Наступила тишина. Здоровяк сидел на земле, широко раскрыв глаза и потрясенно глядя на то место, где только что стоял. Руки у него дрожали. Он смотрел то на железяку, то на меня, затем снова на нее.
— Ты… — он попытался что-то сказать, но слова застряли в горле.
Я поднялся, отряхиваясь:
— Жив? Портки сухие?
Он молча кивнул, всё ещё не в силах оторвать взгляд от того места, где только что стоял. От него попахивало спиртным. Наверное, успел принять перед работой для энтузиазма.
Я хлопнул его по плечу:
— Слышь… лапотный ты наш… На такую работу лучше трезвым приходить. Внимательность будет лучше. А то чайник заново ведь не отрастет.
Развернулся и пошёл работать. За спиной слышал, как один из его приятелей прошептал:
— Ух… ё… могло же прибить…
Мужики молча расступились, пропуская меня. Бородач кивнул:
— Молодец, парень. По-мужски.
Дядя Боря, схватил меня за руку:
— Ты чего, ошалел? Он же тебя…
— Он теперь мне ничего не сделает, — тихо ответил я.
Витька вдруг громко кашлянул и снова затянул песню, но на этот раз никто не подхватил. Работа продолжалась.
Вагон мы разгрузили уже затемно. Руки дрожали от усталости, спина ныла так, будто по ней проехал грузовик.
— Ну что, пошли к Санычу, — дядя Боря вытер потное лицо грязным рукавом.
Бригадир (или кто он там по должности) сидел в той же конторе, только теперь перед ним стояла не кружка чая, а бутылка водки и стакан. Он мрачно отсчитал нам деньги, причём мне — без задержки, что было неожиданно лично для меня.
— Ты, пацан, неплох, — буркнул он, протягивая купюры. — Завтра приходи, если спина не отвалится.
Фонари на станции горели тускло, освещая пути и спящие вагоны. Мы молча шли вдоль путей, переходя в район с жилыми домами.
— Ну как, космонавт, — дядя Боря хрипло рассмеялся, — нравится тебе настоящая работа?
Я перебирал в кармане деньги, думая о том, что теперь смогу купить не только курятину. Для первого раза нормально заработал, сам не ожидал.
— Работа как работа, — пожал я плечами. — Тяжело, но честно.
Дядя Боря неожиданно задумался, его обычно вечно насмешливый взгляд стал каким-то потухшим.
— Да… честно, — пробормотал он. — Только вот не всегда этот честный труд в радость…
Он замолчал, но в этой паузе было что-то такое, что заставило меня насторожиться.
— Ты чего это, дядя Боря? — осторожно спросил я. — Что за настроения?
Он махнул рукой, будто отгоняя мысли или назойливую муху.
— Да так… было дело. Когда-то и я не хуже тебя мечтал. Даже в аэроклуб поступал, представляешь?
Я остановился как вкопанный.
— Серьёзно?
— Ага, — он усмехнулся, но в глазах не было веселья. — Только не сложилось. То ли здоровье подвело, то ли… — он запнулся, — в общем, не судьба.
Я вдруг понял, почему он так странно смотрел на меня, когда я заговорил про аэроклуб. Я могу сделать то, чего он не смог, о чем он всё мечтал.
— А сейчас? — спросил я. — Почему не пробуешь снова? Нет, не в летчики, конечно. А устроиться на нормальную работу, чтобы пуп не рвать за шабашку.
Он резко обернулся, и в его взгляде мелькнуло что-то болезненное.
— Поздно, парень. Жизнь — не кино. Не у всех получается взлететь.
Мы снова зашагали, но теперь молчание между нами стало тягостным.
— Знаешь, дядя Боря, — наконец, сказал я, — мне один умный человек говорил: если не можешь лететь — беги. Не можешь бежать — иди. Не можешь идти — ползи. Но никогда не останавливайся.
Он замедлил шаг, удивлённо посмотрел на меня.
— Ого… — сглотнул он. — Гляди ты… Заделался молчуном, а как раскроешь рот — всё по делу.
Он хмыкнул, но в этот раз уже без привычной ехидцы. Дальше мы снова шли молча, но молчание это было уже каким-то общим. Между нами будто ниточка протянулась, и она крепла.
На пустой кухне пахло жареной картошкой и луком. Мать снова приготовила эту простую, но сытную еду.
Я не хотел её будить, но звякнула сковорода, и она вышла в халате, накинутом на ночнушку.
— Ну и вид… — она покачала головой, ставя передо мной стакан молока. — Прямо как шахтёр после смены.
Я молча протянул ей девять рублей — три хрустящих трёшки. Еще шесть рублей я оставил себе на особое питание.
— Это… на расходы, на продукты, — пробубнил я с набитым ртом, накалывая вилкой картошку. — Потом еще принесу, на днях…
Мать замерла, потом медленно опустилась на стул.
— Ты… вчера ещё болтал про аэроклуб, а сегодня уже в грузчики… подался? — в её голосе дрогнуло что-то, но она быстро взяла себя в руки.
— Подработка, — я сгрёб в рот горячую картошку, чувствуя, как усталость понемногу отступает. — Надо же как-то помогать.
Она вдруг резко встала, хлопнула по столу ладонью:
— Да я тебя одна вырастила! Не для того, чтобы ты вагоны разгружал…
— Мам, — я прервал её, глядя прямо в глаза. — Я всё равно полечу. Но хочу делать это не с пустым желудком и не с пустыми карманами. Спасибо. что вырастила — вот я и вырос.
