Ну что он несёт? Ведь в инициации главное не удовольствие, я живое тому подтверждение. У меня не было слов, да и будь они – мешал бы говорить кусок бутерброда во рту. А Валентайн снисходительно улыбнулся:
– Но в следующий раз, уверен, повезёт больше.
Сплюнув бутерброд, я звонко предупредила:
– В следующий раз язык откушу.
Брови Валентайна взлетели вверх, щёки пошли красными пятнами. Он поёрзал, будто удобнее устраиваясь, и невнятно отозвался:
– Я просто посочувствовал. Природа же обделила вас, женщин, сделав первый раз неприятным, а вдруг вы об этом не знали, вдруг вы… из-за этого больше не хотите.
Ещё один заботливый нашёлся, жезл ему в зад. Я отвернулась:
– Я об этом знала.
– Уг-кхм. Кхм.
Я посмотрела на остаток бутерброда в своей руке. Нежное мясо, лук, душистый хлеб аппетита не вызывали.
Интересно, чем сейчас занят Саги?
Я сунула бутерброд в обёрточную бумагу и запихнула в сумку:
– Пора работать, – поднялась. – Быстрей начнём – быстрей закончим.
– Да, конечно, – тихо отозвался смотревший в сторону Валентайн.
У него до сих пор горели уши. Что-то кажется, о недевственности своей он солгал. Но не мне его судить.
На тёмно-синем небе проступал серп луны, и глаза Валентайна отливали серебром, губы кривила жутковатая улыбка. Умом я понимала, угрозы глазная иллюминация не несёт, и у оборотней при виде луны настроение обычно улучшается, но страх пощипывал кожу и мешал задремать.
«Я словно высохший колодец в пустыне» – поэтичное сравнение пришло на ум раз пятый, а идей, как приобщить Валентайна к магическому участию в работе как не было, так и нет. На льстивое: «Попробовать не желаете?» – он фыркнул: «Вот ещё» – и отвернулся.
Как его уговорить?
Цокот копыт разливался по шуршащим полям, там перекатывались волны трав, стрекотали цикады и надрывались соловьи, а впереди, под скромной диадемой тускло-жёлтого марева, темнели стены Холенхайма.
Едва мы приблизились, скрипнул засов. В глухой тьме перехода зажёгся прямоугольник дверного проёма, подсветил камни стен и тёмную медь оковки.
Я въехала первой и, развернув Рыжика, обратилась к коренастому стражнику с фонарём:
– Господина Кателя нашли?
Качая головой, непропорционально большой в колпаке шлема, стражник посетовал:
– Ни следа. И кобыла его сдохла.
– Как? – хмурился въехавший Валентайн.
Захлопнув дверь и задвигая громоздкий засов, стражник отозвался:
– А просто: стояла себе в стойле, да и упала.
Мы с Валентайном переглянулись, в его сиявших серебром глазах невозможно было прочитать эмоции, но губы были плотно сжаты, уголки опустились вниз. Нахмурившись сильнее, он спросил:
– До дома сами доберётесь?
– Конечно, – кивнула я.
– Тогда до завтра, – он развернул Королеву. – Открывай.
Стражник потянул засов.
Да что здесь творится?
Золотисто-розовый круп исчез за дверью, щёлкнул засов.
– Что-нибудь ещё, госпожа? – тихо, но, кажется, с намёком, поинтересовался стражник и выпятил широкую грудь.
– Ничего, – я припустила Рыжика к дому.
А стоят ли жалованье и документы простолюдинки такого риска? Каким-то слишком не тихим оказалось тихое захолустье, тут и умереть можно…
Холенхайм, будто не чувствуя угрозы, неправильной тяжести ночного воздуха, спал в свете фонарей. Цокот копыт звучал чудовищно резко, эхо испуганно металось по улочкам.
До ворот дома оставалось ещё прилично, когда они открылись в озарённый переносным фонарём двор. Страх холодком пробежал по нервам, но я только ниже склонила голову, позволяя Рыжику рвануться внутрь.
Ворота за спиной захлопнулись с грозным щелчком. Между лопаток щекотал тяжёлый взгляд.
– Как прошёл день? – натянуто уточнил Саги.
Я обернулась и чуть не свалилась. Волосы Саги, его длиннющие роскошные волосы, были срезаны по плечи.
– Аа… – Моргнув несколько раз, я по-прежнему видела короткую стрижку и почти не замечала хмуро сдвинутых бровей.
Саги сложил руки на груди.
– Твои волосы, – я растерянно взмахнула, на себе показывая их новую длину.
– Мм? – Саги пропустил светлые, блестящие пряди между пальцами.
– Тебе идёт, – я наклонилась спрыгнуть, но остановилась, глянула исподлобья: – Поможешь?
Выражение лица Саги смягчилось. Новая причёска ему шла и наверняка была в тысячу раз удобнее прежней. Ухватить бы прядь и пощекотать свежесрезанными, ещё колкими кончиками себе нос, щёки. Как Саги несколько мгновений назад, пропустить бы между пальцами пряди.
Плавно приближаясь, он протянул руки, и я нырнула в них. Ноги сами обхватили его талию. Я повисла на Саги, прижимаясь, утыкаясь носом в шею. Отбитые мышцы слегка ныли, но неудобство окупалось удовольствием объятий. Саги легко держал меня на весу, и голос убаюкивал:
– Ну что случилось, Мия?
Брызнули слёзы.
– Я так устала, – я крепче обняла его. – Невыносимо устала.
