— Справлюсь, — кивнул я в ответ.
Мы пили чай и смотрели по сторонам. За соседним столиком трое подростков в потрёпанных кепках жарко спорили, деля бутылку лимонада. Самый рослый, с рыжими вихрами, стукнул кулаком по столу и взмахнул в воздухе свежим номером «Советского спорта»:
— Да ну, не может быть! Шазамова дисквалифицировали за допинг, а американцам всё сходит с рук! Это же откровенная подстава!
Его товарищ, щуплый паренёк в очках, нервно протирал стёкла:
— В протоколе чёрным по белому написано: кофеин превышен в три раза. Это же стимулятор!
Я лишь усмехнулся, отхлёбывая чай. Токио-1964 действительно бурлил от скандалов. То австралийский пловец заявит о советском допинге, то наших легкоатлетов забреет предвзятое судейство. Но самый громкий случай — это, конечно же, дисквалификация нашего велогонщика Шазамова за… кофеин. Этот случай знатно взбудоражил умы советского народа.
— Ну что? — Катя глянула на часы, её глаза блеснули. — Через пять минут начало фильма. Пойдём?
Мы вошли в затемнённый зал как раз перед началом сеанса. Катя взяла меня за руку, и я повёл её к нашим местам в последнем ряду, где было тише и уютнее.
— Здесь видно лучше всего, — прошептал я, наклоняясь к её уху, когда мы уселись.
Я сел рядом, и в тот же момент её рука осторожно коснулась моей. Сначала мимолетно, затем пальцы сплелись с моими.
Когда начался фильм, я не удержался и положил руку на спинку её кресла. Катя сделала вид, что не замечает, но через несколько минут слегка придвинулась ближе.
— Ты мешаешь смотреть, — она сделала нарочито сердитое лицо, но глаза смеялись, когда я начал рисовать пальцем узоры на её руке.
— Ой ли? — я прошептал прямо в её ухо, чувствуя, как она вздрагивает от моего дыхания. — Ты уже третий раз смотришь на меня, а не на экран.
Катя фыркнула, но не стала отрицать. Вместо этого она незаметно для окружающих положила руку мне на колено, пальцы её слегка сжали ткань брюк. Это было одновременно и невинно, и вызывающе — типичная Катя.
В середине фильма, во время особенно смешной сцены с Дыниным, она рассмеялась, а потом повернулась ко мне, и в полумраке я увидел, как блестят её глаза. В этот момент я поцеловал её — быстро, украдкой от других, пока все вокруг хохотали над смешным эпизодом. Катя отстранилась, делая вид, что возмущена, но тут же потянулась ко мне снова, сама. И стала меня целовать.
— Сумасшедший… — прошептала она, когда мы наконец разъединились. — Нас же могут увидеть!
— Пусть видят, — я провёл рукой по её спине, чувствуя под тканью блузки очертания лопаток. — И завидуют.
Катя ничего не ответила, но до конца сеанса её рука так и осталась в моей, а её голова то и дело находила опору на моём плече. Когда зажегся свет, она поспешно отстранилась, делая вид, что поправляет причёску.
Мы вышли из кинотеатра в прохладный октябрьский вечер. Я взял Катю за руку.
— Ну, как тебе фильм? — спросил я, чувствуя, как её плечо слегка касается моего при каждом шаге.
— Смешной, — Катя засмеялась, вспоминая, видно, ту самую сцену с Дыниным, который то останавливал, то запускал кино для пионеров. — Но этот физрук… Ну точно как наш Смирнов, правда? Только у Смирнова усов нет.
Мы шли медленно, не торопясь, хотя до остановки было всего пять минут ходьбы. Где-то впереди гудел трамвай, но нам не хотелось спешить.
— Слушай, — я слегка сжал её руку. — Скоро финал по волейболу, наши-японки. У меня дома собираются ребята, будем смотреть. Придёшь?
Катя на секунду замедлила шаг, потом кивнула:
— Приду. Только если твоя мама опять будет пироги печь, как в прошлый раз. Я эти её пирожки с капустой обожаю.
Мы подошли к остановке, где уже толпился народ. Осенний ветер трепал Кате волосы, и она то и дело поправляла непослушную прядь.
— