них как бы нет ничего такого, чего быть не должно, учитывая прекращение притока крови от искусственного сердца – вначале из-за поломки клапана, а затем на время его отладки. Я отдаю себе отчет в том, что, если искусственное сердце не будет подключено через несколько минут, в головном мозге произойдут необратимые изменения, способные вызвать летальный исход. И тем не менее у меня такое чувство, что нам не стоит возвращаться к намеченному плану, а вместо этого приступить к немедленной пересадке сердца.
Конвей понимал, что Хоссантир будет возражать, что ему милее более безопасный ход операции: заново подключить искусственное сердце, дождаться, когда кровообращение у пациентки придет в норму, и затем продолжать работать так, как он и собирался. В принципе Конвей был с ним согласен – он тоже не любил рисковать без крайней необходимости. Но где-то на задворках его разума – вернее, одного из его разумов, – звучал чей-то голосок, и этот голосок что-то внушал Конвею насчет воздействия длительных травм на некоторых беременных особей, привыкших к высокой гравитации. Внушение было настолько сильным, что Конвей не мог от него избавиться и поддался ему. Конвей отсоединил свои инструменты и жестом, чтобы не обидеть Старшего врача, показал ему, что спорить не собирается.
– Не будете ли вы так добры поработать на соединении с абсорбционным органом, – сказал он. – И за монитором последите, пожалуйста.
Поделив операционное поле с тралтаном, Конвей заработал в ограниченном пространстве быстро и аккуратно. Он сжал зажимом артерию, подсоединенную к аппарату искусственного сердца, отсоединил ее и подсоединил к отрезку артерии пересаженного сердца. Теперь ему казалось, что время ускорило ход. Его руки и инструменты находились вдали от поля антигравитатора, на них давило четыре земных
За работой Хоссантира Конвей не следил – тралтан знал свое дело, а глазеть на хирургические достопримечательности времени не было.
Конвей наложил швы, соединив концы артерий трубкой – тем самым он намеревался снизить риск послеоперационного отторжения тканей после восстановления кровотока. Порой, мысля категориями иммунологии, он поражался тому, как же это получается, что высокоразвитый, сложный организм становится злейшим врагом для самого себя. Затем Конвей приступил к подсоединению сосуда, снабжавшего главную сердечную мышцу питанием от органа абсорбции.
Хоссантир завершил свою часть работы и обратил внимание на второстепенный кровеносный сосуд, питавший половину матки ФРОБ при пребывании в женской ипостаси. С самого начала операции второе, неповрежденное сердце пациентки трудилось, что называется, за двоих. Да, времени было в обрез, но все-таки прямой угрозы жизни еще не отмечалось. Но вот тралтан указал свободной конечностью на монитор.
– Эктопия, – сообщил он. – Один в пять, нет – один в четыре. Давление падает. Вот-вот может начаться фибрилляция и наступит остановка сердца. Дефибриллятор готов.
Конвей бросил быстрый взгляд на дисплей. Каждые четыре нормальных удара сердца перемежались неровными, эктопическими. Из опыта он знал, как скоро этот ритм сердцебиения сменится быстрым беспорядочным трепетанием, затем откажет сердечная мышца и наступит смерть. Дефибриллятор наверняка заставит сердце заработать вновь, но этим прибором нельзя было пользоваться при операции по пересадке сердца. Конвей с отчаянной скоростью продолжал работу.
Он так сосредоточился на ней, что все обитатели его сознания снова ожили и принялись, перебивая друг друга, делиться с ним опытом, не забывая при этом повозмущаться из-за того, что такую тонкую работу выполняют корявые людские руки, а не их всевозможные манипуляторы, клешни и пальчики.
Наконец Конвей оторвал взгляд от операционного поля и убедился в том, что они закончили операцию одновременно. Но через несколько секунд началась фибрилляция, и первое, собственное сердце пациентки остановилось. Вот теперь времени действительно было в обрез.
Конвей и Хоссантир освободили главную артерию и второстепенные сосуды от зажимов и стали наблюдать за тем, как сдувшийся абсорбционный орган медленно раздувается, наполняясь кровью ФРОБа сорок третьего. При этом они следили сканерами за сосудами во избежание развития воздушной эмболии. Не заметив ни единого пузырька воздуха, Конвей разместил четыре крошечных электрода на поверхности пересаженного сердца, подготовив его к запуску. В отличие от мощного разряда, который требовался для дефибрилляции второго сердца и должен был преодолеть более десяти дюймов толстенной кожи и нижележащих мышц, разряд, несомый этими электродами, был относительно невелик.
Дефибриллятор не дал ровным счетом ничего. Оба сердца неуверенно потрепетали несколько мгновений и остановились.
– Еще раз, – сказал Конвей.
– Остановилось сердцебиение у плода, – неожиданно сообщил Хоссантир.
