Потянувшись к порезу, я чуть не выронила коробку, перехватила её крепче:
– Упала.
Демонстративно кряхтя, возница залез на крышу и расцеплял чемоданы.
– Разрешите взглянуть, – целитель выпорхнул, – а ягодицы, что, совсем не пострадали? – из дилижанса.
Его место в окне заняли две любопытные дородные кумушки.
Прижимая коробку к груди, почти не дыша, я покорно стояла, а целитель – он был на голову выше, плечист, в хорошо подогнанном тёмно-бежевом костюме и пах корицей – водил ладонью с серебряным магическим перстнем надо лбом, что-то беззвучно шепча.
Настолько слаб, что нуждается в вербальной форме, или его что-то отвлекало?
Рассечённую надбровную дугу окутало тепло, оно немного мутило сознание, и я сосредоточилась на багряном галстуке, на блеске его шёлковых изломов. Добротные ткани, отменный пошив – а целитель не из бедных.
Продолжая демонстративно кряхтеть, возница опустил на тротуар среднего размера окованный медью чемодан из чёрной кожи, плотный рюкзак из непромокаемой ткани, длинную деревянную коробку, очень похожую на чехол для меча или палаша, и сундучок.
Расставив вещи возле нас, возница поспешно вскочил на козлы, раскрутил поводья и припустил лошадей. Круглые лица кумушек качнулись в окне и исчезли. А мы с целителем остались. В его обращённом к свету глазу искрился золотистый луч, и зрачок превратился в мизерную точку.
– Ну как, не болит? – Целитель улыбнулся.
Перехватив коробку, я коснулась лба, немного склизкого от остатков мази, и отрицательно качнула головой:
– Нет. Благодарю за помощь, это было очень любезно с вашей стороны.
Отступив и размашисто кивнув, целитель хитро но по-доброму улыбнулся:
– Принимаю оплату чашкой чая или чего покрепче в каком-нибудь милом заведении. Кстати, позвольте представиться, Эмиль Аркур. Всегда к вашим услугам, – он протянул руку.
Вложив ладонь в тёплые пальцы, я не отрывала взгляда от светлых выразительных глаз, пока он прижимался сухими горячими губами к моей руке.
Ну почему он не приехал на день раньше, а? Инициироваться с ним было бы полезно, в отличие от инициации с Саги. Холод сожаления пробрал до костей, сбил дыхание. Эмиль мгновенно разжал пальцы.
– Простите столь дерзкое поведение, – он коротко кивнул. – Не желал вас обидеть.
Ещё и чуткий, вежливый, в отличие от местных озабоченных: ведь все, буквально все – от гомункула до бургомистра – даже не интересовались, как я отношусь к тому, что меня хватают и совращают, а Эмиль… Впрочем, он же с Адели не знаком.
– У меня ужасно неудачный день, – я снова коснулась скользкого лба. – Хорошая работа. Достойная чашечки чая. Даже двух.
Улыбнувшись, Эмиль вновь слегка поклонился:
– Что ж, тогда… м, – он огляделся и, уткнувшись взглядом в вереницу поклажи, слегка помрачнел, поджал губы.
– Уезжать я не собираюсь, – я не слишком радостно улыбнулась, – так что можем попить чай, когда устроитесь.
– О да, конечно, – Эмиль взмахнул ухоженной рукой. – Да, спешка ни к чему.
Он обратил на меня светлый, лучистый, как у Базена, но более… деликатный взгляд. Я улыбнулась теплее:
– Найти меня легко. Если не застанете – оставьте сообщение гомункулу. Всего доброго, – кивнув, я продолжила путь.
– Всего доброго, – ласково, весело попрощался Эмиль.
Между лопаток слегка щекотало от его взгляда – приятно.
Если бы Эмиль приехал немного, совсем чуть-чуть раньше – это бы решило столько проблем. Это бы меня спасло!
Потерпеть бы день – и всё было бы иначе. Была бы магия!
Ещё и сапоги промокли.
А судьи – что за наглость! Жребий надумали бросать! Ненавижу! Ну зачем, зачем я позволила Саги… как я могла? Что я наделала?
Мимо проскочили мои ворота, я резко вернулась на пару шагов и ногой пихнула дверь. Она шумно хряснулась в створку.
Саги сидел на крыльце, сцепив пальцы с тёмными каплями ногтей. Распущенные волосы своей белизной подчёркивали угольную черноту бровей, длинных ресниц и узоров печати мастера, создавшего эту дерзкую красоту. Сердце пропустило удар, снова забилось – и вместе с неслучившимся ударом ушёл и гнев.
Ресницы Саги дрогнули и поднялись, обнажая изумительную синеву глаз.
– Ну как прошло? – тихо спросил Саги и разомкнул пальцы.
Он стал тереть запястье. Я вошла и, затворив дверь, прижалась спиной к холодному дереву:
– Мерзко. Считают меня ещё одной Адели. По жребию очерёдность хотели определить.
Щёки Саги пошли алыми пятнами, он вскочил:
– Что?
Глаза сверкали, точно драгоценные камни, я вздрогнула, но неестественный блеск пропал. Померещилось? Стремительно приблизившись, нависнув надо мной, Саги повторил:
– Что они делали?
Его дыхание обжигало мне лоб, а этот гнев… Была бы эта ярость настоящей, чтобы человек так беспокоился обо мне!
– Да просто шутили не очень приятно, – я повела плечами, будто сбрасывая сальные взгляды. – Но ничего страшного. Есть вода тёплая?
С болезненной нежностью Саги разглядывал моё лицо. Сглотнув, провёл пальцем по скуле, скользнул на губы.
И этот пристаёт.
Да сколько можно?
Пусть только попробует поцеловать – в пах дам не задумываясь.
Будто почувствовав угрозу, Саги резко отступил:
– Да, есть.
Надеюсь, на сегодня приключения закончились.
Но опыт показывал, что в Холенхайме неприятности так просто не заканчиваются.
Глава 32. В которой главное оружие – чувственность
…также по вашему желанию он может вовсе не иметь мимики, а может имитировать человеческую.
Будто в живот толкнули – и я проснулась. В темноте потолок и стены сумрачно высвечивались, обволакивая трюмо, стеллаж, прямоугольник штор с вертикальной щелью. Сердце выстукивало барабанную дробь. Рука свисала с края постели, окутанная прохладным воздухом, и я втянула её под одеяло, съёжилась. Волнение бродило по телу мурашками и скребущим потягиванием нервов, хотя я не чувствовала ни постороннего присутствия, ни иных явных поводов для беспокойства. Просто ночь, окно заперто и задёрнуто шторами. Тихо.
Что не так?
Должно быть спокойно, но… Закрыв глаза, я прислушалась к чувствам: тревога бродила, прихватывая кишечник, но и выше, в груди, словно что-то копошилось. Шумно выдохнув, я провела ладонью по груди, ниже, помедлила у пупка и спустила ещё ниже – ничего необычного.
И всё же…
«Подумаю об этом утром», – я перевернулась на другой бок, но дышать было тяжело.
Магия.
С ней что-то не совсем так – впрочем, с ней всегда теперь будет не так. Магия будто волновалась, и… её мало, слишком мало после нескольких часов сна. Прошиб холодный пот. Неужели ещё какие-то последствия инициации с гомункулом?
Я крепко зажмурилась и, закусив одеяло, сжалась калачиком. Пусть всё образуется. Ну пожалуйста, пусть всё как-нибудь образуется…
Между штор струился блеклый голубоватый свет. «Рано», – глубже забираясь под одеяло, я закрыла глаза. Сон не шёл. Надеясь призвать дрёму, я усилием воли расслаблялась – и обнаруживала, что кусаю губу, дёргаю ногой или тискаю одеяло.
«Выброси мысли из головы», – но в мысли лез Катель, его нахмуренные тёмные брови, намерение разобраться, и допрос, бургомистр, которому развлечения важнее, чем пропавший человек. Судьям будто дела нет до гуля. Или они полагались на защиту оборотней?
Ну вот, я снова сжимала одеяло. Разогнула пальцы, поёрзала… «Спи». Дышала ровно. «Поспи ещё немного».
Глаза открывались, кипучая энергия наполняла тело, жаль – энергия физическая. С каждой минутой она всё настойчивее вливалась в мышцы, руки тянулись раскинуться, ноги – идти, бежать. Кожу охватывал лёгкий жар. Соски напряглись, и сорочка их тревожила, дразнила. Вдоль позвоночника струилось тепло и собиралось внизу живота, а кровь опаляла щёки и учащала сердцебиение. Я повернулась на спину, складки ткани жались к коже легко и волнительно, руки тянулись усилить эти ощущения: провести ладонями по грудям, огладить бёдра.
Ну зачем мне это сейчас, а? Проблем мало? Надо думать, как из этого несчастного Холенхайма живой смотаться и желательно с зарплатой.
С другой стороны, в чём проблема, если у меня под боком гомункул с отлично работающей сексуальной функцией? Сердце тревожно сжалось.
Саги…
Его тёмные в гневе глаза, побелевший от напряжения кулак и жуткое «Ты». Что Саги вложил в это короткое слово? Кто я для него? Определённо не хозяйка. Так кто же?
Однажды Саги решил, мне приятнее будет увидеть человеческое лицо, не решил ли он теперь, что мне приятно или необходимо его беспокойство обо мне? Кто знает…
Я села. Складка одеяла между ног давила на внутреннюю сторону бёдер, обостряла возбуждение. Никогда особо не задумывалась, что будет после инициации, и вот она прошла. Никаких больше ограничений, кроме здравого смысла и чувства собственного достоинства.
Любовник…
– Любовник, – на вкус слово было терпким, тревожным, и всё же я повторила: – Любовник.
Странно. Усмехнулась.
Никогда, даже в самом дальнем уголке страны, даже за её пределами, я не застрахована от встречи со знакомыми по прошлой жизни и аресту. Я морально готовилась не привязываться к местам, не влюбляться и не вступать в отношения, чтобы никому не испортить жизнь.
Но Саги – идеальный любовник, испортить жизнь которому я не могу, ведь с гомункулов спроса нет. От которого не забеременею. Который не очернит меня из пустой мстительности или желания потешить самолюбие. В которого нельзя влюбиться, ведь он не человек. Но с которым можно хотя бы ненадолго ощутить себя обычной решившей пошалить ведьмой. Просто удовлетворить физиологические потребности.
Идеальный Саги… Внутри всё сжалось. Если всё просто – почему сердце заходится? Что за дурное предчувствие тянет и тянет в груди? Или это тревога за Холенхайм, а я перекладываю её на Саги?
Саги… Я закрыла лицо руками. Сердцу было так тесно в груди, что трудно дышать. А на улице, где-то совсем близко, заголосили коты. Брачные игры у них… и у меня.