— С таким роскошным оружием твоя победа очень близко, — она рассмеялась. Но только это я от нее и получала. Насмешки. Подколки. Она не давала больше ничего, ее не удавалось уговорить на сделку. Как я, она полагалась на терпение ради победы.
Кто знал, может, оружие окажется ценным, несмотря на ее насмешки? Если кто и знал, что магию не всегда было просто увидеть, то это я.
Я больше всего боялась, что они отправят больше разведчиков. Или хуже — что армия вырвется из круга раньше, чем я буду готова. Я знала, чего хотела Хуланна. У меня была ловушка. Но что могло стать приманкой? И где ее оставить?
Я все время носила рукоять топора с собой, приделала к поясу петлю для нее, и она висела рядом с клеткой. Я становилась ходячим сундуков волшебных предметов. Свет дня не раскрыл ничего нового — на рукояти не было магических надписей, кнопок или скрытых частей. Она выглядела просто как рукоять без клинка. Но стоило поднять ее, пока на глазах не было повязки, и она озаряла духовный мир так сильно, что мое сердце почти пропускало удар. А Лейтенант, что еще лучше, теряла меня из виду, пока я ее использовала. Невидимость была сильным навыком. Как будет в Фейвальде? Что она раскроет из того, что не видело мое второе зрение? Я хотела попробовать.
В конце двух недель мама и матушка Чантер обе злились на меня из-за грязи и прорех на одежде, из-за того, что я поздно возвращалась.
— Она хотя бы не занимает место, как ты боялась, матушка Чантер, — услышала я маму, пока она наливала им обеим чай.
— Я забыла, что растить детей, которые почти стали взрослыми, было так тяжело, Генда. Ты не думаешь… что она гуляет с кем-то из деревенских парней?
— Ерунда. Они были детьми, когда она ушла отсюда, — сказала мама, и я ощутила удовлетворение в ее словах. Хоть кто-то еще верил в меня.
— Тогда с кем-то из мужчин? Она грязная и мятая, когда приходит домой. Целуется за сараями и на чердаках? — спросила матушка Чантер. — Мой Олэн, например…
— Нет, Данна, — с нажимом сказала мама. — Элли хорошая девочка. Она не потревожит твоего мальчика.
— Его брак с Хельдрой счастливый, — сказала матушка Чантер, но это звучало как предупреждение, а не утверждение.
— Ясное дело, Данна, — сказала моя мама, и я поежилась.
Было время, когда я завидовала бы Хельдре. Когда я хотела бы ее жизнь. Теперь мысли об украденных поцелуях напоминали мне только о Скувреле и том, как его поцелуи обожгли мои губы, испортив их для других.
Фейри все портили. Те несколько поцелуев мешали мне смотреть на мужчин-людей. Они не привлекали мое внимание, от них сердце не билось быстрее.
Я приняла слова мамы и матушки Чантер как позволение попробовать еще раз. Один раз никому не навредит, да?
Нет. Он мог навредить. Но если так, вредить хотела я.
Я поднялась по лесу к горной долине, прибыла, когда ночь накрыла одинокий каменный круг. Никто больше не играл тут музыку. Охотник не стрелял по странным существам. Защиты не было.
Я спокойно разделась до нижнего белья и танцевала по замерзшей земле вокруг камней.
— В следующий раз, когда решишь раздеться, предупреди, — сказала фейри в клетке. — ты уродливее, чем обычно, почти без одежды.
Я игнорировала ее и танцевала.
Быстрее, быстрее, быстрее.
Серебряная трава сверкала и хрустела под ногами, луна была полной и яркой, и я думала о том, что любила в Фейвальде — о большой статуе с глазом, полным книг, о зеленоватой коже орка Гардота и его зубастой улыбке, о гнезде из перьев у реки и запахе кедра по Дворе Кубков, о дымопадах и полетах среди гор, о надежде в измученных глазах Скувреля и том, как его губы ощущались на моих.
Я ударилась носком об камень и с гневным ругательством упала на землю и ободрала колени. Я сломала ноготь на большом пальце левой ступни, было больно. Издав тихий стон, похожий на мяуканье, я перевязала палец, с неохотой оделась, первые снежинки начали падать на волшебный круг. Мертвый и бесполезный волшебный круг.
Возьми меня, круг. Возьми меня в Фейвальд.
Но, как и каждый раз до этого, ничего не случилось.
Глава девятая
Деревня ощущалась как-то иначе, когда я шла по тающему снегу, неся наш козий сыр для обмена на муку со строгими указаниями от матушки Чантер, что мне нужно торговать только с семьей Пекарей, а не с новыми Спенсерами, которые прибыли в Скандтон из долин.
— Они не наши люди, — строго предупредила она меня.
Это казалось глупо, потому что они были смертными, что делало их «нашими людьми» больше, чем тех, кто ждал за кругом, который я не мог открыть.
Они точно были больше «нашими людьми», чем та, кто сидел в моей клетке. Я снова попыталась заключить с ней сделку прошлой ночью. Я угрожала. Пыталась вызвать интерес у нее. Но она была непреклонна.
— Я могу ждать, Смертная. Мой Двор скоро нападет на твою землю, как термиты. А потом они освободят меня из этой клетки и подарят мне твои внутренности как награду.
