— Прелестно! Что называется, обезоруживающая откровенность.
— Она обезоружит вас еще больше, когда вы ознакомитесь с цифрами, — заявила Землеройка, ничуть не смутившись. — В них больше поэзии, чем в иных стихах! Судите сами. Я вешу чуть больше грамма — один и две десятых, если точно. А съедаю в сутки шесть граммов, то есть в пять раз больше собственного веса.
— В пять раз?! — неисправимый скептик Рак захихикал. Чемпионка смерила его насмешливым взглядом и продекламировала:
Я вижу, кое-кто не верит и смеется,
Он сомневается — мол, как ей удается
Свершить сей подвиг, несмотря на малый рост?
Что ж, я отвечу — мой секрет предельно прост:
В труде и в праздности, в веселье и в беде
Я никогда не забываю о еде!
— А если говорить прозой, ем я почти непрерывно, перемежая это приятное занятие кратковременным сном. И столь же непрерывно размышляю на интереснейшую философскую тему: мы едим для того, чтобы жить, или живем для того, чтобы есть? Я склоняюсь к последнему. Ведь срок жизни, отпущенный нам, землеройкам, всего пятнадцать месяцев, и надо прожить их так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые месяцы, то есть прожить достойно. А что может быть достойнее чревоугодия?
— Вы, конечно, шутите, — обескураженно произнес Кашалот. — Это… это настолько не вяжется с вашей поэтической натурой…
— Почему? — маленькая поэтесса задорно вздернула носик. — Отлично вяжется!
Можно есть днем и ночью, зимою и летом,
И стихи сочинять неплохие при этом…
Аппетит не мешает быть классным поэтом —
Объедаться нельзя, занимаясь балетом!
— Вообще, между едой и поэзией гораздо больше общего, чем принято считать. И то, и другое — прием пищи: в первом случае для тела, во втором для души. Читая стихи, мы ритмично открываем и закрываем рот — и то же самое делаем при еде. И в стихах, и в пище можно быть либо разборчивым, либо всеядным. Причем, заметьте, отношение и к тому, и к другому обозначается одним и тем же словом: вкус — он может быть как художественным, так и гастрономическим. Наконец, возможна и непосредственная связь: разве стихи не кормят поэта? Не всегда досыта, но это уже другой вопрос… А какие поэтические озарения осеняют, когда попадается лакомый кусочек! Схватишь какое-нибудь насекомое — например, жука…
Рак насторожился.
— Майского? — спросил он.
— Ну хотя бы. Тут же вспоминаешь: а ведь мы, землеройки, в том же зоологическом отряде, что и кроты, ежи, выхухоли, танреки, щелезубы, то есть в отряде насекомоядных. Обратите внимание: название отряда связано с едой — но сколько в нем поэзии! Ведь насекомоядные — древнейшие из млекопитающих, современники динозавров…
— Млекопитающие, — задумчиво пробормотал Кашалот. — Хм… Тоже связано с едой.
— От насекомоядных, — продолжала Землеройка, произошли все остальные звери, кроме сумчатых: грызуны, летучие мыши, копытные, слоны, тюлени, киты, обезьяны, а в конечном счете и люди. Самый крупный зверь, голубой кит, размышляю я дальше, весит до ста пятидесяти тонн, то есть почти в полтораста миллионов раз больше, чем вешу я. Ни в одной другой группе животных нет такой разницы или, лучше сказать, такой пропасти между гигантами и пигмеями — разве это не сюжет для романа в стихах?
Без яркого таланта
Кто описать сумеет
Величие гиганта,
Ничтожество пигмея…
— Но если вникнуть — в чем истинное величие? Исполинский кит питается крохотными рачками, а пигмей, в моем лице, частенько закусывает личинкой в полтора раза длиннее себя и в три с половиной раза тяжелее. Гигант, окончив свое земное или, точнее, морское существование, без следа растворится в океане, а я, ничтожнейшее из созданий, через сотни лет оживу в бумаге, на которой напечатают чьи-то стихи, и в звуках скрипки, гитары, рояля…
— Рояля? — озадаченно переспросил Кашалот.
— Видимо, речь идет о том самом знаменитом рояле, который случайно оказался в кустах, — предположил Гепард. — Вернее, окажется в будущем, через сотни лет, — поправился он.
Землеройка стала напевать романс «Под звуки рояля я грезил о вас…», а на челе Кашалота отразилась напряженная работа мысли. Наконец он обратился к ней:
— Извините, уважаемая Белозубка, но я что-то никак не могу уловить связь между вами и будущим роялем — даже если он случайно окажется в кустах…
— Сейчас уловите. — Землеройка подбежала к маленькой елочке, что росла рядом с секретарским пнем. — Посмотрите на эту елочку-малютку: ей года два, не больше. Лет через тридцать она впервые зацветет, осенью на ней созреют шишки, и с той поры они будут появляться раз в пять лет. Весной шишки раскроются, из них высыпятся семена с крылышками, — сотни по две из каждой шишки, — их подхватит ветер, разнесут во все стороны любители еловых семян — клесты, белки, бурундуки, — и лет через пятьсот, на закате дней своих, эта юная елочка, к тому времени уже пожилая ель, окажется прародительницей сотен, а то и тысяч елей. Целый лес, который сможет без ущерба для себя поделиться с людьми. Из еловой древесины они сделают самую лучшую бумагу, а из елей с одинаковыми годовыми кольцами, — их называют резонансовыми елями, — изготовят музыкальные инструменты, в том числе и рояли. И все это произойдет только благодаря тому, что пятьсот лет назад я не допустила гибели юной елочки, возле которой притаился в земле…
Землеройка принюхалась, быстро разрыла землю и бормоча: «Ага, попался, который кусался!», вытащила на поверхность большую жирную личинку.
