— Вот именно, — рассмеялся он. — Конечно, нет.
— Послушай, па, — прервал Фред Маклин, — чего мы цацкаемся с этим типом?
— Потому что, я надеюсь, мистер Корнелл попробует взглянуть на все это с нашей точки зрения.
— А не жирно? — огрызнулся я.
— Пожалуйста, поскольку я старше, не тратьте попусту мое время. Вы пришли сюда раздобыть какую-нибудь информацию, и вы ее получите. Хотите верьте, хотите нет, но будет именно так: она западет в каком-нибудь темном уголке вашей памяти и потом при случае всплывет наружу, и вы все обдумаете, сравните, взвесите. Как инженеру-механику вам проще подойти к тому, что мы, гуманитарии, называем Окаама.
— Закон наименьшего воздействия, — сказал я автоматически.
— Что? — переспросила миссис Маклин.
— Я прочла в мозгу мистера Корнелла, мама, — проговорила мисс Маклин. — Закон наименьшего воздействия можно представить так: если нагреть ведро бензина, смешанного с древесными опилками, существует определенная вероятность, что бензин загорится первым, ибо он легче возгорается, то есть, склонен к наименьшему воздействию.
— Правильно, — сказал я. — Но как это связать со мной?
— Просто ваше предчувствие насчет Катарины оказалось верным. Во время аварии у нее вскрылась ранняя форма Мекстромовой болезни. Харрисонам пришлось забрать ее, чтобы спасти от смерти. Сейчас, оказавшись по другую сторону истории, мы можем проследить ваши мытарства. Катастрофа для некоторой группы лиц стала просто судьбой. В результате ее в руках медиков оказался человек, в чей разум могли незаметно подсадить ненавязчивый интерес к странным дорожным знакам и прочим удивительным уликам. В итоге вы отправились в это путешествие.
Звучало вполне логично, но тут же появилась масса вопросов.
— Давайте, мистер Корнелл, немного отвлечемся, — продолжал мистер Маклин. — Как вы относитесь к Мекстромовой болезни?
— Ну, здесь просто. Это проклятие человеческой расы, за исключением тех нескольких групп, которые знают, как ее лечить. И раз излечившись, из так называемых жертв они сразу становятся настоящими суперменами. Что сдерживает восторги и ликование, так это число неудачников, которые подхватили чуму и умерли в мучениях без помощи и сострадания или покончив жизнь самоубийством.
Он кивнул, когда я был еще на полпути к выводам, а в душе уже протестовал против них.
— Мистер Корнелл, вы возомнили, что ваша судьба в чьих-то руках. Вы чувствуете, что человеческая раса смогла бы извлечь выгоду из Мекстромовой болезни.
— Возможно, если все будут помогать друг другу и работать вместе.
— Вместе? — спросил он лукаво. Я вновь затосковал о том, что не обладаю возможностями телепата, и понял вдруг, что хожу вокруг да около только потому, что всего лишь эспер и не способен окончательно узнать правду. Я застыл, словно столб, и постарался собраться с мыслями.
Тут меня осенило. Ведь существуют люди, которые терпеть не могут диктатуру, и существуют люди, которые не выносят демократии; в любом сообществе вроде человеческой расы найдутся обделенные Богом души, которые плевать хотели на остатки человечности. Они стремятся к диктатуре, и если туда не попадают, они борются до тех пор, пока не придет к власти новая диктатура, та, где они могут одержать победу.
— Верно, — сказал мистер Маклин. — И все же, если они провозгласили свои замыслы, сколько они продержатся?
— Недолго. Пока у них хватит сил сохранять свою популярность.
— Или, вернее, пока у них хватит сил облагодетельствовать этим других, чьи умы в согласии с ними. Так что теперь, мистер Корнелл, я считаю, вы примете этот явный набор слов, чтобы использовать в споре с самим собой: мы представляем две группы. Одна пытается установить иерархию мекстромов, в которой остаткам человеческой расы суждено стать дровосеками и водоносами. В противовес ей существует другая группа, которая просто считает, что ни один человек, ни один конгресс людей не имеет права рвать и пинать человека, которому судьбой даровано тело супермена. Мы не собираемся сторожить сторожей, мистер Корнелл, и не хотим взваливать на свои плечи выбор. Подумайте об этом на досуге.
— На досуге, — хмыкнул Фред Маклин. — Не собираешься же ты…
— Вот именно, — сказал твердо его отец, — мистер Корнелл может оказаться именно тем агентом, посредством которого мы сможем победить. — Потом добавил, обращаясь ко мне: — Ни одна группа не сможет раскрыться, мистер Корнелл, мы не можем обвинять другую группу в какой-то нечистоплотности, как, впрочем, и они нас. Их стиль нападения заключается в том, чтобы навести вас на наш след, помогая группе тайного руководства, занимающегося производством суперменов.
— Послушайте, — спросил я его, — а почему бы и нет? У вас же нет за душой ничего дурного?
— Подумайте о тех миллионах людей, которые окончили лишь подготовительные классы школы, — сказал он, — людей со скрытыми пси-способностями и не получивших должной тренировки, или о бедолагах, которые вообще не имеют пси-способностей. Вы знаете историю института Райна, мистер Корнелл?
— Довольно смутно.