Тишина. На плите булькнул кипящий чайник. Мать медленно выдохнула.
— Завтра куплю тебе курицу, что ты там говорил? Грудку с нее надо срезать? Ох, начитался журналов всяких… — она повернулась к плите, но я успел заметить, как дрогнули её губы. — Только смотри… не закопайся там совсем. Отец твой тоже, в свое время…
Я пока что не стал спрашивать про отца, чтобы не вызывать подозрений. Может, я должен знать про то, о чём она говорит? Почему-то я его совсем не помнил. И память Сереги мне сейчас ничего не подсказывала.
После ужина я лёг в кровать, чувствуя, как каждая мышца ноет от усталости. Но мысли были не о боли. Они крутились, будто спутник, вокруг завтрашнего собеседования.
Утро заявило о себе тупой, накрывшей как тяжелое одеяло болью во всех мышцах. Я открыл глаза — и первое, что почувствовал, будто по мне проехал тот самый вагон с мукой. Каждое движение давалось с трудом, но когда я увидел на стуле аккуратно сложенные вещи для похода в аэроклуб, всё остальное отступило на второй план.
Скрипнув пружинами кровати, я поднялся, доковылял до тумбочки и щелчком включил радио. Из динамика полилась бодрая утренняя передача:
«Товарищи! Начинаем утреннюю гимнастику! Приготовьтесь к первому упражнению…»
— Чёрт возьми, — скрипя зубами, я начал делать упражнения, чувствуя, как отзываются протестом мышцы спины и рук. Но через пару минут тело начало постепенно разрабатываться, а в голове прояснилось.
Холодная вода из-под крана обожгла лицо, смывая остатки сна. Из зеркала смотрел на меня парень с тёмными кругами под глазами, но с твёрдым взглядом.
— Сегодня твой день, — пробормотал я своему отражению.
Завтрак был лёгким — два яйца всмятку и стакан чая с куском чёрного хлеба и маслом. Мать уже ушла на работу.
Ну а я направился на стадион. Гудящие мышцы — не повод пропускать тренировку. Стадион дыхнул на меня прохладным утренним воздухом. Бежалось тяжело. Ноги были словно налиты свинцом после вчерашнего. Но я знал: это только первые круги самые трудные. К третьему дыхание выровнялось, а к пятому я уже сносно бежал, чувствуя, как усталость уступает место привычке.
— Так, хватит на сегодня. Тренька должна быть не в ущерб здоровью.
После вчерашнего сегодня больше подходил облегченный ее вариант — кровь разогнать.
Дома я принял по-быстрому душ, тщательно побрился «Невой», пару раз порезав нежную кожу. Надел приготовленные с вечера вещи. В последний раз поправил воротник перед зеркалом и вышел.
В коридорах аэроклуба сновали курсанты, кто-то нёс какие-то бумаги, кто-то спорил о чём-то. Я прошёл мимо кабинета той самой Шапокляк. Дверь была приоткрыта, но я даже не стал заглядывать внутрь.
Прошёл по коридору, считая кабинеты: «…тринадцать, четырнадцать… вот и пятнадцатый.» Я остановился перед дверью, глубоко вдохнул и постучал.
— Войдите! — раздался из-за двери знакомый голос.
Кабинет оказался небольшим, но просторным. У окна стоял массивный стол, заваленный бумагами, на стене висела карта воздушных трасс и портрет Гагарина. И за этим столом…
Я замер.
Передо мной сидел вчерашний майор, тот самый, которого я спас от пчелы. Только теперь на нём была не потрёпанная форма, а подогнанный китель с новенькими погонами майора.
Он поднял глаза от бумаг, и в уголках его глаз собрались смешинки.
— Здравствуй, Сергей, — он усмехнулся, видя моё замешательство. — Проходи, собеседоваться будем. Как и договаривались.
Я не мог оторвать взгляд от его лица.
— Так вы… вы же…
— Председатель приёмной комиссии? — он закончил за меня. — Да. Павел Алексеевич Крутов. Тот самый, чью жизнь ты вчера спас.
Он откинулся на спинку кресла, изучая мою реакцию.
— Ну что, космонавт, — его глаза блеснули, — давай посмотрим, на что ты действительно способен.
На столе перед ним лежала моя папка с документами. И я понял — сейчас начнётся самое важное собеседование в моей новой жизни.
Глава 7
— Сейчас подойдут остальные члены приёмной комиссии, — спокойно сообщил майор и жестом указал на стул. — Присаживайтесь.
Павел Алексеевич снял трубку с зелёного телефона с диском и набрал номер — крутил медленно, с характерной точностью.
— Это Крутов. Римма Аркадьевна, мы готовы. Зайдите, пожалуйста. И захватите Брошкина. Да-да, внеплановое собеседование. Да, я вас предупреждал.
Последняя фраза прозвучала с легкой досадой. Видимо, на том конце провода Римма Аркадьевна уже успела выразить недовольство, потому что голос майора стал резче.
Пока он разговаривал, я осмотрелся. На стене висел портрет Юрия Гагарина, рядом доживает Никита Сергеевич Хрущёв. Чуть поодаль — плакат с лозунгом: «На лётном деле зиждется престиж державы!» Всё выглядит строго, официально, в духе эпохи.
Через минуту дверь открылась без стука, почти с грохотом, это влетела Злотникова. Та самая Шапокляк, секретарь приемной комиссии. Всё такая же собранная, колючая и вечно недовольная. При виде меня она мгновенно изменилась в лице: поморщилась, шумно выдохнула и обратилась к майору с нарочитым раздражением: