Мы направились в кабинет начальника аэроклуба — именно там, в специальном шкафу со стеклянными дверцами, хранилось парадное знамя ДОСААФ. По пути Володя нервно теребил край своей гимнастёрки:
— Представляешь, Гагарин… Вот бы у него спросить, как он себя чувствовал, когда…
Его слова прервал громкий крик, донёсшийся из актового зала. Мы с Володей переглянулись и ускорили шаг.
— … И КТО ЭТО СДЕЛАЛ⁈ — раздавался знакомый визгливый голос мажорчика Семёнова. — Я ЖЕ ЧЁТКО СКАЗАЛ: БУКВЫ ДОЛЖНЫ БЫТЬ КРАСНЫЕ, А НЕ ЭТОТ ГРЯЗНО-РОЗОВЫЙ ОТТЕНОК!
Я даже поморщился. Вот шумит! Когда мы вошли в зал, картина предстала удручающая. Семёнов, красный от ярости, тыкал пальцем в слегка кривоватый плакат «Слава советской науке!», где буквы действительно приобрели странный розоватый оттенок. Двое его подручных стояли по стойке «смирно», опустив головы.
— Да мы просто… — попытался оправдаться один из них, тощий паренёк с перепачканными в краске руками.
— МОЛЧАТЬ! — взвизгнул Семёнов. — Из-за вас теперь весь аэроклуб будет смеяться надо мной! Это же Гагарин приедет, а не какой-то там… там… — он запнулся, подбирая сравнение, — там пионерский слёт!
Я тихо фыркнул. Семёнов резко обернулся и, увидев нас, скривил губы в презрительной усмешке:
— А, Громов. Пришёл посмотреть, как настоящие патриоты готовятся к встрече героя? — он театрально взмахнул рукой в сторону испорченного плаката. — Хотя что с тебя взять…
Володя резко шагнул вперёд, но я удержал его за рукав.
— Семёнов, — сказал я спокойно, — если не заткнёшься, то завтра на встрече будешь не с Гагариным фотографироваться, а в медпункте гипс снимать, — я специально сделал паузу, давая ему представить эту картину. — А теперь давай без истерик. Плакат можно спасти.
Семёнов надул щёки, но промолчал. Его подчинённые с надеждой посмотрели на меня.
— Во-первых, — продолжил я, подойдя к плакату, — розовый оттенок дала слишком жидкая краска. Вот если б наоборот, было бы сложнее. А тут нужно нанести ещё один слой — погуще, — я повернулся к Володе: — Сбегай в художественную, возьми ещё красной гуаши.
— А во-вторых, — я обернулся к Семёнову, — если хочешь, чтобы всё было идеально, лучше не орать как потерпевший, а помогать исправлять ошибки. Или ты думаешь, товарищ Гагарин оценит твой командный голос?
Семёнов скрипнул зубами, но спорить не стал. Вместо этого он выхватил у одного из своих подручных кисть:
— Ладно, давай исправлять. Но если не получится… — он не договорил, но взгляд его говорил сам за себя.
Но краски ещё не было, и Семёнов теперь так и стоял с кистью наперевес, что твой Том Сойер. К счастью для его вечно раненого тщеславия, пауза не затянулась. Вскоре Володя вернулся с краской, и мы оставили парней Семёнова с ним самим во главе возиться с плакатом. По пути к знамённому шкафу Володя покачал головой:
— И как только он умудрился испортить простой плакат? Там же всего три слова!
Мы подошли к кабинету начальника, где за стеклянной дверцей шкафа алело шёлковое знамя ДОСААФ с вышитой золотом аббревиатурой. Завтра оно будет гордо реять на самом видном месте, встречая первого космонавта Земли.
— Да ему просто нравится командовать, — пожал я плечами. — Ну, пусть поорёт, если они сами не против. Главное, чтобы к завтрашнему дню всё было готово.
Володя хмыкнул — сам он так смело про Витю не высказывался, но в душе явно был согласен. Но Семёнова мы быстро забыли. Кому он сейчас вообще интересен?
Тем более, что перемена заканчивалась, а мы всё ещё не закончили со знаменем.
Глава 17
Мы выстроились в актовом зале, который теперь сиял чистотой и праздничным убранством. Красное знамя ДОСААФ было прикреплено над сценой и словно бы приветствовало всех входящих, портреты Гагарина, Терешковой, Циолковского и Жуковского в лаконичных деревянных рамках смотрели на нас со стены. Впереди стоял майор Крутов, рядом двое штатских: мужчина лет пятидесяти, которого я уже видел в кабинете Павла Алексеевича, и молодая женщина с блокнотом — вероятно, корреспондент местной газеты.
Я стоял в первом ряду курсантов, сохраняя выправку. Слева от меня ёрзал Семёнов, то и дело поправляя и без того безупречно начищенные пуговицы.
— Ты только посмотри, как он нарядился, — шепнул мне Володя, стоящий справа.
И действительно, мажорчик выделялся даже среди преподавателей — новенькая форма, сапоги с зеркальным блеском, даже волосы, кажется, были намазаны чем-то блестящим.
Вдруг у входа послышались оживлённые голоса, и зал замер. Дверь распахнулась, и первым вошёл… нет, это был не Гагарин, а высокий полковник с «Золотой Звездой» Героя на груди. За ним следовали ещё двое военных, и только потом — он.
Юрий Алексеевич Гагарин.
Не фотография, не кинохроника, а живой человек, в кителе, с той самой знаменитой улыбкой. Он вошёл легко, почти по-лётному, и сразу оглядел зал, словно не мы так ждали встречи с ним, а он хотел запомнить каждого.
