Волонтер нарочито громко прогромыхал своими говнодавами по железной решетке перед шлюзом с табличкой «Казармы космолегиона» и кулаком постучался в окошко. Нет, можно было, конечно, сунуть выданную пласткарту в специальную щель под табличкой, тем самым вызвать охранника, но уж больно не хотелось выходить из образа деревенщины. Лучше уж так, кулачищами. Минуты через две окошечко откинулось, в нем возникла морда совершенно бандитского вида.
— Кто таков? Че ломишься? — поинтересовалась морда.
Волонтер развернул свой приписной лист контрактника и сунул его в окошко. Охранник захлопнул окно, запикал чем-то электронным, видимо, идентифицировал эту часть контракта с общей, наконец, дверь с легким шипением отворилась. Мордатый парень с нашивками сержанта, судя по оранжевому загару — урожденный тибулянин, оглядел его с головы до ног и пробурчал:
— Не особо ты что-то похож на новобранца.
— Ты тоже не копия апостола Петра, — парировал волонтер. Шутка прошла не сразу, ему даже показалось, что слышит, как скрипят мозги в башке этого тугодума, наконец юмор до охранника дошел, и он расхохотался в голос:
— Классно, брат-легионер! Точно, я как апостол Петр на вратах рая с ключами. Какое облако изволите?
— Желательно без клопов, мышей и тараканов — затребовал волонтер, и мордоворот расхохотался еще больше.
— Извольте в четвертый блок, второй этаж по лестнице слева, — сказал он, с шутливым поклоном протягивая обратно пласткарту с зеленым обрезом, — могу гарантировать, что мышей там нет, их давно сожрали крысы.
Что ж, и на том спасибо. Волонтер подхватил свой вещмешок и вошел в кабину лифта. Четвертый блок — это младший офицерский состав, если память ему не изменяет. И то неплохо, учитывая прежний опыт, он не очень любил проводить свой первый день, точнее, ночь в космолегионе в казармах для рядового состава. Пахнет, знаете ли…
За длинным столом в центре четвертого блока вовсю шла игра. Волонтеры, большей частью в офицерском нижнем белье и уставных подтяжках, азартно шлепали засаленными картами. Хьюго разглядел на ремнях некоторых кобуры, оружие не самое новое, но все-таки. Лиц знакомых не было, тоже хорошо, он страсть как не любил вспоминать свои бывшие имена. Запутался, если честно, особо когда встает какой-нибудь ветеран, объятия распахивает и обниматься лезет, вроде как ты ему жизнь спас. А где, на какой планете спас, каким образом спас? Ты напомни, не стесняйся, и как меня тогда звали, тоже. Да что там имя, он к лицу своему никак привыкнуть не может, вглядываешься поутру в зеркало, в незнакомую физиономию, и вспоминаешь мучительно, а каким же ты раньше был, каким изначально тебя мама родная уродила? Это, последнее лицо ему сделали после ясонской операции. Тогда его сожрал ясонский кит, и он уже молился, захлебываясь в желудочном соке этой туши, когда спецназ сумел пробиться через селезенку этого чертового живоглота и вытащить его на свет божий. Как-то недавно пересматривал свои фотографии из госпиталя, бр-р-р…
— О! Нашего полку прибыло! — завизжал радостно коротышка с крашенным в фиолетовый цвет чубом. — Брат-легионер играет в покер?
— Брат-легионер играет во что угодно, — сказал волонтер, закидывая свой вещмешок на второй ярус трехъярусной кровати. — Но сейчас брат-легионер ужасно хочет спать, так что отвали, любезный.
Он не нарывался на конфликт, он просто хотел отдохнуть, ему нужно было всего-то пять-шесть часов крепкого и здорового сна, чтобы восстановить силы. Подушки нет? Ну и замечательно! Лучшая подушка для легионера — его вещмешок. Теперь спать! И хорошо, чтобы без сновидений. Он ненавидел сны! Особо в последнее время. Ему снилось прошлое и обязательно с Дивером…
***
Дивер был классным парнем, только немного робким. Нет, не в бою, в бою он сомнений не знал, дрался как лев. А вот в начальственных приемных терялся. Если бы не эта его робость, давно бы носить ему полковничьи погоны и сидеть в теплом кабинете, бумажки перекладывая, печень свою поглаживая. А так мыкается он до сих пор в капитанах, ордена свои за боевые заслуги в кармане нагрудном прячет. Ни пастбища своего персонального нет, ни семьи, да и откуда? В отчетных рапортах себя героем не расписывает, сообщая только суть дела, на глаза начальству не лезет, вот и обходят его звания и почести. Боевую операцию проведет он, а повышения по званию какой-нибудь штабист получит, что с ядолиста на землю ни разу не спускался. И не удивительно, что при такой системе от армии цитхи только рожки да ножки остались.
Честное слово, впервые вижу гвардейца, у которого башка так не соответствовала бы телу. Поменяло бы тело Дивера башку на другую, давно бы в герои выбилось. Впрочем, у них не тела выбирают головы, а наоборот. Тем более тело Дивера свою застенчивую башку любило и на все предложения поменять (а предложения поступали) решительно отказывалось. Такой он у меня, решительный в бою, но застенчивый, когда пушки стихают. И еще редкостный чревоугодник. Вот и сейчас, едва мы забились в эту пещеру, он выпустил на охоту четыре из пяти своих желудков, а вроде как ели совсем недавно.
