— А я трачу семьдесят на еду и жилье при зарплате в сто двадцать марок.
— Долго же тебе пришлось копить, — сказал он.
— Правда долго, — согласилась она. — А больше откладывать не получается.
Молчание…
— Боюсь, мы не найдем квартиру в Духерове, — сказал он.
— Может, снять меблированную комнату?
— Ну да, сэкономим хоть на мебели.
— Да, мебель сейчас очень дорогая.
— А давай прикинем, — предложил он.
— Давай. Посмотрим, во что это выльется. Только давай считать так, будто у нас нет ни гроша.
— Да, те деньги, что у нас есть, мы трогать не будем, пусть копятся. Итак, сто восемьдесят марок жалованья…
— Женатому должны платить больше.
— Да, но понимаешь… — Он смутился: — По соглашению вроде бы должны, но мой босс такой хитрый…
— Да не все ли равно, хитрый он или нет.
— Барашек, давай все-таки считать, исходя из ста восьмидесяти. Будет больше — тем лучше, но про сто восемьдесят мы знаем наверняка.
— Ну хорошо, — согласилась она. — А сколько вычитают?
— Да, — сказал он, — тут уж мы изменить ничего не можем. Шесть марок — налог и две семьдесят — страховка по безработице. Касса взаимопомощи — четыре марки. Больничная касса — пять сорок. Профсоюз — четыре пятьдесят…
— Ничего себе, в профсоюз сколько.
— Не начинай. С меня и твоего отца хватит. — Он начал раздражаться.
— Хорошо-хорошо, — успокоила его Барашек. — Получается двадцать две марки шестьдесят. А на проезд тебе деньги нужны?
— Слава богу, нет.
— Остается сто пятьдесят семь марок. Сколько может стоить жилье?
— Даже не представляю. Комната с мебелью и кухня. Не меньше сорока марок.
— Допустим, сорок пять, — прикинула Барашек. — Остается сто двенадцать марок. А на еду сколько нам понадобится?
— Тебе лучше знать.
— Мать все время повторяет, что у нее уходит по полторы марки в день на человека.
— Значит, девяносто марок в месяц, — подытожил он.
— В результате останется двадцать две марки сорок пфеннигов, — сказала она.
Они посмотрели друг на друга. Из оцепенения первой вышла Барашек:
— И у нас практически ничего не остается на отопление, газ, свет. А почтовые расходы? А одежда? Белье? Обувь? А посуда?
— В кино тоже иногда сходить хочется. А в выходные за город съездить. И покурить.
— А еще хотели что-нибудь скопить.
— Марок двадцать в месяц.
— Нет, тридцать.
— Нужно пересчитать.
— Вычеты те же.
— Комнату с кухней дешевле не найдем.
— Ну марок на пять хотя бы.
— Посмотрим. Да и газеты нужны.
— Ну да. Выходит, что только на еде и можно сэкономить. Марок десять.
И опять они посмотрели друг на друга.
— Как ни крути, доход у нас слишком маленький. О том, чтобы что-то отложить, не может быть и речи.
— Скажи, а тебе обязательно крахмалить сорочки? — спросила она его с печалью в голосе. — Сама я их выгладить не смогу.
— Да. Босс требует. Отдать сорочку в глажку стоит шестьдесят пфеннигов, еще десять пфеннигов — сам воротничок.
— В месяц это пять марок, — подсчитала она.
— И еще обувь содержать.
— Да. Это тоже выльется в приличную сумму.
Молчание…
— Ну, давай подсчитаем еще разок. — Он задумался: — Ну, сбросим с еды еще десятку. Меньше, чем на семьдесят, не получится.
— У других-то получается?
— Не представляю как. Многие ведь зарабатывают еще меньше.
— И я не представляю.
— И все-таки мне кажется, мы где-то просчитались. Давай-ка еще раз.
Но как они ни пересчитывали, результат выходил тем же.
Они посмотрели друг на друга.
— А между прочим, я смогу потребовать вернуть мне взносы в кассу взаимопомощи, когда выйду замуж, — внезапно вспомнила Барашек.
— Точно! — обрадовался он. — А это целых сто двадцать марок.
— А что твоя мама? — вдруг спросила она. — Ты никогда мне о ней не рассказывал.
— А что тут рассказывать, — отрезал он. — Мы с ней даже не переписываемся.
— А-а. Бывает.
Опять наступило молчание.
Они поднялись. Так ничего и не решив, они опять пошли на балкон. Двор уже погрузился в темноту. Город затих, лишь изредка до них доносились гудки автомобилей.
Он задумчиво произнес:
— А стрижка стоит восемьдесят пфеннигов.
— Все, хватит об этом, — сказала она. — Другие как-то выкручиваются, выкрутимся и мы. Все наладится.
— И вот что, Барашек, — сказал он. — Я не стану выдавать тебе деньги на хозяйство. В начале месяца мы все деньги положим в чашку, и каждый будет брать столько, сколько ему нужно.
— Отлично, — согласилась она. — У меня как раз есть подходящая для этого красивая голубая ваза. Позже я тебе ее покажу. Но мы будем жить совсем скромно. А там, глядишь, и я научусь гладить рубашки.
— Сигареты по пять пфеннигов — это роскошь, — сказал он. — Есть за три, и вполне приличные.
Но тут Барашек подскочила как ошпаренная:
— Господи, милый, про ребенка мы с тобой совсем забыли! Ведь это тоже расходы!
