
Отец покивал.
– Хороший он парень, Элеанор. Женское счастье – в заботливом мужчине. Повезло тебе с ним. Только зря ты, Джон, позволяешь ей много курить. Ты же видишь, до чего у нее расшатаны нервы.
– Мои нервы расшатаны не от курения.
– Ты очень раздражительна. Мне совсем не нравятся истеричные нотки в твоем голосе. Такие же появились у твоей матери, перед тем как она…
– Папа! – Истеричные нотки в моем голосе усилились. – Ты явно здесь не затем, чтобы обсуждать мое курение. Зачем ты пришел?
Отец посмотрел на меня с упреком.
– Сядь со мной, Элеанор. Нам нужно поговорить.
Он притянул меня к себе и усадил рядом. Руки у него были холодные и сухие.
– Вот что, сынок, мне нужно перемолвиться с дочерью словечком-другим наедине.
Джонни взял шляпу и пальто.
– Ладно. Схожу за газетами. Мне вернуться, Элеанор?
– Вернись, пожалуйста.
– Хороший парень, – произнес отец, когда дверь за Джонни закрылась. – Порядочный, честный мальчик, о лучшем для тебя я и мечтать не мог.
– Зачем ты пришел?
– Проведать свою девочку. Что тебя так возмущает? Боялась, что я не одобрю? – Он кивнул на простыни на диване. – Тебе следовало бы знать своего отца получше. В конце концов, я человек весьма либеральный… для родителя. – И он заразительно улыбнулся.
Я отодвинулась от него как можно дальше, насколько это было возможно на маленьком двухместном диване. В моей обычно такой уютной гостиной было сейчас душно и тесно, мебель казалась слишком большой и громоздкой. У окна стояла ваза с фрезиями, которые я купила столетия назад, когда Джонни впервые пришел ко мне ужинать.
– Что стало с Эдом, папа? Он скрылся?
Отец уже не был красивым, он больше не лучился молодостью и здоровьем. В углах его рта залегли морщины, скулы проступили, как горные утесы под ввалившимися глазами. Передо мной снова возник крутой перевал, извилистая тропа, бездонная пропасть и лицо человека из моего кошмара.
– Что ты сказал полиции? Наверняка же, что Эд был у нас – иначе они не спросили бы, знал ли об этом Джонни. Да и слишком много людей в курсе – Глория, Харди, швейцары в подъезде…
– Элеанор…
– Что ты им сказал?
– Моя родная дочь, моя старшая, любимая.
– А как он скрылся? Когда я шла открывать дверь, он был почти без сознания. Он тоже спустился в служебном лифте или ты спрятал его на террасе? Я обратила внимание, что она не заперта… я боялась…
Отец вздохнул. Комната продолжала сжиматься, стены точно хотели схлопнуться вокруг нас. Лепестки фрезии увяли и сделались бурыми по краям. Так и мой отец увял, съежился и захлопнул раковину.
– У меня спросят, как все случилось. Что мне им ответить?
– Ты ничего не знаешь. – Он тщательно выговаривал слова, как человек, только что вернувший себе дар речи после тяжелой болезни. – Ты вышла из кабинета, Эд оставался со мной. Ты была в коридоре с Джоном, ты с ним болтала, может, целовалась…
– Я упала в обморок.
– Вот про это не надо, будет много дурацких вопросов. От меня им известно, что вы с Джоном там миловались минут пять. Я вышел узнать, что вас так задержало, и в это время Эд пропал. Такую версию я им изложил.
В моем кошмаре ночь была темнее смерти. Я хотела кричать, но лишилась голоса. Он принес меня к краю пропасти, я знала, что он сейчас сделает, однако не могла позвать на помощь – ведь этот человек был моим отцом.
Немного помолчав, я спросила:
– А рукопись ты так и не нашел?
– Откуда ты знаешь?
– Знаю, – спокойно произнесла я, одарив его холодным взглядом и издевательской улыбкой.
– Ты? Так она у тебя?
Я расхохоталась.
– Где она?
Он ждал ответа, но я молчала. Тогда он сжал мне запястья, дернул к себе.
– Элеанор! Дочь!
Я пыталась вырваться, но он усилил хватку, и руки у него были такие большие и с