— Не какой-нибудь, — поправил Человек, — а сейсмограф невиданной чувствительности, который позволит предсказывать землетрясения задолго до того, как оно разразится. Это позволит спасти многие тысячи жизней. Думаю, тот, кто создаст такой прибор, будет удостоен Нобелевской премии.
Перспектива оказаться в числе соавторов чудо-сейсмографа и, быть может, получить за него самую престижную в мире премию показалась председателю КОАППа настолько привлекательной, что он отбросил всякие — сомнения.
— Ну, в таком случае, — начал он, однако Мартышка перебила:
— Поступайте как знаете, дорогой Кашалот, но, по-моему, саранча страшнее любого землетрясения! У нас, в Африке, на моих глазах стая саранчи за считанные часы превратила цветущий край в жуткую черную пустыню — ни травинки, ни листочка, ни колоска…
— Так это же стая! — поспешно возразила Саранча. — В ней миллиарды, а то и десятки, даже сотни миллиардов моих сородичей. Бывают стаи — двадцать километров в ширину и больше двухсот километров в длину! Страшная силища, тут спору нет. Но одна-то что я смогу набедокурить? Сколько съем? Триста граммов зелени за всю жизнь…
— Вы-то триста граммов, а ваше потомство? — пробурчал Рак.
Неожиданно заговорила Стрекоза. Неожиданным, собственно, было не то, что она вступила в разговор, а то, что, вопреки обыкновению, сказанное ею было начисто лишено эмоций и содержало лишь голые факты.
— Перед тем, как привести ее сюда, — заявила она деловым тоном, — я навела справки и выяснила, что потомство одной Саранчи съедает за лето столько же, сколько две овцы.
Удильщик что-то быстро прикинул в уме и подытожил:
— По-моему, это вполне терпимо. Уж двух-то овец мы вполне могли бы прокормить безо всякого ущерба для окружающей среды. Значит, прокормим и потомство нашего, так сказать, «живого сейсмографа», каким бы оно ни было прожорливым…
— Ну уж нет!!! — выкрикнула вдруг Саранча с надрывом и ударила себя лапкой в грудь. — Для вас оно, может, и терпимо, а для меня нестерпимо! Не бывать этому!!!
— Чему? — испуганно спросил Кашалот. — Ничего не понимаю…
— Тут и понимать нечего: пусть жизнь моя пропащая, а вот дети по моей дорожке не пойдут! Не допущу!!!
Сова глянула на нее с сочувствием и как можно мягче сказала:
— Да как же не допустишь, сердешная ты моя? Эдак-то и я могу сказать: пущай, мол, мои совята, когда вырастут, станут соколами али там, к примеру, райскими птицами… Не серчай на старуху за правду-матку, только вот что я тебе доложу: уж коли ты Саранча, так и деткам твоим никем иным не бывать. Желаешь ты того али нет — от тебя это, голубушка, вот ни на столечко не зависит…
Казалось, устами рассудительной Совы глаголет сам Здравый Смысл, однако реакция Саранчи на ее убедительную речь была совершенно неожиданной:
— Еще как зависит!
Коапповцы воззрились на нее, не зная, что и подумать. По виду Саранчи можно было заключить, что свое странное, даже нелепое утверждение она высказала совершенно серьезно. А она продолжала:
— Я сама ведь почему стала Саранчой? Жизнь так распорядилась. И я сама, и одногодки мои — сестры и братья, появились на свет в самом отвратном месте мать додумалась яички там отложить, другого места не нашла, а скорее всего, и не искала. Теснота, скученность, ко́рма на всех не хватает. Ну, известное дело, жизнь в таких условиях ангелами не делает — ни взрослых, ни детей. Начали мы, личинки, сбиваться в компании. Кулиги — так они называются.
— А себя вы как именовали? — спросила Мартышка. — Кулиганами?
— Нет — саранчуками. Но песенку про кулиганку я петь любила, — и Саранча залихватски спела куплет из этой песенки: — «Шарабан мой, американка, а я девчонка да кулиганка»… Ну вот, — повествовала она дальше, — двинулись мы всей нашей кулигой куда глаза глядят, а глядели они туда, где было больше зелени. Съели всё в одном месте — пошли дальше. Так и повелось. Шли пешком — крылья были еще недоразвитые. В день по десятку километров проходили. Нас и реки не останавливали, даже широкие — переправлялись. Как-то встретилась нам на пути другая кулига. Ну, думаю, не миновать драки… Смотрю — ничего подобного! Наоборот — обе кулиги слились в одну: не разберешь, кто свой, кто чужак. Потом не раз еще вот так же сливались. Не успели оглянуться — нас уже миллионы, потом миллиарды… А тут как раз и крылья подросли. Снялись мы с места и полетели. Один перелет, второй, третий — на десятки километров, на сотни, на тысячи… Даже над океаном отважились пролететь без посадки две с половиной тысячи километров! И сделалась наша кулига, — теперь уже не кулига, а стая, — грозой полей, да что полей — стран и целых континентов!
