— Ну ла-а-адно…
Мы начали с медленного темпа. Дядя Боря пыхтел, как паровоз, но держался. Первый круг прошли нормально, на втором он начал отставать. К середине второго круга его дыхание стало хриплым, лицо покраснело.
— Всё… — выдохнул он. — Хватит, — поднял голову, и я увидел в его глазах странную смесь — и злость на себя, и какое-то новое упрямство. — Ты беги… Я… потом догоню.
Дядя Боря плюхнулся на скамейку и достал из кармана смятую пачку сигарет. Пальцы его дрожали, когда он пытался вытащить одну сигарету. Я видел, как он сжал зубы, вдруг резко смял всю пачку и швырнул её в урну.
— С сегодняшнего дня — завязываю, — пробормотал он.
Я хмыкнул и сделал ещё несколько шагов на месте.
— Ладно, дядя Боря, не надрывайся сразу, — сказал я, видя, как он напряжённо сжимает кулаки. — Главное ведь — начать.
Сосед хрипло рассмеялся:
— Ты мне, пацан, лекции читаешь? Да я тебя ещё в раз уделаю, дай только дух перевести!
Но в его голосе я не услышал злости. Только какая-то непонятная мне грусть. Он махнул рукой:
— Валяй, беги. А я… я тут посижу, воздухом подышу.
Когда я пробегал третий круг, сосед всё ещё сидел на скамейке, но теперь его спина была прямее, а взгляд — твёрже. На четвёртом круге он уже ходил быстрым шагом по дорожке, размахивая руками, как учили на советских плакатах про «Бег для здоровья».
На пятом круге я увидел, как он подошёл к той самой урне, заглянул было внутрь, но так и не достал смятую пачку. Вместо этого решительно повернулся и зашагал к выходу, высоко подняв голову.
Я бежал дальше, уже один, не отвлекаясь. Когда я заканчивал десятый круг, с другой стороны стадиона снова показался дядя Боря. Шёл он тяжёлой походкой, но в руках у него были две бутылки нарзана. Одну протянул мне:
— На, спортсмен, попей. Завтра… завтра больше кругов осилю.
В его глазах читалась решимость. Значит, это не пустые слова. Что ж, хорошо. Мы молча выпили нарзан, глядя на восходящее солнце. Впереди был новый день — и для него, и для меня.
Домой я вернулся разгорячённым после пробежки. В прихожей скинул кеды, потянулся, чувствуя, как приятно ноют мышцы. В ванной включил воду — сначала ледяную, чтобы взбодриться, потом тёплую, чтобы расслабить мышцы. Струи воды смывали пот и утреннюю усталость, оставляя только лёгкость во всём теле.
Я готов к новому дню. Пусть подвигов пока и не предвидится, даже самые обычные дела можно делать лихо и с задором.
На кухне я разогрел вчерашнюю гречневую кашу, добавил ложку топлёного масла. Пока ел, включил радиоприемник, где сейчас шла какая-то передача. Я прислушался, но голос диктора потонул в треске помех.
Посуду помыл быстро, проверил по часам — до встречи в библиотеке оставался ещё час. Достал из шкафа тетрадь с конспектами, пробежался глазами по своим записям. Особенно тщательно перечитал раздел о расчётах аэродинамических сил — сегодняшний разговор с бывшим инструктором мог мне пригодиться на экзамене.
В читальном зале было тихо, только скрипели стулья да шелестели страницы. В углу, за столом у окна, сидел пожилой мужчина с седеющей головой — волосы его были острижены коротко. Это и был Николай Петрович, бывший лётчик-инструктор.
Он поднял голову, увидел меня и кивнул:
— А, Громов! Присаживайся..
Я сел напротив, положил перед собой тетрадь. Николай Петрович отложил в сторону журнал «Авиация и космонавтика»:
— Ну что, как подготовка к экзаменам? — поинтересовался он, с любопытством поглядывая на тетрадь.
— Нормально, — кивнул я. — Особенно интересуют практические моменты. Теорию-то в книгах найти можно, а вот нюансы…
— Нюансы, — усмехнулся он, — это самое важное. Ладно, спрашивай, что непонятно.
Я открыл тетрадь на закладке:
— Вот, например, на экзамене могут спросить про расчёт угла атаки при разном весе самолёта. В учебниках такие формулы есть, но как это работает на практике?
Николай Петрович задумался, потом провёл пальцем по столу, будто рисуя схему:
— Представь: ты на взлёте. Машина тяжёлая, топлива — полный бак. Угол атаки должен быть таким, чтобы подъёмная сила росла, но не до сваливания. На Як-18, например, оптимально — восемь-десять градусов. А если легче — можешь взять меньше.
— А как почувствовать этот момент? Без приборов? — подался я вперёд. Беседа меня и правда увлекла, а говорить всё-таки надо было потише.
— По ощущениям, — он прищурился, откинувшись на спинку стула, будто вспоминал давно минувшие дни. — Если машина идёт мягко, как по маслу — угол правильный. Если трясёт или нос тянет вниз — ошибся.
Я записал, потом перевернул страницу:
— А при заходе на посадку в сильный боковой ветер? В учебнике пишут про «подворот» и «снос», но как это выглядит в реальности?
Николай Петрович оживился, сел ровно и начал рассказывать, иногда помогая себе жестами:
— А вот это интересно! Боковик — это как течение в реке. Если дует слева — самолёт сносит вправо. Значит, надо развернуть нос против ветра, но не переборщить, иначе потеряешь скорость. На практике проще всего смотреть на дым из труб или флаги на аэродроме. Они покажут направление.