– Я этого и ожидал, – проговорил Конвей, вовсе не желая выглядеть пророком, но времени на объяснения у него не было.
Теперь он понимал, почему ему вдруг так неудержимо захотелось поскорее завершить пересадку сердца после отказа клапана. Дело было вовсе не в интуиции, а в воспоминаниях о том времени, когда он был новичком, младшим интерном, и принадлежали эти воспоминания только ему.
Это произошло во время первой лекции по физиологии ФРОБ, которую читай Главный диагност Отделения Патофизиологии Торннастор. Конвей тогда пошутил: дескать, как повезло представителям этого вида; одно сердце откажет – в запасе есть второе. Торннастор шутки не понял и, фигурально выражаясь, затоптал Конвея всеми шестью своими ножищами за то, что тот говорит такие глупости, не ознакомившись как следует с физиологией ФРОБ. Затем Торннастор рассказал о недостатках наличия у худлариан двух сердец, в особенности тогда, когда их обладатель являл собой беременную женскую ипостась накануне родов. Тралтан рассказывал о тончайшей нервной сети, управляющей системой произвольной мускулатуры и поддерживающей зыбкое равновесие между импульсами четырех сердец – двух материнских и двух эмбриональных. Именно на этой стадии остановка одного сердца грозила отказом остальных трех.
– И еще раз, – взволнованно проговорил Конвей. Безусловно, тогда, много лет назад, о подобных случаях и говорить не приходилось, поскольку полостные операции ФРОБ считались просто невыполнимыми. Конвей гадал, останется ли в живых эта худларианка, когда оба сердца вдруг дрогнули, чуть помедлили, а потом забились сильно и ровно.
– Сердца плода заработали, – отметил Хоссантир и через несколько секунд добавил:
– Пульс оптимальный.
На сенсорном экране наблюдалась картина сигналов, совершенно нормальная для худларианки, находящейся без сознания. Следовательно, ее мозг не пострадал из-за длившейся несколько минут остановки кровообращения. Конвей ощутил некоторое облегчение. Но вот что странно: теперь, когда самое страшное было позади, оккупанты его сознания начали ему ужасно докучать. Ощущение было такое, словно и у них гора упала с плеч и они принялись с энтузиазмом радоваться успеху. Конвей раздраженно тряхнул головой, стараясь убедить себя в том, что это всего-навсего записи, сохраненные массивы информации, чужого опыта, открытые для доступа его собственного разума, которые он мог как употребить с пользой, так и проигнорировать. Но следующая мысль, не слишком приятная, была такая: а ведь его разум тоже представлял собой не что иное, как собрание знаний, впечатлений и опыта, скопившихся за годы жизни. Так почему же тогда сведения, собранные в его разуме, были важнее и значительнее, чем те, которыми его снабжали доноры мнемограмм?
Конвей постарался отделаться от этой внезапной пугающей мысли и напомнил себе о том, что, пока еще жив, способен получать новые впечатления и непрерывно совершенствовать свой опыт на их основе, в то время как мнемографический материал был, если можно так выразиться, заморожен уже в то время, как запись снимали у донора. В любом случае все доноры либо давно умерли, либо уже уволились из Главного Госпиталя Сектора. И тем не менее ощущение у Конвея было такое, словно он начинал сомневаться в том, что он – хозяин своего сознания. Вдруг он страшно испугался: в своем ли он уме?
О'Мара жутко разгневается, если узнает, что у Конвея бродят такие мысли. С точки зрения Главного психолога врач отвечал за свою работу и инструментарий, как вещественный, так и психологический, с помощью которого эту работу выполнял. Если врач не мог удовлетворительно исполнять свои обязанности, ему следовало поискать менее ответственную работу.
А более ответственную работу, чем та, что ложилась на плечи диагноста, еще надо было поискать.
Конвею снова показались чужими собственные руки. Толстые, розовые, неловкие пальцы опять задрожали. Конвей отложил комплект инструментов ДБДГ и обернулся к мельфианину, ассистенту Хоссантира, признать которого внешне до сих пор не мог, поскольку лицевая пластина шлема у того была еще не до конца очищена от крови, и сказал:
– Не желаете ли занять свое место, доктор?
– Благодарю вас, сэр, – ответил ЭЛНТ. Наверняка он опасался, что Конвей счел его недостаточно компетентным хирургом. «Сейчас, – хмуро подумал Конвей, – все как раз наоборот».
– Никто не собирается, – торжественно провозгласил Хоссантир, – сваливать всю работу на вас, Конвей.
Тралтан явно догадался, что с Конвеем что-то не так. От, глаз Хоссантира мало что можно было скрыть даже тогда, когда казалось, что все четыре смотрят в другую сторону. Еще несколько минут понаблюдав за тем, как бригада хирургов закрывает операционную рану, Конвей покинул пациентку и направился посмотреть, как идут дела у остальных.