– Эй-эй, ты что это балакаешь?! – Глеб остановился. – Кто это будет мерзких бородавочников ожидать как дорогих гостей? Рангуны, насколько я знаю, их тоже на дух не переносят. Да, дух от них исходит, прямо скажем, не самый приятный. Скверный такой душок. У нас на астероидах вертухаи знаешь что придумали, чтобы жизнь коскам невыносимой сделать? Пихали их в одну камеру с бородавочником. И парень сразу раскалывался. Его, бородавочника, и не удавишь даже. Руки марать противно. А удавишь – воняет, как клоп.
– И все же…
– Погоди-ка. То есть ты хочешь сказать, что в ближайшее время нам стоит ожидать массового прибытия на Дроэдем бородавочников?! Вот жуть-то какая! То-то здесь дома такие дешевые!
– Совсем необязательно, – возразил Лукас. – Я хочу сказать, что кто-то заранее подготовился к тому, что на планету могут прибыть бородавочники.
– И о чем это говорит?
– Не знаю. Но мне кажется странной такая предусмотрительность.
– Может, это какой-нибудь безумный рангун, – предположил Жмых, – который буквально тащится от бородавочников. Бывают же и такие…
– Как ты от холоди… – лемуриец осекся.
– Как я от холодильников, значит, – закончил за него фразу Глеб. – Ты меня достал, графоман! Я бы дал тебе по кумполу еще разок, но, боюсь, ты снова впадешь в буйное умопомешательство. Я не люб-лю хо-ло-диль-ни-ки! – проговорил он, чеканя слова. – Не люб-лю их! Втыкаешь?!
– Ладно, ладно, конечно, втыкаю, – заверил его Лукас. – Я просто пытаюсь строить предположения, зачем кому-то здесь понадобился склад холодиль… тьфу ты, бородавчанских продуктов.
– А ты не думал о том, что кто-то просто любит бородавчанскую кухню?
– Ты что, полагаешь, Глеб Эдуард, кто-то в своем уме может любить бородавчанскую кухню?
– Почему именно в своем уме, – поднял бровь Жмых, – скажи мне, Лукас, ты много на Дроэдеме наблюдал людей и рангунов, про которых можно было бы сказать, что они в своем уме?
– Да, ты абсолютно прав, Глеб Эдуард, здесь одни закоренелые преступники, убийцы, насильники и извращенцы. Не представляю, как меня занесло в этот рай, чтоб тому, кто мне посоветовал сюда прилететь, пусто было.
– Это ты на меня намекаешь? – поинтересовался Жмых.
– Да нет… Откровенно говоря, почему я не стал возражать, когда ты предложил на Дроэдем двинуть… Я ведь слышал об этой планете и раньше…
– Правда?
– Правда… Причем от одного уголовника…
– Вот как? Интересно, с кем же это ты водил компанию?
– Как-то раз в Мамбасу меня задержали за незначительное правонарушение…
– Избил кого-нибудь до смерти?
– Не совсем. Один тип утверждал, что я покушался на то, чтобы его убить. Лгал, конечно. Мне-то, существу с тонкой душевной организацией… В общем, не в этом суть. Меня ведь отпустили.
– Просто так? – удивился Глеб.
– Конечно, не просто так, – начал раздражаться лемуриец, – пришлось отдать копам тысячу рублей.
– Немало. – Жмых присвистнул. – Сознайся, ты все же кого-то пришил?!
– Они так говорили, – не стал спорить Лукас. – Обычная полицейская ложь, чтобы выбить у подозреваемого как можно больше денег. Но я рассказываю тебе не об этом! В камере я познакомился с одним типом. Он-то мне и рассказал, что есть-де такая планета – настоящий рай на краю Галактики. Местные жители, говорит, не испорчены полицейской системой. Для мошенника со стажем там самое место. Певчей жабой разливался, пока я ему не поверил. Звали его, кажется, Рубленый.
– Рубленый?! – встрепенулся Жмых. – Ты уверен? Лысоватый такой? Вот здесь, – он провел по горлу, – шрам. Выглядит так, как будто зашивали грубыми нитками по живому.
– Точно, он, – согласился лемуриец. – И откуда ты только всех знаешь?
Глеб заметно помрачнел.
– Знаю я многих. Но этот – подсадной.
– Что?! – не понял Лукас.
– Что-что, подсадной. Работает на копов. Его в камеры сажают, чтобы разговоры слушал и все начальству докладывал. Еще – если расколоть кого-нибудь надо, прессануть. Тебе он почему-то про Дроэдем наплел. Ну, не может же он только выпытывать что-то. Надо и о жизни базарить…
Лемуриец кивнул:
– Да, я с ним обо всем говорил. Стихи ему читал и он, оказалось, в поэзии так хорошо разбирается!
– Еще бы он не разбирался. Небось готовился специально, чтобы на тебя впечатление произвести. Детство свое дефективное не вспоминал, нет?!
– Он, кстати, тоже в приюте для дефективных воспитывался, – лемуриец осекся. – Неужели обманул?!
– Конечно, наколол он тебя, дурья твоя башка. Его легавые научили такое пропрягать. А у легавых вся твоя биография аккуратно в папочке хранится, и они эту папочку регулярно читают. Представляешь, все, что ты делал и о чем стало известно начальству, – в папочке… Противно, что и говорить.
– Зачем им понадобилось сочинять, что к нему судьба тоже была не совсем справедлива? – спросил лемуриец, в фактах биографии которого, возможно, таилось не так уж много постыдного…
– Да затем, чтобы ты в нем своего признал и покаялся во всех грехах… Тут бы тебя и повязали.
– Нельзя верить людям, – вздохнул Лукас.
– А то, – согласился Жмых. – И не только людям. Рангунам, таргарийцам, бородавочникам и прочей нечисти тоже доверять нельзя. Я уж не говорю о твоих братьях-лемурийцах. Та еще публика.
– Ты что-то имеешь против лемурийцев?!
– Только то, что у вас с головой не совсем в порядке. А еще многие из ваших на копов работают. Говорят, мы, мол, оказались в заключении по ошибке. Готовы сотрудничать, чтобы как можно скорее выйти на свободу. А ошибка их – как правило, мокруха. Да еще с расчлененкой.
– Не думал, что твой шовинизм зайдет так далеко! – насупился Лукас. – Хотел бы надеяться, Глеб Эдуард, что ты возьмешь свои слова обратно и никогда больше даже словом не обмолвишься о благороднейшей расе прекраснейшей из планет – Лемурии.
– Конечно, беру свои слова обратно. Почему бы не взять?! Никаких проблем. Но при этом остаюсь при своем мнении. Так и знай.
– Ты хочешь сказать, Глеб Эдуард, что люди не бывают стукачами?
– Бывают, – согласился Жмых. – Но самые авторитетные коски в законе обычно люди.
– И рангуны, – уточнил Лукас.
– Опять ты со своими рангунами! Да они просто уроды тупые. И ничего больше.
– Тем не менее, согласно тесту Шульца – Гимлира, проведенному почти полвека назад, рангуны в целом признаны выше по уровню интеллектуального развития, нежели люди. Вот так-то. – Лукас улыбнулся.
– Так то в целом, – парировал в свойственной ему манере Жмых, – а по отдельности они – тупье тупьем. Поверь моему опыту, я знаю, что говорю.
За разговорами они и не заметили, как закончилась пустынная набережная. Впереди темнели купы плодовых деревьев – общественные сады. Немного дальше, по расчетам Жмыха, лежала Парниковая роща, а неподалеку от нее – их дома.
– В роще, должно быть, растет много всего вкусного, – заметил лемуриец, кивая на деревья.
– Яблок или апельсинов я бы поел… Это не нектар для бородавочников пить. Но в такой темноте не различишь, спелое яблоко или зеленое, хороший апельсин или гнилой… Даже если найдешь их на ощупь.
В тени деревьев было прохладно. Звонко стрекотали цикады, пахло зеленью, фруктами и мокрой землей. Под ногами что-то шуршало – то ли опавшие листья, то ли сухая трава…
– Надо нам на дно ложиться, – заявил Жмых. – А то бегаем по городу как угорелые, жрем всякую дрянь…
– Но где же то дно? – поинтересовался Лукас.
– Вот я и думаю… И вообще, я намерен взяться за ум…
– За чей же? – заинтересованно спросил лемуриец.
– Что? Как за чей?
– Да и позволит ли тебе хозяин этого ума долго за него держаться – вот в чем вопрос, – продолжал рассуждать Лукас.
– Я имел в виду… Постой, что это там, впереди?
Среди деревьев мелькнули отблески пламени. Еще несколько шагов, и стало ясно: это не иллюзия и не отблески искусственного освещения – метрах в ста в роще что-то горит.
– Лесной пожар? – предположил Лукас.
– Скорее, просто костер… На астероидах мы частенько поджигали жестянки с соляркой, чтобы хоть немного согреться. Вонь, правда, после этого стояла еще та…
– Да, я забыл, мы в интернате тоже часто жгли костры. И пекли в них картошку. До тех пор, пока один паренек не нажрался вместо картошки углей из старого кострища. Он потом неважно себя чувствовал. А приехавшая комиссия решила, что костры плохо влияют на нашу психику. И запретила такое невинное и приятное развлечение.
– Тс… Ты увлекся, мой дефективный друг… Нам надо тихо подкрасться… Оценить силы… И отобрать у тех, кто развел костер, все съестное… Или молча отвалить восвояси – если их силы превосходят наши.
– А если это бородавочники? – встревожился Лукас.
– С чего вдруг?
– Ну, мне как-то подумалось: а там могут быть бородавочники!
– Думай меньше, у тебя уже бред начинается. Слушай меня. И все у тебя будет хорошо. Не может Нам так не везти в одну ночь! Это могут быть древопитеки, рангуны, мамбасуанские хорьки… Но бородавочники – вряд ли.
Жмых тенью заскользил вперед. Когда возникала такая необходимость, он мог двигаться почти бесшумно. Словно кот, гуляющий в ночи. Подобное сравнение частенько приходило Глебу на ум. Лукас поспешил следом – с его лемурийской грацией красться, не издавая лишнего шума, не составляло труда. Костер отбрасывал причудливые блики. Дул порывистый ветер, разгоняя дым. Тени бешено плясали на трепещущих от ветра деревьях.
Возле огня грелись двое. Один из них, определил Жмых, скорее всего, человек. Расовую принадлежность второго любителя сидения под открытым небом у пылающего костра выдавали большие мохнатые уши. Таргариец сидел на бревне и оживленно работал челюстями.
– Анисимов со своим другом Накнаком выбрались на пикник? – Жмых обернулся к Лукасу.
– Содержатель «Левого берега» шире в кости. Да и таргариец у него помельче. А этот – на удивление крупный, – отозвался Лукас. – И толстый.
– Видишь ящик позади них?
– Два ящика…