— А если ветер порывистый?
— Тогда садись с запасом скорости, — твёрдо сказал он. — Лучше перелететь, чем не долететь.
Мы говорили ещё около часа. Я спрашивал про расчёты центровки, про поведение самолёта в штопоре, про особенности полётов в горах. Николай Петрович отвечал хоть и полушёпотом, но подробно, иногда рисуя схемы на листке бумаги. Всё это было мне интересно ещё и потому, что в будущем всё работает на автоматике — и к этому я и привык. А здесь и сейчас люди могли рассчитывать только на своё мастерство.
Потом наш разговор плавно перешёл на будущее авиации.
— Скоро, — сказал задумчиво Николай Петрович, глядя в окно, — все эти поршневые двигатели уйдут в прошлое. Уже сейчас турбореактивные дают в разы больше мощности.
Я хорошо знал, что ждёт авиацию в будущем, но даже мне было чертовски интересно послушать мнение этого человека.
— А как насчёт сверхзвуковых пассажирских? — спросил я.
— Обязательно будут, — уверенно ответил он. — Туполев уже работает над этим. Лет через десять-пятнадцать из Москвы в Хабаровск за три часа будем летать. Представляешь?
— А… космос? — осторожно спросил я.
— Космос… — Николай Петрович задумался, поглаживая подбородок. — Тут всё сложнее. Пока даже орбитальные станции — это фантастика. Но, — он понизил голос, — я слышал разные слухи. Ничего конкретного и наверняка больше выдумки, чем правда, но информация обнадёживающая.
— Спасибо вам большое, Николай Петрович… Мне, честно сказать, пора уже. Не заметил, как время пролетело. Больно интересно вы рассказываете, Николай Петрович.
Мужчина отмахнулся, мол, пустяки, но по блеску в глазах я видел, что ему мои слова были приятны. Он встал, поправил пиджак и проговорил:
— Ладно, Сергей, не буду задерживать тебя. Поболтаем в другой раз. Я здесь часто бываю. Успехов в экзамене. Но главное, — он поднял указательный палец вверх и внимательно посмотрел мне в глаза, — не заучивай, а понимай. В небе формулы не помогут, если не чувствуешь машину.
Я кивнул, поблагодарил и пошёл на выход из библиотеки. Нужно было успеть домой, чтобы переодеться и взять деньги. Как бы там ни было, а встречаюсь я с девушкой, которую нужно будет угостить.
Я пришёл к главному входу в Парк Горького за двадцать минут до назначенного времени. Осеннее солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в красновато-золотистые тона.
У киоска «Цветы» стояла небольшая очередь. В основном, там толпились парни разных возрастов — с видом, вроде бы, решительным, но в то же время со слегка растерянными взглядами.
Когда подошла моя очередь, я выбрал скромный, но красивый букет — несколько алых гвоздик, перевязанных белой лентой. Продавщица, женщина с добрыми морщинками у глаз, одобрительно кивнула:
— Хороший выбор, молодой человек. Гвоздики — цветы сильных людей.
Я поблагодарил её и отошёл к фонтану, время от времени поглядывая на карманные часы. Вокруг царила обычная для вечера оживлённая атмосфера: парочки, держась за руки, направлялись в парк, дети толпились у лотка с мороженым, а пожилая пара неспешно прогуливалась по аллее. Ровно в пять я заметил Катю. Она шла быстро, почти бежала, но, увидев меня, резко замедлила шаг, словно вспомнив, что нужно держаться сдержанно. На ней сегодня было простое платье в мелкий цветочек, сверху наброшена лёгкая бежевая кофта — и всё это очень ей шло. Волосы, собранные в аккуратный хвост, слегка растрепались от быстрой ходьбы, а на щеках играл лёгкий румянец — то ли от спешки, то ли от волнения.
— Привет, — сказала она, останавливаясь передо мной, слегка запыхавшись. — Я не опоздала?
— Нет, — улыбнулся я. — Ты как раз вовремя.
Тут же протянул ей букет. Катя замерла на секунду, её глаза расширились, а щёки стали ещё розовее. Она растерянно потянулась за цветами, потом резко отдёрнула руку, словно снова напомнила себе мысленно, что нужно вести себя спокойнее.
— Ой… Спасибо, — прошептала она, наконец принимая букет. Её пальцы слегка перебирали цветы. — Я… я не ожидала…
Я видел, как она суетится, как её взгляд мечется от цветов ко мне и обратно, как она пытается казаться невозмутимой, но каждое её движение выдаёт внутреннее волнение. В душе мне стало тепло от этого зрелища, но внешне я сохранял спокойствие. Не хотел смущать её ещё больше.
— Это просто цветы, — сказал я мягко.
Катя кивнула, но её смущение никуда не делось. Она нервно провела рукой по хвостику, поправила выбившиеся пряди, потом вдруг вспомнила что-то и полезла в свою сумочку.
— Ах да! Конспекты! — воскликнула она, доставая аккуратно перевязанную пачку листов. — Вот, как обещала, — с этими словами она протянула листы мне.
Я взял конспекты и аккуратно пролистал несколько страниц. Почерк был чётким, аккуратным, записи — с выделенными формулами и схемами. Было видно, что Катя потратила на это много времени.