— Огонь будем разводить? — спросил Дивер, наблюдая, как первый из его желудков уже тащит, упираясь мощными лапками, здоровенную крысу.
По идее огня разводить не стоило, слишком близко мы к яйцекладке монстров подобрались, но я-то знал, как печень Дивера не любила сырой пищи, а потому кивнул. Он отнял у желудка крысу, трахнул ее башкой о камень и снова послал желудок на охоту.
— Сам видишь, двое нас, — словно извиняясь, сказал Дивер желудку. Тот осознал и поскакал охотиться снова.
Я-то, в принципе, съел бы крысу и сырую, посолить бы — и все дела, но раз есть возможность поджарить… Быстро собрал в кучу разный мусор: ветки сухие, помет птичий, скелетики каких-то грызунов, облил все это горючкой и поджег. Дивер тут же лишил шкурки и освежевал крысу, нанизал ее на прут и уложил на огонь, через минуту по пещере распространился аппетитный аромат свежего мяса, и пятый желудок Дивера заворочался.
— Сидеть! — цыкнул на него Дивер, — Ты днем больше всех сожрал, давай переваривай.
Желудок затих, но порой недовольно похрюкивал.
— Слышь, дал бы ты ему отдохнуть, — предложил я, имея в виду тхи — тело Дивера, — а то завтра у нас день тяжелый.
Дивер кивнул, снял защитный шлем, осторожно выпустил лапки и, цепляясь за свою мощную грудь, спустился на камни. Я помог устроиться ему поудобнее, потом скомандовал его телу «спать» и прикрыл плащ-палаткой.
— Хорошее у меня тело, сильное, работящее, — сказал Дивер, ласково глядя на мощный торс, увенчанный малюсеньким одноглазым бугорком — головой. — Знаешь, как подумаю, что когда-то придется менять его на новое, не по себе становится.
— Да ладно о плохом-то думать, может, и не придется.
— Нет, — улыбнулся Дивер, — ты не понял, тхи — наши тела — живут мало, по двадцать ваших лет от силы. Как наши генетики ни бьются, никак продолжительность жизни увеличить не можем. Так что волей-неволей менять приходится. А вот печенка — долгожитель, если алкоголем не злоупотреблять, бывает, так с одной печенкой и проживешь. Желудки, те года три-четыре живут, если не переедают и с зубами все хорошо, а то сейчас кариес просто зверствует.
У желудков Дивера с кариесом все обстояло нормально, то есть не было кариеса. Они как раз в пещеру стали возвращаться, двое из них, тяжело упираясь, тащили тело варана без головы, видимо, успела сбежать голова-то, еще один приволок чью-то печень. Ого, деликатес! Печень злобно шипела, упиралась и старалась уцепиться за камни когтистыми лапками.
Я поощрительно погладил желудки по бугристым головкам, успокоил печень ударом кинжала, вырвал ее челюсть-присоску, и устроил над углями. Потом быстро ошкурил и освежевал варана. А тут и крыска подоспела. Я честно разделил грызуна на части, кинул три куска добытчикам и сам с удовольствием откусил сочного мясца. Желудки радостно заверещали и быстро сожрали свои порции. Они нервно топтались лапками и принюхивались к запаху румянившейся на огне печени.
— Да ладно вам, не суетитесь, на всех хватит, — сказал Дивер.
Желудки успокоились, но от огня не отошли.
— Где четвертый? — спросил Дивер строго. Желудки снова затопали лапками и заверещали по-своему.
— О, кара небесная! Нашел время!
— В чем дело? — спросил я.
— Да один поджениться решил, пару молодых желудих встретил, вот и взыграли гены. Он у меня младшенький, самое время женитьбы.
— Не беда, — я перевернул мясо и встал с корточек. — Ты тут посмотри, а я отлить схожу.
Дивер улыбнулся:
— Да конечно, только далеко не отходи, вдруг подгорит. Никак не могу привыкнуть, что вы, люди, не симбиозники, что у вас с рождения до смерти одно тело, одна голова, печень, желудок и мочевой пузырь тоже одни и те же, и естественные потребности вы оправляете всем организмом.
— Не совсем так, — ухмыльнулся я. — И мы тоже печенки-селезенки себе менять научились, вон зубы у половины искусственные, глаза, протезы.
— Это немножко не то, просто я никак не могу привыкнуть к сложности вашего организма. Надо же, все под одним кожным покровом, все снабжается общей кровью, и гибель одного органа, как правило, ведет к гибели всего организма. Совсем не так, как у нас. Ведь согласись, бывает такое, что орган попадается нездоровый, ленивый или недобросовестный. Вон, кстати, погляди на одного такого, явился, не запылился.
В пещеру робко вошел четвертый желудок, он с виноватым видом протиснулся к костру, то и дело озираясь. За ним так же робко зашли еще два зубастых существа — дикие самки желудков. Они остановились у входа в пещеру, нерешительно топтались, принюхиваясь к шипящему на углях мясу, и жадно облизывались.
— Вот погляди, сам без добычи пришел, и баб еще приволок, — укоризненно сказал Дивер.