Внешне он выглядел именно так, как я его и представлял себе ещё в далёком детстве в прошлой жизни: невысокого роста, в военной форме, которая на нем сидела идеально, с открытой, располагающей к себе улыбкой. Но в этот самый момент для присутствующих он казался самым большим человеком на свете.
Зал аэроклуба замер. Мы стояли в парадном строю, вытянувшись по струнке, и даже дышали как-то особенно тихо, будто боялись нарушить торжественность момента.
— Товарищи! — голос Юрия Алексеевича прозвучал тёпло и одновременно мощно.
Зал мигом взорвался аплодисментами. Кто-то не выдержал и крикнул: «Ура!» — и тут же смутился, но Гагарин только рассмеялся.
— Спасибо за такую встречу! — он поднял руку, и овации постепенно стихли. — Очень приятно видеть столько молодых, увлечённых лиц. Значит, авиация в надёжных руках!
Крутов сделал три чётких шага вперёд и отрапортовал:
— Товарищ полковник! Личный состав аэроклуба ДОСААФ построен для встречи с вами!
Гагарин пожал руку Крутову:
— Спасибо, товарищ майор. Очень рад быть среди будущих покорителей неба.
После начались обычные в таких случаях церемонии — представление руководства, краткий доклад о работе аэроклуба. Я стоял, стараясь не пропустить ни слова, когда вдруг заметил, как Крутов что-то тихо сказал Гагарину, и тот с интересом посмотрел в нашу сторону.
— Давайте без формальностей, — он улыбнулся, — давайте без церемоний. Я ведь не с проверкой пришёл, а к товарищам.
И тут же шагнул к нам. Не к трибуне, не к подготовленной кафедре, а прямо в первую шеренгу.
Володя аж подпрыгнул, когда Гагарин остановился рядом с ним.
— Как фамилия? — спросил он по-дружески.
— Ав-Авдеев, товарищ Гагарин! — Володя выпалил это так громко, что даже сам испугался.
— Ну вот, уже знакомы, — рассмеялся Гагарин и пожал ему руку.
Потом он повернулся ко мне. Я почувствовал, как у меня участился пульс, ведь передо мной стояла легенда во плоти. Его глаза были невероятно живыми — чуть озорными, без намёка на звёздность.
— А вы кто у нас? — спросил он.
— Сергей Громов, товарищ Гагарин, — ответил я чётко.
— Староста группы, — добавил Крутов.
— А, значит, на вас лежала вся ответственность! — Гагарин шутливо подмигнул и одобрительно кивнул в сторону стенда с цитатами Циолковского: — Хорошая газета. Особенно про Циолковского. Я сам им в юности зачитывался.
— Так точно, товарищ полковник! — ответил я, глядя перед собой. — Спасибо, товарищ Гагарин. Вся группа трудилась над ней.
— Юрий Алексеевич, — поправил он. — Мы же не на партсобрании. Ну, раз вы главный в группе, тогда с вас и первый вопрос. О чём хотите поговорить?
В голове моментально пронеслось всё, что мы готовили: про «Восток-1», про тренировки, про звёзды… Но вдруг я понял, что больше всего мне хочется спросить не о космосе, а о нём самом.
— Товарищ Гагарин… — я сделал небольшой вдох. — А вам до сих пор снятся полёты?
Он на секунду задумался, потом улыбнулся — уже не официально, а как-то по-домашнему.
— Каждую ночь, — ответил он просто. — И не только снятся, — добавил он многозначительно.
Я понял, о чём он сказал. Это перекликалось и с моими собственными воспоминаниями о выходах в открытый космос, которые всплывали в самые неожиданные моменты. Например, когда мочишь лицо холодной водой или вдруг замечаешь особенно синее небо… Полёты становятся не просто работой, а состоянием души, неотъемлемой частью личности. Ну и не стоит забывать о «фантомных ощущениях» невесомости после возвращения на Землю, когда мысленно ты всё ещё продолжаешь летать.
Гагарин пожал мне руку. Ладонь его оказалась твёрдой, с характерными шершавыми участками у основания пальцев, и у меня сразу мелькнула мысль о парашютных стропах.
Ну а потом Гагарин окинул взглядом нашу группу и прищурился.
— Ну что, товарищи, — он повернулся ко всем, — давайте по-простому. Встаньте в круг, не стесняйтесь.
Крутов кивнул, и строй тут же рассыпался в свободное полукольцо. Даже Семёнов, обычно такой заносчивый и гордый, расслабился и придвинулся поближе.
— Вот так лучше, — улыбнулся Гагарин. — Вижу, подготовились серьёзно. И стенгазета хорошая, и форма — хоть сейчас на парад. — Он одобрительно потрогал пуговицу на гимнастёрке ближайшего курсанта. — Но главное — глаза горят. Это в авиации самое важное.
Юрий Алексеевич сделал паузу, огляделся, затем неожиданно спросил:
— Кто из вас уже летал самостоятельно?
Несколько рук тут же взметнулись вверх. Гагарин кивнул:
— Отлично. А теперь скажите честно — страшно было в первый раз?
В зале засмеялись. Один из старшекурсников, широкоплечий парень с орлиным носом, нерешительно поднял руку:
— Товарищ Гагарин, если честно… да. Особенно когда мотор чихнул на развороте.
Гагарин рассмеялся — звонко, по-мальчишески:
— Вот видите! А мне потом говорят: «Гагарин, ты же в космос летал, тебе не страшно!» Да я на «Яке» в первый раз трясся так, что штурвал потом отжимать пришлось!