— На заре работы Райна в Герцогском Университете над ним все смеялись. Насмешники и злословы, разумеется, были людьми с наименьшими пси-способностями. Стоит заметить, что хотя пси-способности оставались скрытыми, они иногда все же давали о себе знать. Но после Райна его сторонникам удалось подтвердить его теорию и, вероятно, разработать систему тренировок, развивающих пси-способности. Потом, мистер Корнелл, те, кому суждено было родиться с высокой способностью телепата и эспера-ясновидца, как обычно говорят сами эсперы, потому что ничего экстраординарного и сверхъестественного в ясновидении нет — обнаружили, что их постоянно ненавидят и подозревают люди, лишенные этого тонкого чувства. Прошло не менее сорока — пятидесяти лет, прежде чем рядовой обыватель смог воспринимать телепатию и ясновидение, как опытное ухо музыку или опытный глаз живопись. Пси-способности — это талант, которым в той или иной мере владеет каждый, и сегодня его воспринимают почти без злобы и недоразумений.
— А теперь посмотрим, — продолжал он задумчиво, — что случится, если мы публично заявим, что перенесли Мекстромову болезнь, став из несчастных жертв настоящими суперменами. Наш главный враг поднимет голову и завопит, что мы скрываем секрет, и ему поверят. На нас набросятся всей сворой, начнут преследовать и, скорее всего, прикончат, в то время как враг будет подбирать и выискивать жертвы, чьи взгляды сходятся с его собственными.
— И кто же он? — спросил я, хотя уже знал ответ. Просто мне хотелось услышать его вслух.
Он покачал головой.
— Я не скажу, потому что не хочу обвинять его во всеуслышание, как и он не сказал тебе прямо, что мы — подпольная организация, которую следует искоренить во что бы то ни стало. Он знал о людях хайвэя и о нашем лечении, потому что он сам использует аналогичные средства. Он будет скрываться, пользуясь своим положением, пока его не выведут на чистую воду, прижав к стенке прямыми уликами. Вы ведь знаете закон, мистер Корнелл.
Еще бы мне не знать закон.
В том случае, когда обвиняемый является в суд с чистым сердцем и по доброй воле, он находится в безопасности. А мистер Фелпс мог с полной уверенностью настаивать на обвинении, но, с другой стороны, не мог привести против меня бесспорные прямые улики. Что же касается моего обвинения, я мог бы привлечь его как соучастника, а он тут же начал бы приводить не только какие-то доказательства, но и демонстрировать самые чистые, благородные намерения. Короче говоря, старый фокус, когда подставляют другого, чтобы скрыть свое преступление, стал попросту невозможен в современном мире всеобщей телепатии. Закон, конечно, утверждает, что каждый подозреваемый может безбоязненно думать о чем угодно, если нет прямых доказательств его причастности к преступлению. Но как же туго придется свидетелю, если он начнет кривить душой, хотя само по себе это не будет еще преступлением.
— И еще, — сказал мистер Маклин, — представьте медика, которого нельзя профессионально квалифицировать, потому что он телепат, а не эспер. Он всей душой стремился стать ученым-медиком, как его отец и дед, но его телепатическая способность не позволяет ему быть настоящим ученым. Доктором — пожалуйста, но ему никогда не получить полного образования, на самом высшем уровне. Такой человек чувствует себя обойденным и отвергнутым, становясь благодатной почвой для теории суперменства.
— Доктор Торндайк! — воскликнул я.
Лицо мистера Маклина было безжизненным, как лицо статуи. В нем не было ни утверждения, ни отрицания. Оно было наигранно невозмутимым. Так или иначе, а из него ничего не вытянешь.
— Так вот, мистер Корнелл, я дал вам пищу для размышлений. Я не указывал прямо, никого не выдавал. Просто я обезопасил себя, доказал свою невиновность. И, тем не менее, я надеюсь, вы уберете свою пушку и освободите помещение.
Я вспомнил о «Бонанзе-375», который все еще держал в руке, и стыдливо сунул его в задний карман.
— Но, пожалуйста, сэр…
— Не надо, мистер Корнелл. В любом случае я не раскроюсь полностью, чтобы избежать дальнейших неприятностей. Я перед вами извиняюсь. Не так-то легко быть пешкой. Только надеюсь, играть вы будете за нас, и это пройдет для вас безболезненно. А теперь, пожалуйста, оставьте нас в покое.
Я поикал плечами. И оставил. А когда уходил, мисс Маклин коснулась моей руки и сказала с нежностью в голосе:
— Я надеюсь, вы найдете вашу Катарину, Стив. И надеюсь, что когда-нибудь сможете на ней жениться.
Я глупо кивнул. И только идя по дороге к своей машине, я вдруг понял, что ее последнее замечание чем-то схоже с пожеланием переболеть корью, после чего я приобрел бы иммунитет.
11
Я вошел в квартиру. Там было затхло, пыльно и как-то одиноко. Какие-то вещи Катарины все еще валялись на столике, куда я когда-то их бросил. Они казались немым укором, и я накрыл их кипой почтовой макулатуры, которая накопилась в мое отсутствие. Я достал бутылку пива и начал просматривать корреспонденцию, перелистывая рекламу, сваливая в кучу журналы и откладывая редкие деловые письма (напоминавшие мне, что я все еще инженер и что мои капиталы не беспредельны), и наконец, наткнулся на следующее письмо: