Восемь человек из команды инженеров, включая моего брата, поднялись на борт. Но «Эра-7000» не взлетела. Произошло задымление. Выжили двое: Катрин Дуо и Сид Лисчу. Остальные задохнулись.
На этом месте я сжала документ до мятых листов. Как инженер-конструктор я понимала желание брата попробовать первым из живых. Как человек я осознала масштаб его преступления.
Это правда страшно.
Я пролистала бумаги дальше. Тут описывалось судебное заседание и голосование присяжных, на котором Сида Лисчу признали виновным двенадцать из двенадцати заседателей и он был приговорен к смертной казни путем расщепления на атомы.
И тут я тоже понимала почему. Он превысил должностные полномочия, перешагнул через правила техники безопасности и погубил шесть жизней. Без него команда бы не отправилась на борт.
В конце документа было описано отдельное заседание по распределению акций Сида Лисчу среди семей жертв происшествия и пострадавшей.
Я перелистнула последнюю страницу и уставилась в пространство. На душе было тяжело.
Мне хотелось поговорить о брате с Картером, но было поздно.
Я смотрела на лица прохожих. Радостные, задумчивые, грустные и нервные – все они были такие разные, но ни с одним из них я не ощущала близости.
В этом мире у меня были родственники, но они были от меня дальше этих людей. И даже если бы я захотела наладить отношения, брата скоро не станет, а отец… отец думает только о брате. О матери совершенно ничего не известно.
Но я была благодарна Картеру и за эту толику информации. На обратной стороне документа карандашом был написан адрес, где содержался Сид Лисчу, и дата его расщепления на атомы.
Уже через неделю!
Мне внезапно захотелось увидеться с ним. Импульсивно я достала коммуникатор, набрала в поисковике адрес и написала запрос в центр заключения о посещении. В графе «Кем являетесь заключенному» написала «сестра».
И сердце сжалось.
Я дочь. Я сестра.
И все равно это не я, потому что так только номинально. От этого было очень больно. Очень.
Может, разговор с братом сложится? Но знает ли он про меня?
В душе крепла уверенность в том, что мне просто необходимо с ним встретиться.
Я посидела несколько минут, представляя разные варианты того, как мы увидимся. От сценария катастрофы, когда Сид посмотрит на меня как на ничтожество и скажет, что ненавидит, до слезной сцены воссоединения.
Я всегда так делала. После такого становилось не страшно. Я ощущала, что готова ко всему.
Эта схема не работала только с Картером Вином. Мне было страшно представлять сценарий катастрофы отношений. Слишком больно.
Прошло еще некоторое время, прежде чем я вытащила следующие бумаги.
Но при взгляде на них из глаз тут же потекли слезы.
Это был отчет детективного агентства о моем прошлом. На первой фотографии семья из четырех человек: миловидной блондинки с большими глазами, молодого шатена – Михаэля Лисчу, лет тридцати с небольшим животиком, хмурого мальчишки лет восьми в шортах с подтяжками и яркой футболке и крошки в платьишке, на вид не больше года.
Все, кроме парнишки, улыбались. От фотографии так и веяло теплом и уютом. Эта маленькая крошка – я?
Я дотронулась пальцем до лица мамы. Так вот ты какая…
Брови вразлет, большие глаза, маленький вздернутый нос и веснушки. В глазах замерли искорки смеха.
И отец тут совсем другой. Молодой, с уверенным взглядом и теплой улыбкой. Он руками, словно крыльями, обнимал всю свою семью.
И даже Сид хмурился тут показно, для вида. Он словно хотел выглядеть по-взрослому.
Одна я смело разинула рот, показывая целых два передних резца.
У меня папины брови и цвет волос, мамины глаза и фигура. А нос… Нос не пойму.
Пусть Сид тут и маленький, но мы с ним очень похожи. Очень.
И я росла вместе с этими людьми два года. Так почему… Почему я оказалась в приюте?
Я читала отчет детективного агентства с чувством, что вот-вот словлю перегруз эмоций.
Наша семья жила на Мансоге в теплом городе Базис на берегу водохранилища. И все было хорошо ровно до моего второго дня рождения.
Наша семья взяла лодку в аренду. И во время прогулки я упала за борт. Спасать меня прыгнули оба родителя. Папа меня вытащил из глубины, а вот мама так и не выплыла.
По отчету агентства я поняла, что именно с этого момента жизнь нашей семьи круто изменилась. Папа стал сильно пить, и, по словам соседей, из нашего дома стали часто звучать крики и детский плач.
Однажды ночью сосед возвращался со смены и увидел меня спящей на пороге моего дома. Позвонил в дверь, но никто не ответил. Тогда он взял меня к себе на ночь и отдал заспанному отцу рано утром. По его словам, от папы разило алкоголем и злостью.
Второй раз он обнаружил меня спящей на пороге уже его дома. Обратился в полицию, но органы мягко пожурили отца и вернули меня ему. Больше я к соседу не приходила и спала на своем крыльце, как сторожевая собака.
Все жалели вдовца и не обращались в органы по надзору за детьми. Верили, что он справится. Помогали, как могли: сидели с нами, гуляли, нянчились и покупали сладости. И в один день папа прошел процедуру кодирования от алкоголя и стал много работать.
Однако крики и детский плач в доме не смолкали.
Я дочитала до этого момента и ощутила, как голова взорвалась от боли. А потом я увидела воспоминание.
Я ложусь на деревянное крыльцо между большим цветочным горшком и урной. Кладу голову на руку и закрываю глаза. И вдруг рядом плюхается подушка.
– Ложись сюда, – говорит Сид и пододвигает ее ко мне.
Сам ложится рядом.
Я придвигаюсь к нему и ощущаю тепло, сворачиваюсь клубочком, прижимаюсь к его боку. Тихо плачу, потому что громко нельзя.
Сид начинает тихо петь песню, и я успокаиваюсь.
А потом открывается дверь. Злой отец орет, хватает Сида за руку и тащит его в дом. Захлопывает дверь.
А я обнимаю подушку и радуюсь, что сегодня будет мягко спать.
Я вынырнула из воспоминания, тяжело дыша. Руки дрожали. Из глаз катились слезы.
Я вспомнила Сида! Он был добр ко мне. Всегда защищал от отца.
И он должен погибнуть из-за несчастного случая на «Эре-7000».
Нет. Нет-нет.
Он единственный человек, который когда-либо меня любил и не предавал.
Но через неделю его атомы будут летать сквозь звезды.
Я вскочила на ноги, застыла, а потом силой заставила себя сесть на скамью.
Нет, надо дочитать до конца, прежде чем что-то делать. Все бумаги, что Картер передал мне в конверте.
Дальше я читала бегло. Соседка Элизабет предложила удочерить меня, но отец почему-то решил сдать меня в приют. В докладе была ее фраза, которую электронно заблюрили и распечатали, скрыв содержимое.
И мне было очень интересно, что же там. Такое ощущение, что что-то очень болезненное для меня. Настолько, что Картер решил это скрыть.
Хотя что еще может быть больнее, чем эти строки в целом?
Маленькая девочка во мне рыдала от горя, а большая гладила ее по голове и говорила, что все хорошо. Что я выросла. Что я в порядке.
Я больше не сплю на крыльце.
В этот момент я поняла одно. Я использую гражданство Рантара для снятия печати.
Почему?
Потому что чувствую всемирную несправедливость. Потому что вспомнила, что гордость – это просто слово. Оно не накормит, не согреет, не даст крышу над головой.
И еще я пойду к Картеру Вину и буду просить за Сида. Буду бороться за единственного человека, которому на меня было не наплевать.
Один вопрос меня мучил: почему он не искал меня, когда вырос? Почему не нашел?
Да, все данные стираются. Для сирот не существует родителей. Для них есть места на образование, льготы по кредитам и квартирам, а дальше сам. Выплывешь в большую жизнь – делай себя. Не смог – разлагайся на дне общества и не отсвечивай.
Я смогла. Выплыла. И почти добилась гражданства, если бы «Авенс» не стал добычей «Космостроя».
Но у меня есть гражданство. Я могу свести клеймо сироты и жить нормальной жизнью.
Я открыла конверт и посмотрела оставшиеся бумаги. Там был договор купли-продажи на квартиру в Рантаре на мое имя и договор о найме в «Космострой». Его оставалось только подписать.
Я встала, ощущая, что покачиваюсь. Я получила настоящий эмоциональный удар и теперь дико хотела спать.
А завтра…
Завтра я начну новую жизнь.
Глава 19
Я проснулась в снятых Картером апатах с первыми лучами солнца. Приняла теплый душ, помыла голову, уложилась. Надела брючный костюм для особых случаев: цвета шампань, приталенный верх, чуть расклешенный низ. Он сидел на мне великолепно.
Подвела глаза тонкой линией подводки, тронула ресницы тушью, провела блеском по губам. Капнула духи на запястье и растерла, вдохнув нежный запах малины.
Я собиралась как на свидание, вот только внутри не было трепета. Скорее решимость.
Сегодня я сведу это чертово клеймо.
Никому ничего не сказала, даже Заре, которая постоянно писала сообщения на коммуникатор. Не хотела, чтобы меня что-нибудь сбило. Я вообще заблокировала все звонки и сообщения, перед тем как переступить порог.
Моя запись была первой в клинике. Добираться туда было не более получаса, но еще нужно было сдать анализы.
Я не была простужена, не находилась в стадии обострения аллергической реакции, не пила и не занималась сексом последние двадцать четыре часа. Подходила под все требования.
Поэтому, когда я приехала в клинику, достаточно быстро сдала все анализы и зашла в кабинет к специалисту. Молодой, но уже стремительно лысеющий доктор внимательно изучил мою историю, документы, потом результаты анализов, а потом попросил лечь на кушетку, чтобы осмотреть клеймо.
Я сняла пиджак. На мне сегодня был надет топ – так предусмотрительно. Не надо больше ничего снимать. Осталось поднять волосы, что я и сделала, когда легла.
Доктор надел перчатки и коснулся моего клейма. Я вздрогнула.