Пиннеберг подумал немного, затем произнес:
— Сколько же может понадобиться на маленького ребенка? Кстати, ведь выплатят же тебе пособие по родам, и пособие кормящей матери, и налоги сократятся. Думаю, что первое время он не принесет лишних трат.
— Даже и не знаю… — засомневалась она.
Пока они разговаривали, на пороге возникла фигура в белом одеянии.
— Спать вы собираетесь? — спросила фрау Мёршель. — Часа три у вас еще есть.
— Да, мама, — ответила Барашек.
— Раз уж так, сегодня с отцом посплю. И Карл ночевать не придет. Так что забирай его с собой, твоего…
Дверь за ней захлопнулась. Кого «твоего», так и осталось недосказанным.
— Мне не очень хочется здесь… — виновато проговорил Пиннеберг. — Здесь, у твоих родителей, не очень-то прилично…
— Боже мой, милый, — засмеялась она: — Я и сама начинаю думать, что Карл был прав. Ты самый настоящий буржуй.
— Вовсе нет, — попытался возразить он. — Если твои родители и правда не против… — Он все еще сомневался: — Если доктор Сезам ошибся… У меня при себе ничего нет…
— Тогда так и будем сидеть в кухне, — согласилась она, — хоть у меня уже все тело затекло.
— Ладно уж, пойдем, — сказал он с чувством полного раскаяния.
— Ну как же, тебе ведь не хочется?..
— Это я баран, Барашек! Настоящий баран!
— Выходит, мы два сапога пара.
— Скоро мы это узнаем, — подытожил он.
Часть перваяПровинциальный городок
Субботний поезд, который отправлялся с вокзала Плаца в 14:10, уносил с собой в Духеров, в купе для некурящих вагона третьего класса, супружескую чету Пиннебергов, а в багажном отделении «громадную» дорожную корзину с Эмминым добром, ее постельными принадлежностями, — именно с ее подушками и одеялами («О своих пусть сам позаботится, нам это не по карману…») — и коробкой из-под яиц с Эмминой посудой.
Вот уже вокзальная площадь Плаца, и сам обезлюдевший вокзал, остались позади, пригородные дома исчезли из вида и начались нескончаемые поля. Поезд мчался вдоль сверкающей на солнце Штрелы, а затем пошли леса, в окнах мелькали березы, выстроившиеся вдоль железнодорожного полотна.
Вместе с ними в купе ехал какой-то неугомонный мужчина, который всю дорогу суетился: то газету полистает, то повосхищается видами из окна, а то примется разглядывать молодоженов; своим мельтешением он постоянно заставал молодых людей врасплох — в тот самый момент, когда они были поглощены только собою.
Пиннеберг положил правую руку на колено, да так, чтобы продемонстрировать обручальное кольцо и чтобы этот чудак увидел, что они законные супруги. Но именно в тот момент чудак уже пялился в окно.
— Красивое кольцо, — шепчет Пиннеберг Барашку. — Совсем не заметно, что оно всего лишь позолоченное.
— Знаешь, у меня какое-то странное ощущение с этим кольцом. Знаю, что оно на пальце, и тем не менее все время посматриваю на него.
— Это ты еще не привыкла. Супруги со стажем колец даже не замечают. Если потеряют — и то не заметят.
— Со мной такого не случится, — яростно отреагировала Барашек. — Я всегда буду его чувствовать, всегда. Всегда.
— И я тоже, — сказал Пиннеберг. — Потому что оно напоминает о тебе.
— А мне — о тебе.
И они придвинулись друг к другу еще ближе. Но тут же отодвинулись: угрюмый тип опять уставился на них, вообще не стесняясь.
— Этот не из Духерова, а то бы я его знал, — прошептал Пиннеберг.
— Ты, что ли, всех в своем Духерове знаешь?
— Ну разумеется. Я ведь работал в магазине мужской и женской одежды Бергмана. Как тут всех не знать.
— И почему ты ушел оттуда? Это же твоя специальность.
— Не сошлись характерами с владельцем, — протараторил скороговоркой Пиннеберг.
Барашку хотелось узнать подробности, но, чтобы не смущать его, она решила этого не делать. У нее еще будет время — теперь, когда они поженились, с этим можно не спешить.
Он тоже подумал об этом.
— Думаю, твоя уже вернулась домой, — сказал он.
— Да, — ответила она. — Она рассердилась, потому и провожать нас не пришла. Когда мы вышли из зала регистрации, сказала, что это не свадьба, а не пойми что.
— Мы же ей только деньги сэкономили. Вся эта обжираловка и пошлые шуточки не для меня.
— Ну да, — согласилась с ним Барашек. — Но она хотела порадоваться.
— Женятся не для того, чтобы повеселить мать, — отрезал он.
Молчание…
— И все-таки, — начала Барашек. — Расскажи, какая у нас квартира.
— Думаю, тебе понравится. В Духерове выбор очень скромный.
— Ну Ханнес, расскажи мне о ней еще раз.
— Ладно уж. — И он снова, в который раз, описал ей их новое жилище: — Она за городом — это ты уже знаешь. И вокруг полно зелени.
— Как здорово.
— Это обычная меблирашка. Каменщик Мотес задумал построить за городом дом; рассчитывал, что к нему присоединятся другие строители. Но никто не откликнулся, вот дом и не достроили.