– А у меня сладкий пирог с малиной. Ты говорила, что любишь малину. Я достал.
На учащённо забившемся сердце потеплело, слёзы подсохли. И вроде понятно, что Саги лишь исполняет долг, но так приятно – до умопомрачения…
Горячее прикосновение ладони Саги к груди подняло волну жара, я выгнулась навстречу и проснулась, тяжело дыша, на двуспальной кровати Гауэйна.
Между штор прорезался серо-голубой свет, белые стены его усиливали, и обстановка просматривалась ясно: узкий стол под окном, миниатюрный стеллаж, два сундука вдоль стены, три стула с одеждой, добротная тёмная дверь. Я раскинулась на большую часть постели, перекрученное одеяло давило на грудь.
Саги спал на боку, почти уткнувшись острым носом в подушку. В тени перламутрово отсвечивал узор татуировок, и ровное дыхание колыхало прядь волос. Мускулистое плечо с гладкой светлой кожей казалось вылепленным из фарфора шедевром. Я осторожно коснулась его кончиками пальцев – чуть прохладная, но живая тёплая кожа. Настоящий. Он – настоящий.
И сердце вновь защемило от нежности. Несколько часов назад Саги гладил мои дрожащие руки своими красивыми сильными пальцами с вылинявшими до серого ногтями и уверял, что всё образуется, что мы – мы! – справимся. Часть украшений и мехов покойной жены Гауэйна я продам и после практики сниму квартиру в Холенхайме, а он с денег на содержание следующего штатного специалиста будет покупать мне продукты. И ведь неплохой вариант.
Я уткнулась в ладонь Саги. Она пахла малиной и мятой. Эти запахи, близость Саги, звук его дыхания, воспоминания – всё пронзительно смешалось, и кровь вскипела, словно магнитом тянуло придвинуться, ощутить его силу, вновь почувствовать его внутри. Желание распирало, требовало действий.
Прерывисто дыша, я запустила руку под одеяло и, обмирая от нелепой и приятной тревоги, потянулась к паху Саги. Член был упруго-мягким, тёплым и гладким, я обхватила, провела к основанию, обратно, и он твердел в моей ладони, выпрямлялся. Нет, в бордель не отдам даже ради безбедной жизни. Моё.
Я искоса глянула вверх. Лицо Саги оставалось безмятежным, но едва замедлила ласку – он толкнулся навстречу, и меня окатило жаром.
– Возьми меня, – глухо, сипло прошептала я, и сиплость отозвалась возбуждающей дрожью. Член в руке стал совсем твёрдым, горячим, я придвинулась ближе.
Саги открыл глаза, его рука скользнула по моему затвердевшему соску, коротко сжала грудь – волна мурашек ринулась вдоль спины – и нырнула под одеяло, зарылась в волосы на лобке, двинулась ниже. Я зажмурилась. Пальцы легко скользили по влажному, дразнили. Звуки тонули в шуме моего дыхания.
Один замирающий удар сердца – и я на спине, ноги раздвинуты, а в следующий миг медленное чувственное проникновение приятно теснило внутренности, и стон опять прорывался сквозь губы. Медленно, слишком медленно, слишком дразняще и многообещающе – я качнулась навстречу, поторапливая. Саги рванулся внутрь, наваливаясь на меня. Судорожной волной покатился жар, и я застонала, стискивая крепкие ягодицы Саги ногами, заставляя протолкнуться глубже.
– Удивительно, как ты дотерпела до своего возраста с такой страстностью, – прошептал Саги, и от моего уха по коже поползли мурашки.
«Аппетит, похоже, приходит во время еды… или еда слишком хороша», – обхватив Саги за плечи, я запустила в совершенную, гладкую кожу ногти, рывками, в такт толчков, выдыхая:
– Име-ешь что-то про-тив?
Кровать взвизгивала от резких движений. Похоже, Саги был не против. Я цеплялась за него, ощущения были другими, чем на столе или четвереньках, – более медленными, что ли? И жарко волнительно было под тяжестью сильного тела. Я, зарываясь пальцами в волосы Саги, отчаянно прижимала его к себе, двигалась навстречу, закусывая губу, чтобы не орать ему на ухо.
Не орать было тяжело – меня всю переворачивало, выгибало и перетряхивало от каждого толчка. Опираясь на локоть, продолжая размеренно вдавливать меня в протяжно скрипевшую постель, Саги провёл пальцем по моим губам, размыкая, порывисто шепча:
– Кричи.
Ну это пожалуйста! Дикий скрип постели утонул в моих стонах. Дыхание Саги обжигало висок, внутри было горячо и хорошо, пальцы и ноги рефлекторно сжимались.
– Кричи.
Толчки участились, стоны превращались в короткие вскрики, и в груди вибрировало. Дыхания не хватало, я снова цеплялась за плечи Саги, погребённая под ним.
«Кровать развалится…» – мысль сгорела в удовольствии очередного толчка. Но ощущение угрозы падения осталось. Каждый стон дерева напоминал, распалял предчувствием страшного – и сильнее хотелось отдаться ощущениям. Я захлёбывалась криками, и по телу побежали волны горячих спазмов, ослепляя и оглушая.
Замедлившись на несколько мгновений, Саги продолжил двигаться. Каждое прикосновение, давление – всё отдавалось пугающе острым возбуждением, казалось, я сойду с ума от резкости ощущений. Сердце сбивалось, навернулись слёзы. Саги содрогнулся, рыча мне в ухо, – я облегчённо выдохнула. Когда слишком хорошо – это тоже может пугать.