Ах, этот ключ, ключ к сердцу
Откроет вашу дверцу…
— Помолчите, Стрекоза! — Кашалот всем своим видом ясно давал понять, что не потерпит в столь драматический момент каких-либо легкомысленных песенок. — Всякий, у кого есть сердце, должен не куплетики дурацкие распевать, а содрогнуться при виде разверзающейся пред ним бездны! Ведь некоторые из нас уже стали жертвами планомерного, поставленного на широкую ногу грабежа технических идей! Яркий пример тому — история с ухом Медузы. Дорогая Медуза, расскажите Съезду об этом преступлении.
Медуза хотела было выбраться на берег, но Кашалот остановил ее жестом, великодушно разрешив оставаться в воде. Поблагодарив его кивком колокола, она начала:
— Тяжело говорить, но и молчать не могу. Жизнь свою провела я скромно, обхожусь малым — зонтик да бахрома. Простая я, прозрачная — вся перед вами как стеклышко. Но нашелся недруг злой, попользовался моей прозрачностью… Есть y меня гордость одна-единственная — от прапрапрапрапра… я уж и не знаю, сколь-ко раз прабабушки досталась, свято берегла я ее, драгоценность мою несказанную — мое ухо. Скрывать мне нечего — вот, глядите: сосуд круглый под зонтиком моим на стебельке висит, а в сосуде камушки. Разглядели?
— Что-то на ухо не очень похоже, пробормотал Рак, осматривая этот медузий орган со всех сторон.
— Как же не ухо? — Медуза даже разволновалась. — Я ведь им слышу! Если буря где поднимется, я голос ее задолго услышу — часов за пятнадцать до того, как сама она объявится: сосуд звучать начинает, гудеть, камешки колышутся и на нервные клетки давят. И тотчас я подальше от берега отплываю, чтоб волной меня о камни не разбило. А Человек голоса бури не слышит, узнаёт он о ней по барометру — часа за два. Узнавать-то узнаёт, а приготовиться к встрече гостьи не успевает. Вот и подглядел он, какое у меня ухо, и сделал похожее. Нехорошо это, не по чести.
— Вы слышали? — воскликнул Кашалот. — Такая же участь ждет каждого из нас! — и он рубанул наотмашь ластом, как бы наглядно показывая, какая всех ждет участь…
Среди воцарившейся могильной тишины особенно громко и вызывающе прозвучал вдруг жизнерадостный смех.
— Кто смеялся? — грозно вопросил Кашалот.
Ответом был новый хохот, очень выразительный и, как ни странно для воцарившейся на поляне гнетущей атмосферы обреченности, — заразительный. Во всяком случае, кое-кто начал подхихикивать.
На Кашалота страшно было смотреть…
— Я еще раз спрашиваю, — возопил он в ярости, — кто посмел смеяться в эту трагическую минуту?!
Первой весельчака обнаружила Стрекоза.
— Это вон та птица смеется, — сообщила она.
Все посмотрели в указанном направлении и увидели расположившуюся на ветке довольно крупную птицу с бурым оперением и длинным прямым клювом.
— Наверное, у нее истерический смех — на нервной почве, от страха перед Бионикой, — предположила Мартышка.
— Так сказать, смех сквозь слезы, — сказал Гепард.
Рак выдвинул свою версию:
— А может, она просто хулиганка?
Конец спорам положила Сова, заявившая:
— Окстись, Рак, — какая же она хулиганка? Я про эту птицу наслышана — кулики наши, что в Австралии зимуют, про нее сказывали: Зимородок это тамошний, прозывается Кукабаррой, а ученые люди Смеющимся Зимородком его зовут, потому как утром, в полдень и вечером его разбирает смех. А сейчас аккурат полдень.
— Да, полдень, — подтвердил Кашалот. — И что же тут смешного?
— Кто ж его знает, — Сова развела крылья. — Только сказывают, будто не может он иначе: ровно в полдень Кукабарра засмеяться должо́н — хошь часы проверяй.
— Граждане, проверьте ваши биологические часы! — объявила Мартышка голосом радиодиктора. — Третий смешок дается ровно в двенадцать часов.
Кашалот, однако, счел шутку Мартышки неуместной, равно как и демонстрацию Кукабаррой точности биологических часов в ответственный и, можно сказать, судьбоносный момент, когда решается судьба…
Договорить он не успел: снова раздался смех Кукабарры, и на этот раз его подхватили почти все находившиеся на поляне. Мгновение спустя она напоминала картину Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» в животном варианте. Повальный хохот делегатов объяснялся, очевидно, тем, что нервное напряжение, в каком они пребывали последние полтора часа, требовало разрядки.
Напрасно Кашалот, делая титанические усилия, чтобы преодолеть желание рассмеяться самому, уговаривал, требовал, просил прекратить смех, напрасно взывал к гражданской совести и прочим добродетелям — хохот продолжался. Кончилось тем, что он захохотал громче всех и продолжал хохотать, не в силах остановиться, даже тогда, когда общий смех прекратился.
Гепард, конечно, не преминул заметить по этому поводу:
— Хорошо смеется тот, кто смеется последним.