Но вот однажды, во время одного из наших пиратских налетов увидала я такую картину: на лужайке весело скачет существо — прямо как с другой планеты! Чистенькое, светленькое, зелененькое… И спинка выгнута вверх модным таким горбиком. Сравнить нас — день и ночь. Но в то же время чем-то это существо меня напоминает… И вдруг выясняется, что это родная моя сестрица, единокровная — один у нас отец, одна мать только сестренке моей больше повезло в жизни: следующую порцию яичек после нашей мать отложила на этой просторной лужайке. И так мне стало горько… Эх, мама, мама, думаю, загубила ты судьбу своей доченьки. Что ж ты, мама, поленилась и для нас подыскать такое же райское местечко? Росла бы я на просторе, не вступала бы ни в какие компании, не сделалась бы летучей разбойницей, а стала бы я такой же, как моя сестреночка — чистенькой, ухоженной, светло-зелененькой… И не моталась бы я по свету, а жила бы на одном месте — тихо, мирно и беззаботно, и звалась бы я не про́клятым всеми именем «Саранча», а добрым и ласковым: «Кобылка»…
Кашалот всхлипнул, да и коллеги его не остались равнодушными к этой изломанной жизнью трагической судьбе. Гепард нарочито громко откашливался, Сова украдкой смахивала крылом непрошеную слезу, Удильщик нервно теребил свою удочку, Стрекоза, не стыдясь, рыдала в полный голос.
А с Мартышкой вообще сделалась истерика, и ее пришлось отпаивать валерьянкой (благо у Гепарда, как истинного представителя кошачьего семейства, нашлась заветная бутылочка валерьяновой настойки). И лишь Рак крепился изо всех сил в тщетных попытках скрыть, что его тоже проняло. Чтобы замаскировать свои истинные чувства, он сердито бубнил, шевеля усами:
— Верьте ей больше — она вам такой лапши на уши навешает! В их племени все мастера вышибать слезу. Родная сестра у нее, видите ли, в другом сословии, чуть ли не в высшем свете…
Однако если у кого-то и оставались сомнения насчет правдивости рассказа Саранчи, их полностью рассеял Человек.
— В самом деле, друзья, — сказал он, — Кобылка и Саранча настолько непохожи, что долгое время зоологи считали их разными видами прямокрылых насекомых, пока замечательный наш энтомолог, то есть специалист по насекомым, Борис Петрович Уваров не доказал, что это две формы одного и того же существа: если личинка растет в тесноте, то есть в близком соседстве, даже в контакте с другими личинками, получается Саранча, а если в просторных условиях — Кобылка. Как видите, здесь тот случай, когда от матери действительно зависит, какими вырастут ее дети.
Председатель КОАППа вдруг принял официальный вид, и всем стало ясно, что он собирается обнародовать какое-то важное решение. Так оно и случилось.
— Я твердо верю, Саранча, — произнес он срывающимся от волнения голосом, — что судьба ваших детей сложится счастливее, чем ваша. Но и для вас с этой минуты начнется новая жизнь: разрешаю вам остаться в КОАППе! Вы будете включены в научно-исследовательскую бионическую группу по разработке сверхчувствительного сейсмографа.
К хору голосов, поздравляющих новоиспеченную сотрудницу новоиспеченной группы, присоединился и голос Виктории Регии:
— Я рада за вас! Что ж, будем вместе трудиться на бионическом поприще.
— Мы с Валёчком тоже поздравляем вас от всей души! — сказала Валлаби. — Кстати, и у него теперь начнется новая жизнь: он всем будет рассказывать, как побывал в гостях у самой Виктории Регии и… что ты тут делал, сыночек? Ну-ка расскажи дяде Кашалоту и всем коапповцам… Только сначала попрощаемся с нашей гостеприимной хозяйкой. И не забудь ее поблагодарить.
— До свидания, тетя Вика, спасибо! — выпалил Валёк единым духом и прыгнул с листа на берег.
— Глядите-кась — они уже на «ты».
— Будь счастлива, дорогая, — продолжала щебетать Валлаби. — Рецепт викёшек я записала — сколько белков, жиров, витаминов… Обязательно передам! — Валлаби нежно расцеловалась с Викторией Регией и тоже прыгнула на берег, где была с ходу атакована Мартышкой:
— А что это за викёшки? Это блюдо такое, да? Его подавали на завтраке в вашу честь?
— И в честь моего сына, — напомнила Валлаби. — А викёшки — это такие… ну, вроде лепешечек, Викочка выращивает их на своих плодолистиках. Вкусные — объедение! И очень питательные. У себя на Амазонке Вика угощает ими жуков, которые ее опыляют.
— Надо же их как-то отблагодарить… ну и заинтересовать материально, — вмешалась в разговор гигантская кувшинка и стала излагать свои взгляды на проблему опыления: — Меня недавно растения-соседки принялись высмеивать. «Ну что ты перед ними распинаешься,— говорят, — кормишь их, дармоедов, деликатесами»… Это о жуках-опылителях! Мол, подумаешь, дело — опылить цветок. Ну, я их и отбрила! Во-первых, говорю, всякий труд должен быть вознагражден. Во-вторых, работа опылителя требует знаний, умений и сноровки. Надо знать, когда к ней приступить — чтобы и пыльца имелась в наличии, и пестик был готов ее принять. Нужно суметь эту пыльцу собрать, и необходима сноровка, чтобы перенести ее в нужное место и там оставить. Да, чуть не забыла вам сказать: здесь эту услугу оказал мне…
— Я сам, сам скажу! — перебил Валёк. — Дядя Кашалот, Виктория Региевна попросила меня опылить ее цветок, и я с этим справился!
— Блестяще справился, — подчеркнула Виктория Регия, — и честно заработал угощение.