— Возле которой притаился в земле… — повторила она и торжествующе заключила, демонстрируя свою добычу: — …вот этот закоренелый негодяй!
— Личинка Майского Жука! — ахнули все.
— Именно закоренелый, — подчеркнула Землеройка, — потому что весной он обязательно набросился бы на корни елочки и съел бы их без остатка. А без корней сами понимаете…
— Как не понять, — нахмурилась Сова. — Даром что ли говорят: «Смотри в корень».
— Ну как, есть у меня основания воскликнуть:
Пусть жизнь у землероек коротка —
Я вместе с елочкой переживу века!
А если еще учесть, что этот жирный прохвост, от челюстей которого я ее спасаю, мне на один зуб, и что я не одна — землероек двести шестьдесят пять видов, и что в спячку мы не ложимся — как, впрочем, и все насекомоядные, кроме ежа, и что…
— Дорогая Белозубка, — перебил Кашалот, — не тратьте красноречия — вы меня полностью убедили: в обжорстве, которое имеет столь грандиозные общественно полезные последствия, действительно бездна поэзии! — и неожиданно для самого себя председатель КОАППа завершил свою тираду четверостишием собственного сочинения:
Мгновенно с глаз моих слетели шоры,
И восклицаю я: «Да здравствуют обжоры!»
Чревоугодие мне больше не претит —
Пусть вас не покидает аппетит!
— А вы, милая чемпионка по обжорству, — подхватил Гепард, — надеюсь, не покинете нас или, еще лучше, нашу елочную плантацию?
— Немедленно туда отправляюсь! До встречи! — и она убежала, декламируя на ходу:
Для вас вредители — ужасная беда,
Для нас вредители — прекрасная еда,
И, конечно, не только вредители,
Но и дети их, и родители…
— Уфф… — Кашалот вздохнул с облегчением. — Наконец-то мы сможем спать спокойно — в полной уверенности, что наша работа не будет загублена на корню!
— В самом прямом смысле, — подчеркнул Гепард.
В этот момент с истошным воплем: «Дорогой Кашалот, дорогой Кашалот!!!» из лесу выбежала запыхавшаяся Мартышка. Вид у нее был до крайности встревоженный. Подбежав к секретарскому пню, она выпалила единым духом:
— На нашей поляне не появлялся Козел?
— Не Козел, а Коза, — поправила Стрекоза. — Появлялась, а что?
— Это она — больше некому!
— Что — она? Кто — она? — в голосе Кашалота зазвучала нотка раздражения. — Мартышка, как всегда, в своем репертуаре… Вы можете объяснить толком, в чем дело? — тут Кашалот заметил, что в правой руке Мартышка держит большие кривые ножницы. — Прежде всего — что это за ножницы? Вы их случайно не взяли без спросу?
— Что вы, что вы, их Человек принес, по моей просьбе — я узнала, что в парках деревья регулярно подстригают, это им только на пользу, — а наши чем хуже? Вон как обросли! И я решила в первый день Нового года сделать им модную стрижку.
— Под полубокс? — Рак назвал единственную известную ему прическу.
— Да вы что! — Мартышка замахала руками. — Ольху, березу, осину, иву — под полубокс? Вы в своем уме? Сесо́н! Гаврош! Паж — это с челкой! А, что вы в этом понимаете… Ко мне такая очередь!
— И тут очередь, — вздохнула Сова.
— Естественно — я же их не все сразу стригу, а по очереди. Между прочим, состриженные ветки не выбрасываются, а сразу же идут в дело: Человек вяжет из них веники.
— Ах, как это замечательно! — восхитилась Стрекоза. — Наконец-то мы наведем чистоту в нашем родном коапповском лесу, а то он так запущен: деревья обросли мхом и лишайниками, валежник никто не убирает, тропинки и поляны не подмета…
— Да нет же, — перебила Мартышка, — веники вяжутся совсем не для того, чтобы ими подметали: это наш вклад в Благотворительный фонд! Рак, что вы там бормочете?
— Пытаюсь уразуметь, какое отношение могут иметь веники к благотворительности.
— Вот это мне нравится! А что бы вы предложили в качестве гуманитарной помощи к Рождеству социально незащищенным слоям лесного населения? То есть лосям, оленям, косулям, зайцам… Ведь это для них мы с Человеком вяжем веники!
— Хорошее дело, — одобрительно закивала Сова. — Самим-то им, болезным, до верхних веток не дотянуться, а корму в зимнем лесу — ох как мало.