- М-может, в-возьмешь с собой? - она протянула ему бутылку вина и остатки колбасы. - Вдруг тебя опять запрячут в кутузку?
- Не надо. Надеюсь, в скором времени я отобедаю в более фешенебельной обстановке…
По аллее, скрытой кустарником, зацокали копыта.
Осторожно пробравшись между деревьями, Лафайет выглянул из-за ствола и увидел приближающийся верховой отряд кирасиров в лимонного цвета кожаных куртках и шлемах с плюмажами, за которыми великолепная пара вороных влекла золоченую карету красного дерева.
В открытом окне кареты мелькнула изящная рука в перчатке, бледно-голубой рукав бархатного платья, склоненная голова, лицо в профиль…
- Дафна!!! - закричал Лафайет на весь парк. Кучер взмахнул кнутом, и лошади перешли на галоп. Не обращая внимания на боль, Лафайет продрался сквозь колючий кустарник и спустя мгновение бежал рядом с подножкой кареты. Пассажирка уставилась на него широко открытыми от изумления глазами.
- Дафна! - вскричал O'Лири, тяжело дыша и хватаясь за дверцу. - Дафна! Остановись! Подожди!
Ближайший к нему всадник эскорта проревел какую- то команду, и внезапно Лафайета. окружили со всех сторон. Он увернулся от сабельного удара, споткнулся о камень и растянулся на земле, стукнувшись подбородком. С трудом подняв голову, он увидел исчезающую вдали карету и свирепое лицо с угрожающе закрученными усами.
- Бросьте негодяя в темницу! - взревел капитан эскорта. - Закуйте его в цепи! Положите его на голые доски! Но не убивайте. Пусть леди Андрагорра увидит, как он корчится в предсмертных судорогах!
- Дафна, - пробормотал Лафайет, чувствуя, что сердце его навек разбито. - Даже не оглянулась…
Пятая
Новая камера Лафайета была еще хуже старой. Он стоял в колодках на сыром цементном полу, площадью с ломберный столик. За решеткой работал человек с непомерно длинными руками, одетый с ног до головы во все черное. Весело насвистывая, он помешивал угли в небольшой раскаленной жаровне, над которой висели стальные зажимы, клещи, крюки и набор щипцов самых разнообразных размеров. Справа от жаровни стояла поставленная на попа кровать, а слева - гроб, утыканный длинными ржавыми гвоздями.
- Выслушай меня, - в девятый раз повторил Лафайет. - Это. недоразумение. Прошу тебя, разреши мне переговорить с герцогом или хотя бы написать ему письмо.
Человек в черном посмотрел на O'Лири и широко улыбнулся.
- Эх, друг! Побереги нервы! Тебе это все в новинку, а знаешь, сколько вас прошло через мои руки? Расслабься, успокойся и подумай о чем-нибудь приятном. Например, о цветах. Цветы - это хорошо. Представь себе, как они склоняют маленькие головки, забрызганные росой, распускаясь под лучами солнца, и ты почти ничего не почувствуешь.
- Тебе виднее, - сказал Лафайет, искоса посмотрев на раскаленную жаровню. - Но я - простой турист, и ни в чем не виновен. Позволь мне хоть на минутку увидеться с герцогом, и обещаю, что замолвлю о тебе словечко…
- Ай-ай-ай. Побереги силы, друг. Сам виноват. Зачем ты пошел на дело, не сняв монашеской рясы? Разве не знаешь, что стража с ног сбилась, разыскивая этого соблазнителя, который под носом герцога обделывал свои грязные делишки? Ты совсем с ума сошел, набросившись на Ее светлость перед воротами замка. Заметь, я тебя ни в чем не виню. Она - лакомый кусочек.
- И это все, что мне- гм-м… инкриминируют?
- А тебе мало? Ее светлостью интересуется сам герцог. И вряд ли ему понравится, что к ней приставал какой-то бродяга.
- И мне не отрубят голову на заре?
- Голову? Что ты, друг. Тебе назначена обычная процедура: каленое железо. А голову должны были отрубить парню, который превратился в летучую мышь и улетел в трубу.
- Жаль, я так не умею, - пробормотал Лафайет и зажмурился.
- Я нахожусь на Артезии, - страстно прошептал он. - Прекрасная ночь, светят звезды, и мне надо пройти всего двадцать миль по пустыне…
- Заклинания? - с упреком в голосе спросил палач. - Доиграешься, друг, что тебя обвинят в колдовстве.
- Бесполезно, - простонал O'Лири. - Опять ничего не получается. Я застрял здесь… застрял навеки… если не удастся договориться с герцогом. Послушай, - сказал он с отчаянием в голосе, - может, ты сам сходишь к Родольфо? Если окажется, что я говорю правду, тебя наверняка повысят в должности.
- Но я не хочу другой должности, друг. В нашей профессии лучше меня не сыщешь. Я очень доволен работой.
- Тебе нравится быть палачом? Человек в черном поморщился.
- Нам, добистам, не к лицу называться таким некрасивым именем, - сказал он расстроенным тоном. - Мы - добывающие истину специалисты - не чета палачам, которые только позорят наше доброе имя. Попади ты в руки какому-нибудь мяснику, я бы тебе не позавидовал.
- Ты считаешь, надо закончить университет, чтобы научиться жечь раскаленным железом?
- Не упрощай, друг. Вот, например, мне строго- настрого приказано не превышать полномочий и считать тебя «абитуриентом»
- есть у нас такой термин - до тех пор, пока не вернется Ее светлость. А так как приедет она не раньше, чем через две-три недели, сам понимаешь, какая тонкая, деликатная работа меня ждет.
- Послушай, - с фальшивой веселостью заявил Лафайет. - Почему бы тебе просто не забыть обо мне, пока Ее светлость не вернется? Тогда ты сможешь разрисовать меня красками и сделать парочку рубцов из воска…
- Как тебе не стыдно! - сурово перебил его добист. - Будем считать, я ничего не слышал. Позволь я себе такой обман, меня немедленно выгнали бы из гильдии.
- Давай договоримся, - предложил Лафайет. - Если ты дашь честное слово никому не говорить, то и я не скажу.
- Эх, заманчиво, но… нет. - Добист поворошил угли, поворачивая докрасна раскаленный железный прут. - Ничего не могу сказать, это ты неплохо придумал, но я не имею права нарушать традиций. Дело чести.
Он поднял прут, критически осмотрел его, лизнул палец и слегка дотронулся до железа. Послышалось громкое шипение.
- В самый раз. Если тебе не трудно, разденься до пояса. Можно начинать.
- О, я не тороплюсь, - быстро сказал Лафайет, отступая к задней стене камеры и лихорадочно ощупывая каменную кладку за спиной.
«Один-единственный расшатанный камень, - взмолился он. - А за ним - ма-аленький потайной ход…»
- Честно говоря, я уже отстал от графика. Что ты скажешь, если мы потихоньку начнем с эпидермы и постепенно перейдем к нервным центрам? А потом сделаем перерыв на ужин. Да, кстати, забыл спросить, тебе нужен паек? Всего полтора доллара за салат с цыпленком и пирожок с вареньем.
- Спасибо, не надо. Во-первых, я провожу лечебное голодание, а во-вторых, сижу на диете. Разве я не говорил, что нахожусь под наблюдением врача? И в особенности мне противопоказан шок. Так что…
- Если б от меня зависело, я бы накормил тебя бесплатно, по-американски, но…
- Что ты знаешь об Америке? - вскричал Лафайет.
- Кто не знает Луиджи Американо, рубаху-парня, главного поставщика яиц. Жаль, конечно, что герцог у нас скряга…
- Я все слышу, Стонруб, - прогремел вибрирующий баритон.
Высокий мускулистый мужчина с одутловатым лицом, зачесанными назад гладкими седыми волосами и в очках в тонкой золотой оправе стоял в дверях у дальней стены. На нем были желтые вельветовые джинсы, кожаные туфли с закругленными носами, кружевная рубашка и короткий, отороченный горностаем плащ. На пальцах сверкали кольца с драгоценными камнями. Лафайет уставился на неге, потеряв дар речи.
- Привет, Ваша светлость, - спокойно сказал палач. - Кушайте на здоровье. Сами знаете, я не шепчусь за вашей спиной, режу правду-матку прямо в глаза.
- Когда-нибудь ты зайдешь слишком далеко, - буркнул герцог. - Оставь нас. Мне надо поговорить с заключенным.
- Ваша светлость! Это нечестно! Мой стержень номер четыре только-только нагрелся до рабочей температуры!
- Как ты думаешь, я смогу здесь сидеть, если будет пахнуть горелым?
- Гм-мм… верно.
Стонруб швырнул прут на жаровню, с сожалением глядя на O'Лири.
- Прости, друг. Я не виноват.
Седовласый, прищурившись, смотрел на Лафайета в упор, и как только дверь за добистом закрылась, подошел к решетке.
- Итак, это все-таки вы, - резко сказал он и умолк, нахмурившись. - В чем дело? Что вы на меня уставились?
- Н-н-никодим? - прошептал O'Лири.
- Если это пароль, я его не знаю, - сурово ответил герцог.
- Вы… не Никодим? Не инспектор Централи? Вы не можете позвонить, чтобы меня быстренько отправили обратно на Артезию?
Родольфо возмущенно посмотрел на Лафайета.
- Прекратите издеваться надо мной, Ланцелот! Сначала вы врываетесь в мой кабинет и устраиваете скандал, затем удираете из моей самой надежной тюрьмы на глазах моей самой неподкупной стражи. После этого вы, не скрываясь, появляетесь на пристани, прямо-таки напрашиваясь на арест. Затем вы опять удираете и появляетесь в третий раз, приставая к одной леди - не будем называть ее имени - у ворот моего дворца. Очень хорошо, может, я немного упрям, но мне кажется, я вас понял: вы хотите мне что-то сказать.
- Да? - слабым голосом произнес Лафайет. - О, да… значит, вы поняли?
- Я вас слушаю.
- Вы… меня? Герцог нахмурился.
- Значит, ты решил меня шантажировать? Ничего у тебя не выйдет. Валяй, исчезай снова, развлекайся! Но не жди, что я приползу на коленях, умоляя сообщить сведения о леди Андрагорре…
Последнюю фразу он закончил вопросительным тоном и посмотрел на Лафайета тоскливым взглядом.
- Леди Андрагорре? - пробормотал O'Лири. - Сведения?…
Герцог вздохнул.
- Хорошо. Допускаю, я вел себя некорректно и готов признать ошибку. Я был неправ, Ланцелот. Хотя вряд ли ты можешь упрекнуть меня, если вспомнишь историю с тухлым яйцом и бутылкой чернил! И тем не менее, я согласен помириться. Я даже извинюсь, хотя это против моих правил. Теперь ты согласен поговорить со мной, как джентльмен с джентльменом?
- Э-э-э- давайте мириться, - ответил Лафайет, лихорадочно думая, как бы чего не ляпнуть. - Но камера для пыток - неподходящее место для дружеской беседы.