Я сдалась после этого. Потому я согласилась пойти в деревню для матушки Чантер этим утром. Мне нужно было место, чтобы поймать Хуланну, когда она прибудет. Чтобы выбрать его, я хотела понаблюдать за деревней.
Куда она отправится, как только прибудет? К нашему старому дому? Его уже не было, но то место могло сгодиться для ловушки.
Но Хуланна любила зрителей. Мне казалось, что она придет сразу на площадь.
Я шла к пекарне, затерявшись в мыслях о том, как поймать врага, который мог напасть в любое время, превосходил меня по количеству и имел все преимущества. Я была почти там, когда заметила, как тихо было в деревне.
Я застыла.
Стражи не остановили меня у ворот.
Дети не мешали пройти.
Кто-то строил платформу в центре деревни у колодца. На такой платформе обычно произносили речь. Они оставили пилу в бревне, словно их прервали во время работы.
Холодок пробежал по мне, и я опустила завернутый сыр на ступеньки пекарни и побежала по деревне к слабым звукам вдали. Что-то происходило на юге Скандтона.
Я схватила лук, вытащила его из колчана, замерла, чтобы поправить тетиву. Сердце билось в горле, ладони уже дрожали.
Они же не могли уже пройти через круг?
Я следила днем и ночью.
Но я была одна. И прошлой ночью я искала конец зеленого следа, который все вился, пока я не потеряла надежду и не ушла домой. Я не могла ходить по кругу весь день.
Может, я пропустила вторжение.
Может, я упустила шанс расставить ловушку.
Впереди были крики, но не счастливый писк детей, а злые вопли. Я ускорилась, почти бежала по улице мимо пустых домов и магазинов. Несколько голов с интересом выглядывали из окон и дверей, но не двигались, тихо смотрели, словно пытались расслышать шум вдали.
Если это была война, то мы были ужасно не готовы.
Я провела пальцами по стрелам на бегу. Двенадцать. Стоило взять больше. Стоило знать лучше.
Лейтенант молчала в клетке, даже сейчас не стала говорить. У меня не было времени опускать повязку и смотреть на нее. Если она использовала момент, чтобы сбежать, то я ничего не могла с этим поделать.
Вопли становились громче. Я слышала, как что-то звякнуло и стукнуло, будто металл ударил по дереву. Я заставила ноги бежать быстрее.
Впереди была толпа людей. Стражей или солдат не было видно. Как и Олэна на его лошади. Толку от тех рыцарей?
Но нет, это было не нападение. Кто-то из конца толпы бросил капустой вперед.
Вряд ли так можно было победить в бою.
И я начинала слышать слова.
— Мы не хотим тут ваш вид! Прочь!
— Возвращайтесь обратно!
— Прочь отсюда!
Кто-то повернулся в толпе, посмотрел на меня. Дикие глаза и гнев на лице человека сжали мое сердце. В последний раз я видела такое выражение лица у Кавариэля. Это был вид чистой злобы. Искаженный вид.
— Пропустите! — потребовала я, толкая злого мужчину и кряхтя, когда он ткнул меня локтем в ребра. Это было не случайно.
Как и эта толпа — ведь это была именно толпа. Злые лица, искаженные так, что они не были похожи на людей, давка со всех сторон. Мужчины, женщины, мальчики, девочки, все возраста и виды, но объединенные одной звериной эмоцией.
Я стиснула зубы и толкала их, боясь худшего. Может, Скуврель прошел через круг камней. Может, он искал меня. Что-то во мне болело от мысли. Не сердце, дело точно было в ушибленном пальце ноги. Конечно.
Но я стала быстрее дышать, когда вырвалась из толпы в центр хаоса.
Там была лошадь.
Олэн сидел на коричневой кобылице, кричал людям, сжимая поводья двух ломовых лошадей. Пар поднимался от лошадей, они фыркали, тела дрожали от напряжения, их глаза закатывались так, что я видела только белки. Они сорвутся в любой миг, если их не успокоят. Их копыта топтали, уже вырыли ямки в твердой земле дороги.
За ними яркая крытая телега с лиловым и канареечно-желтым шелком дрожала от каждого удара копыт, и пара огромных от ужаса карих глаз смотрела на меня из бреши между тканью и телегой. Кто-то нарисовал яркие солнца на боку телеги так, как могли только дети.
Кто-то рядом со мной потрясал кулаком. Когда я оглянулась, глаза пропали из виду. Там был ребенок, и толпа кричала, жаждала ее крови.
Я в ярости растолкала последних людей своими локтями.
— Спокойно! — взревел Олэн со спины лошади.
Я не слушала его. Он все делал неправильно. Я прошла к носу первой лошади, опустила ладонь на него и дала ей понюхать мою руку, а потом сняла свою плащ и бросила на ее голову. Коню нужна была тишина и игнорировать бушующую толпу.
Другой попытался бросаться вперед, но я прыгнула, преградила путь, не дала ему оттащить коня с накинутым плащом дальше, чем на шаг. Он возвышался надо мной, его нос был таким большим, что моя ладонь выглядела как листик, но я поправила плащ, чтобы накрыть и его глаза, а потом запрыгнула на его спину.
На месте кучера худая женщина сжимала поводья, ее лицо исказила тревога, а рядом с ней мужчина с усами сжимал палку, словно мог так отогнать бушующую толпу. Их яркая одежда указывала, что они были Путниками.