— Вы… вы пра… ха-ха-ха… правы, Гепард, — сквозь смех подтвердил эту истину Кашалот, и все обратили внимание, каким бодрым и решительным тоном он заговорил. — Да, смеяться последними будем мы — если не станем покорно ждать, пока Человек похитит один за другим наши патенты и ноу-хау! Надо действовать, и действовать решительно!
— Какой резкий поворот от отчаяния к надежде! — Удильщик не скрывал радости.
— Вот что может сделать здоровый жизнерадостный смех! — воскликнула Мартышка.
— Конечно, смех всё может сделать, — согласилась Стрекоза. — Ну, а мы — что можем мы сделать против Человека?
— Что делать? — переспросил Кашалот и победоносно оглядел аудиторию, — прежде всего — не поддаваться панике. Еще не всё потеряно. Бионика — совсем молодая наука, и Человек успел использовать лишь ничтожную долю наших технических секретов. Необходимо немедленно объединиться и создать организацию, которая защитит приоритет нашей великой матери Природы — ведь мы ее полномочные представители, не так ли?
Все с полным единодушием заверили, что это именно так.
— Я уже все продумал, — продолжал Кашалот. — Мы назовем эту организацию Комитетом Охраны Авторских Прав Природы!
Едва он закончил эту фразу, как раздался крик, ставший вскоре известным всей нашей планете: «КОАПП! КОАПП!» Его издала птица с довольно своеобразной внешностью: высокая, стройная, на длинных, как у Журавля, ногах, почти вся в белом — этот нарядный цвет оттеняли лишь черные «штаны», черные маховые перья и особенно эффектно — пучок черных перьев на голове, торчащих наподобие писчих перьев, какие в старину закладывали за ухо писари. Желтые ободки вокруг глаз, напоминавшие очки, придавали птице ученый вид…
— «КОАПП»… — повторила Мартышка, вслушиваясь в необычное созвучие. — Да это же сокращенное название организации, которую вы предлагаете, дорогой Кашалот! Здорово звучит, правда? Молодец птица-Секретарь!
— Вы ее знаете?
— Конечно! Она ведь наша с Гепардом соседка по Африке.
— Хм… — Кашалот разглядывал птицу-Секретаря с нескрываемым интересом. — Как раз секретарь необходим нашей организации в первую очередь. Должен ведь кто-то вести делопроизводство, заниматься перепиской и канцелярщиной — всякими там входящими, исходящими, приходящими, отходящими…
— Отходящими обычно занимаются другие организации, — заметил Гепард.
— Тем более. Уважаемая птица-Секретарь, не согласились бы вы занять эту должность?
Ответом был все тот же крик: «КОАПП!»
— По-моему, истолковать это иначе как согласие невозможно, — убежденно сказал Удильщик.
— Вот и прекрасно. Ваше рабочее место, — обратился Кашалот к птице-Секретарю, — будет вон за тем пнем, — и он указал на пень, за которым Мартышка регистрировала делегатов Съезда. — Завтра же установим на нем телефон. Не могли бы вы приступить к своим секретарским обязанностям немедленно?
Новоиспеченная секретарь кивнула, крикнула еще раз «КОАПП!» и исполненной достоинства походкой проследовала к указанному пню. Тут только все поняли, какое сокровище обрела в ее лице создаваемая организация! Стало очевидным, что если не считать криков «КОАПП!», птица-Секретарь не способна произнести ни единого членораздельного звука, превзойдя в этом отношении всех других секретарей на свете, включая даже одного из Генеральных секретарей, отличавшегося редкостным косноязычием… А крики «КОАПП!» каждый волен истолковывать по-своему. Колоссальное преимущество!
Надо сказать, что в дальнейшем эти крики стали восприниматься широкой животной общественностью не просто как аббревиатура, под которой подразумевается Комитет Охраны Авторских Прав Природы, а как своего рода позывные этого учреждения…
Итак, секретарь у КОАППа уже был, и теперь всех интересовало, кто же еще войдет в его состав и, главное, кто его возглавит. Ждать соответствующих сведений пришлось недолго, поскольку и сам Кашалот заторопился, объявив:
— Не будем терять времени — дорога каждая секунда. Друзья! Пост председателя КОАППа — этот самый высокий и почетный, и в то же время самый ответственный и многотрудный пост в мире…
— Ну, ну, кому вы его доверили? — от нетерпения Мартышка даже подпрыгнула.
— Что значит «вы доверили»? — возмутился Кашалот. — Да будет вам известно, Мартышка, что подобный пост можно занять только в результате свободных демократических выборов!
— Естественно, — поддержал Гепард, — иначе его не посчитают легитимным, то есть законным, и занявшее этот пост лицо не будет признано мировым животным сообществом.
— Так давайте срочно проведем такие выборы, — предложил Удильщик. — У нас, в глубинке…
— Не знаю, как у вас в глубинке, — прервал его Кашалот, а вот у нас, на поверхности, они уже состоялись: на пост председателя КОАППа я совершенно свободно и демократично выбрал… — и немного помедлив, он торжественно объявил: — себя!
Сообщение о результатах выборов было встречено единодушным одобрением и всеобщим ликованием.
— Какое мудрое решение! — восторженно воскликнула Стрекоза. — Ведь у того, кто занимает этот пост, должно быть большое сердце — а кто еще, кроме Кашалота, обладает сердцем весом в полтонны!