Я снова вздохнул и пнул ногой камешек. Наблюдая, как он катится и подпрыгивает по дороге, я вновь вернулся мыслями к маме Сергея. Я совершенно не понимал, как мне себя вести с ней. Вроде и чужой человек, но при этом кровь-то у нас одна.
Нахмурился и мысленно ругнулся. Я взрослый мужик, космонавт-исследователь со стажем, а тут разволновался, как мальчишка. Вот встретимся, а дальше буду действовать по ситуации.
Кивнув самому себе, я посмотрел на детскую площадку. Пара железных качелей, песочница, турник — вот и всё богатство. Невольно вспомнились яркие, пёстрые и многофункциональные детские площадки двадцать первого века. Но в этом тихом дворе они казались бы чужими.
Я посмотрел на малышей в одинаковых серых шерстяных костюмчиках, которые копошились в песочнице под присмотром бабушек, и в голову пришла идея. А что, если я начну аккуратно вводить достижения будущего в нынешнее время? К чему это может привести? До каких масштабов может развиться СССР, если не получится его развалить?
Так-то оно так, но… кто будет слушать вчерашнего школьника без имени, связей или значительных достижений? Вот то-то же. Я снова пнул камешек и засунул руки в карманы брюк.
Мы проходили мимо двухэтажки. На лавочке у подъезда старичок в картузе мастрячил самокрутку из газеты. Из открытого окна второго этажа доносился смутно знакомый голос зычный диктора по радио. Я напряг память, но так и не смог вспомнить, кто бы это мог быть.
Сосед, шагавший рядом, внезапно крякнул:
— Эх, Серёг, и как тебе не стыдно? Мамка-то волноваться будет! Опять бабки донесут ей и скажут: «Ваш сын с дерева брякнулся». Ага… В прошлый раз с крыши, теперь вот…
— Слушай, дядя Боря. Жив же, — буркнул я. — Ты бы лучше о себе позаботился.
— А что я, я ого-го! — почесал он нос.
Я хотел сказать, что небритый и похмельный вид, а вернее, весь образ жизни, его до добра не доведет, но нудеть не стал. Сразу видно, Боря — человек неплохой. Но кто я ему, чтобы его воспитывать? А впрочем… Ладно, сейчас свои проблемы решим, а потом и с ним, может, займусь. Нет, я, конечно, не питаю иллюзий, половина страны сейчас — любители выпить чего покрепче.
Вместо этого сказал:
— Тебе бы побриться, так и десяток лет с плеч.
Сосед одобрительно хлопнул меня по плечу:
— Ну дык… Знаешь, как за мной девки бегали? Ух!
— А если похмельем не страдать всё время, так и сейчас бегать будут, — подмигнул я.
— Так чтоб не страдать, это… Да ладно… Разве я пьющий? Вот Колька Фомин, тот да-а… А я что?
— А перегарчик просто так? Вместо одеколона у тебя?
— Ну-у… Я, может, и выпиваю, но не дурак. А дураков у нас и трезвых хватает. Вот Колька, например…
Договорить он не успел. Потому что мы поравнялись с колонкой, где две девчушки наполняли железные ведра водой. Сосед облизал пересохшие губы.
Из подвала напротив доносился мерный стук молотка. Видимо, кто-то чинил табуретку или что-то ещё. Обычное дело, насколько я помню. В Союзе всегда чинили все сами. «Золотые руки» — частое сейчас выражение.
Вообще память моя сейчас удивляла. Когда я пытался намеренно что-то вспомнить из жизни меня нынешнего — ничего не получалось. А когда просто шёл и ни о чём не думал, в памяти всплывали всякие мелочи. Вот, например, я точно знал, что вон те железные ящики — это не мусорные баки, а погреба для картошки.
— Погоди-ка, — дядя Боря внезапно остановился и пошёл к девочкам. — Ну-ка, девоньки, дайте дяде воды попить.
Те посторонились, и сосед стал черпать воду сложенной ковшом ладонью.
— У-ух, хорошо, — отфыркиваясь, проговорил дядя Боря и стал плескать воду в лицо. — Спасибо, красавицы, — поблагодарил он и вернулся ко мне. Вслед нам полетел звонкий смех и лязганье жестяных ведёрок о землю.
Мы продолжили наш путь. Я молчал, дядя Боря пыхтел рядом.
— Жарко сегодня, — снова нарушил молчание сосед, снял кепку и протёр ею лоб. Я кивнул.
Несколько минут мы шагали молча, а затем сосед снова заговорил:
— Что-то ты, Серёжка, больно молчалив сегодня, как радио, когда в розетку не воткнуто, — он кинул на меня косой взгляд и полез во внутренний карман пиджака.
Я молча пожал плечами. Разговаривать мне сейчас небезопасно, могу и лишнего спросить. Да и в принципе я был не из болтливых.
— Раньше без умолку болтал, что та трещётка, а сейчас ни словечка, ишь, — он зашуршал бумагой, и я невольно посмотрел, что у него там в руках.
— Так голова болит, дядь Борь, — отозвался я, вчитываясь в текст газеты «Вечерняя Москва», которой обмахивался сосед. — Можно? — я указал на газету.
Меня привлекло одно объявление. Взгляд уцепился за строки. Но, возможно, показалось. Поэтому я и захотел удостовериться. Сосед хмыкнул, но газету всё же дал. Я отыскал заинтересовавшее меня объявление в рамочке и вчитался:
'Московский аэроклуб им. В. П. Чкалова объявляет набор!
Требуются юноши 16–22 лет с образованием 8–10 классов.
Документы принимаются до 15 сентября 1964 г. по адресу: г. Москва, Тушино, ул. Свободы, 44.
Справки по тел. ХХ-ХХ-ХХ.
Одобрено Московским городским комитетом ДОСААФ'.
— Что у тебя там? — спросил сосед, заглядывая мне через плечо. — А-а. Узнаю маленького Серёжку, — хохотнул дядя Боря.
— Чего? — я оторвался от чтения и посмотрел на соседа.
— Да ты ж всё детство твердил о полётах и о том, что хочешь стать космонавтом. С детсада самого только об этом и талдычишь. Да только с возрастом всё меньше и меньше.
Мысленно я ещё добавил, что мой предшественник особо и не стремился превратить мечту в реальность, если судить по физической форме. Ну ничего. Дело поправимое. Нужно только хорошее питание, регулярная физическая нагрузка и… время.
— А какое сегодня число? — спросил я, снова уткнувшись в газету.
Собеседник кашлянул. Наверняка снова искоса на меня посмотрел. Нужно быть поосторожней, а то мало ли…
— Так тридцатое августа, — послышалось в ответ, и я сбился с шага.
Приём документов до пятнадцатого сентября. А уже тридцатое. Времени слишком мало, чтобы собрать нужные бумажки, впритык. А ещё нужно узнать, сколько мне лет. Наверняка мать Сергея готовила его к поступлению в техникум или ещё куда. Или он сам готовился?
«Ладно, чего гадать. Скоро буду дома и всё узнаю, » — я свернул газету и вернул её соседу.
Дядя Боря вдруг остановился у пятиэтажки с серыми стенами:
— Ну, пришли, — сказал он и хитро прищурился.
«Чего это он? — я прищурился в ответ. — Проверяет меня, что ли?»
Повернувшись, я увидел напротив нас типовую хрущёвку с одинаковыми балконами. На первом этаже была вывеска «Почта» с нарисованным конвертом. У подъезда стояли три женщины в фартуках, которые оживлённо обсуждали что-то.
«Значит, где-то здесь мой дом», — подумал я, нащупывая в кармане ключи. А сосед наблюдал, куда я пойду. Хитрый советский жук.
Но гадать не пришлось. Странное чувство снова охватило меня. Будто я одновременно и помнил этот двор, и видел его впервые. Например, я точно знал, что за углом находится парикмахерская, но понятия не имел, как выглядит «моя» квартира.
Дядя Боря не торопил меня. Он молча стоял сбоку и внимательно смотрел, будто ожидая чего-то.
«Ладно, » — выдохнул я, доверившись интуиции, и ноги сами понесли меня к третьему подъезду.
Видимо, тело помнило дорогу лучше, чем мое сознание. Сзади послышались шаги соседа, который по-прежнему наблюдал и молчал.
Чистый подъезд встретил нас свежей побелкой и запахом жареной рыбы. Ни тебе окурков, ни исписанных стен. Я задержался на секунду, вдыхая этот знакомый и одновременно новый запах. На окнах в каждом пролёте стояли горшки с геранью, красные соцветия ярко выделялись на фоне белых стен. Полы тускло отсвечивали мелким кафелем с простеньким узором, а перила выкрашены в тот самый, узнаваемый с детства цвет морской волны.
Поднимаясь на четвёртый этаж, я чувствовал на себе пристальный взгляд соседа. На площадке я увидел четыре двери. Я замер, по-прежнему ощущая, что дядя Боря с меня буквально глаз не спускает.
«Почему он за мной следит? Понял, что я чужак?» — мелькнула мысль, но тут же растворилась, когда меня с непреодолимой силой потянуло к одной из квартир. Я инстинктивно прошёл ещё несколько шагов и остановился перед дверью квартиры 47. Повернувшись к провожатому, я протянул руку:
— Ну всё, бывай, дядя Боря. Спасибо за помощь.
Он кивнул, но не уходил, наблюдая, как я достаю ключи. Первая же попытка открыть дверь обернулась конфузом — ключ не входил в замочную скважину. Я невозмутимо вставил в замочную скважину второй ключ и попытался провернуть его, но у меня снова ничего не получилось. Сзади раздался насмешливый голос соседа:
— Не боись, тут не Америка — днём двери не закрываем. Хочешь зайти — поверни, дёрни… и не перепутай: не от себя, а к себе!
Блин, как же я мог не подумать о такой простой вещи? Но, справедливости ради, в двадцать первом веке все привыкли закрывать двери на все замки. И вообще запирать всё, что только возможно. Мысленно ругая себя, я повернул ручку, махнул соседу на прощанье и шагнул в прихожую.
Тёплый, уютный запах чего-то вкусного защекотал ноздри, смешиваясь с ароматом лаврового листа из кухни.
Взгляд скользнул по смутно знакомой обстановке: деревянная вешалка с крючками, тумбочка с телефоном, накрытая кружевной салфеткой-паутинкой, зеркало в самодельной резной рамке, с которой местами облез лак. Из кухни доносилось тиканье ходиков и шум кипящего чайника.
Я застыл на пороге, разглядывая обстановку. Взгляд перескакивал с одного предмета на другой, и чем дольше я рассматривал прихожую, вдыхал запахи, тем сильнее в груди было чувство — вот оно, моё, родное. Странно, но я не чувствовал себя здесь чужим.
— Серёжа? — послышался приятный женский голос, от которого моё сердце на миг будто замерло, а потом забилось сильнее.
Женщина лет сорока, с тёмными волосами, тронутыми сединой и собранными в небрежный пучок, вышла в прихожую из кухни. Её красивое, но уставшее лицо с морщинками у глаз выглядело взволнованным. Было видно, что она беспокоилась о сыне, который вышел всего лишь за хлебом — и пропал. Я понял, что улыбаюсь. Давно за меня никто не беспокоился. Я взрослый, уже даже стареющий мужик, но ее забота почему-то меня не коробила. Бывает же…