— Приятного аппетита. Двигайтесь-ка к плато.
Отключаюсь. Ощупываю себя, поправляю бронежилет.
Весьма потрепанная штука. Потертости, чиненая петля. В пистолете я меняю обойму. Застегиваю шлем и зову Аргусов на совещание. Но шлем молчит, и я дремлю вполглаза. Мне хорошо. Мерно — вверх и вниз — покачивается скарп. То опускаются, то поднимаются верхушки деревьев — в белых цветах, крупных, как суповые тарелки. Над ними вьются какие-то, с гудящими крылышками.
…Очнулся. Небо белеет. Солнце уходит за скалы. Взлетают сумеречные летающие штучки, те самые, что крутятся возле нашего дома. Но есть и такие — во сне не снились. Кто их родил? Какая мама?
Необыкновенно фотогеничны! Эх, ловить бы их на матовое стекло камеры! Это такое наслаждение, такая трудность.
Работая с Тимом, я увлекался фотосъемкой. В доме лежали мои альбомы. Бывает, раскроешь и вытаскиваешь одно фото за другим. И под прибором зверье оживает, шевелится, кричит.
…Вспыхнули колесики галактик. Вот и «Персей» — идет к Люциферу по инерции. Но что это со звездами? А, Ники двинулся.
Он вышел из-за деревьев и пристроился в хвост серебристой машины. Мы идем за нею, словно тень. Молодец Ники!
За этой серебристой машиной вошли мы в расселину, рядом с ней повисли у шлюзов круглого входа, за ней прошли коридор., Он циклопически огромен, с крутым уклоном вниз. По потолку его тянется светящаяся широкая полоса, видны швы облицовочных плит. Я нажал кнопку прожектора: в его свете зеркально вспыхнул скарп-проводник. Я увидел дремлющего в Кресле узкого в плечах мужчину. Тело его испускало слабые волны. Голова в белом огромном шлеме, словно гриб, сонно качалась на тонкой ножке шеи. Я беру из тюбика мятную лепешку и кладу ее за щеку. Рассматриваю человека-гриба.
Кто он? Зачем ему этот до идиотизма огромный шлем?
Путь (и мятная лепешка) кончился в широком зале. В нем бегают роботы типа Ники: одни принимают машины, другие моют их или торчат в кабинах, выверяя механизмы.
Человек из скарпа-проводника вышел, сонно щурился на нас из-под козырька шлема.
Первым, звеня сочленениями, вылез Ники. За ним спрыгнул я. И вдруг человек в шлеме побежал ко мне. На бегу он стянул шлем. Его волосы вздыбил сквозняк, его нос и подбородок сходились друг с другом словно щипцы. «Я Штохл! — сигналил мозг. — Ты узнаешь меня, Звездный? Я — Штохл».
Я даже онемел от неприятного удивления.
— Звездный! Добрался-таки? — крикнул Штохл и надел каску, погасив свой мозг. — Намерен мешать?
Голос его резкий, сильный, звенящий. Молодой голос. Подбежав, он схватил мою руку своими обеими и стал ее трясти.
Тряс и смеялся, высоко закинув голову.
Отпустил руку. Я смотрел на него. Ощущение шильности его черт сменилось другим. Режущее было в его лице, острое и воронье: синеватая чернота волос, нос клювом, белые веки.
Человек с вороньим лицом — так прочитал я его.
— Именем Закона… — начал я и протянул руку к его плечу, готовясь договорить формулу, сказать те слова, что тяжелее камня, и менять которые никому не дано.
«Стой! — сказали Голоса. — А знания?»
— Стоп! — перебил меня Штохл с огромной быстротой. — Это успеется. Я вас ждал, хотел увидеть. Да, да, хотел. Знаете почему? Я, роботы — мы все лица тривиальные и обыденные, а вот Аргуса видел один из миллиона — так мне сказала статистика. В общение с ним вступает один из тысячи миллионов. Такое соотношение. Я — двукратный счастливчик, а вы именем Закона… Вам сколько лет, мой судья?.. Тридцать?.. А вы молодец, вы умеете драться. Надо же, оглядываюсь назад — а за спиной Правосудие. Вы ведь имеете право судить? Да? Но как это вы от моей ракеты увернулись?
«Бери Знание», — шептали Аргусы.
— Хорошо, братья, я возьму его. Но какое? Где?
— Как вы нашли то место в лесу? — не унимался Штохл.
— Так вот вы какой! Каску, каску снимите.
— Так вот вы какой, Звездный. Нет, каску я не сниму. Два кило свинца на голове ношу из-за вас, не сниму. Цените!
— Что же, шея укрепится.
— Верно. А я… Красный Ящик? Он с вами?
— В доме, который вы жгли (а я уже и забыл о нашем доме).
— Знаете, с вами мне как-то не везет, — вдруг засмеялся Штохл. — Я летал сегодня и туда, сами понимаете. И что же? Угодил не в дом, а в горючее, дом только закоптился. — Но вы красавец — жилет, каска. И не таращите, не таращите на меня ваши прекрасные глаза, ноги подкашиваются. Да, да…
Штохл опять засмеялся. Потер ладонь о ладонь.
— Но. к делу. Итак, комната вам приготовлена: идите вверх и прямо по коридору. Ждем вас, как видите. О-о, мы не такие простофили, уверяю вас. И слизней у нас есть не придется, бегать от них — тоже.
Болтая, он тут же отдавал приказы роботам. Послал ремонтных к нашему скарпу «Алешка». Отрядил встречающих к Тиму.
Ники, подозрительный и настороженный, вращал башенку.
Веко его лазера дрожало, готовое открыться.
— Весь в хозяина, — смеялся Штохл. — А за меня не бойтесь, Аргус, я не сбегу. Куда? К тому же у меня есть серьезное подозрение, что мы с вами еще поладим.
В самом деле, куда он уйдет?
А мне надо поесть как следует. И решить, что делать дальше. Отдаваться силе, несущей меня? Проверить ее? И продумать, как взять этот урок жизни и внести его в кладовую Аргусов? Так.
Началась эта ночь, предельно тяжелая.
— Бросьте-ка все это, — советовал мне Штохл. — Пока не поздно. Я плохого вам не желаю, вы мне даже интересны. Подумайте — планету переделываю. Ерундят они там, в Совете, а вы у них на веревочке, и мне мешаете, и время теряете. А оно, заметьте, не возвращается… Идите сначала вверх.
ЧЕЛОВЕК С ВОРОНЬИМ ЛИЦОМ
Комната Глена ничего мне не дала. Там был склад вещей погибших колонистов. Аккуратно устроено — полки, гнездышки, таблички: «Т. Глен», «Е. Крафт», «А. Селиверстов» — всего десять человек. Одни колонисты умерли от болезней, другие убиты медузами. Но вещи их остались — долгоживущие вещи.
Вот ружье Глена, вот одежда, пахнущая плесенью. Ага, бритвенные принадлежности — первая, увиденная мной в жизни, опасная бритва с широким лезвием. Из всего найденного это наиболее личная вещь Глена, выкопанная им в семейных вещевых залежах. Синие отсветы лезвия рисовали мне его.
Этот человек (по словам Тима, гениальный) носил вот тот свободный костюм по праздникам, этот широкий комбинезон на работе. А если выходил в джунгли, то одевал легкий скафандр.
Он не любил стеснять себя и, конечно, не мог придумать подземную жизнь. Толстый (96 килограммов), веселый, сильный, он верил именно в биологическую цивилизацию, должен был верить в нее.
С неисчерпаемым добродушием толстого человека Глен мог терпеть неудобства Люцифера. Но его мясистая мудрость уперлась в четкую сухость Штохла. Правоту Глена могло подтвердить время.
Правота Щтохла?.. Достаточно было побегать взапуски с загравом, прятаться от оранжевого слизня или прилипнуть к свисающей с дерева ловушке манты. Или убегать от медузы, прыскающей ядом. А то вернуться и обнаружить, что дом начисто съеден плесенью.
Правота Штохла — это чистый воздух, душ, вечерний покой. Сразу! Глен же говорил о смене поколений.
Итак, Глен и Штохл, порыв сердца и расчет.
Я хожу и беру вещи. И один за другим передо мной (во мне? в мозгу?) строятся ушедшие люди.
Вот Крафт, угрюмый и тяжелый. Упорство — его имя.
Селиверстов, веселый, со странно широкими челюстями.
Цодходит сам Глен, огромнейшая и смешная фигура. Что в его взгляде? Отчуждение смерти? Видение будущего Люцифера?
Прыгают с нумерованных полок и подходят другие люди, вертится между ними золотистый спаниель (его ошейник повешен на маленький гвоздик).
Он суетится обрубленным хвостиком. Милый призрак, он тычется носом в ладони других призраков.
Толпа густеет, я слышу их голоса. Они шелестят: «Спроси нас, спроси, ты узнаешь все».
Но я не могу спросить их. Я сжимаю свое лицо и ощущаю пальцем холодные впадины и выступы его. Но вижу их сквозь ладони, сквозь сжатые веки — они во мне, они во мне…
— Друзья, — тихо шепчу. — Мы покараем Зло, я обещаю.
Я вернулся в свою комнату и сел в кресло. Успокоился.
Итак, мысль Штохла экранирована. Но других-то я вижу.
Не напрягаясь, совсем легко, я вижу тени шахт под моими ногами, ловлю мозговые волны людей, шорохи и трески их слов, ослабленные скальной породой.
Итак, колонисты… Я использую Ники. Он похож на здешних многоножек, та же модель. Я повелел ему идти к колонистам смотреть и слушать…
Итак, начну с основы этого дела.
Всесовет получил два сообщения. Первое (от Штохла) — Глен умер, заразившись болотной лихорадкой, похоронен с положенными его рангу почестями.
Сообщение номер два (самодельный передатчик, прицельная волна) — Глен подло убит.
Вопрос: чем объяснить дальнейшее молчание передатчика?
Осторожностью? Борьбой в колонии? Но я располагаю ощущением Зла лишь в одном человеке.
Эти мне виргусяне!.. Они в подземельях своей планеты все или обожатели зверей, или машин, только их. А уж характеры!
Итак, Глен и Штохл?
Я соединяюсь с Всесоветом, с его картотекой, и считываю данные: «Томашек Дж. Глен: планета Виргус — хирургическая селекция, разработка методики направленного воспитания животного и растительного мира молодых планет. Возраст пятьдесят лет. Рост высокий, полнота выше нормальной, глаза и волосы светлые. Глава колоний на планете Люцифер. Член таких и таких-то ученых обществ». (Список работ.) Вот карточка Штохла.
«Место рождения — планета Виргус. Возраст — семьдесят.
Профессия — изобретатель, печатных работ нет. Интеоесы: самоуправляемые системы. Выступления на темы колонизации планет. Оппонент Глена. Послан на Люцифер для технической помощи и организации параллельного опыта (маломасштабного технического метода колонизации данной планеты».
Перечисление изобретений — огромнейший список.
И вдруг Зло, вдруг преступление. Что это? Взрыв души Штохла, вечно сжатой улицами-штреками Виргуса?.. Жесткими правилами жизни покинутой планеты?..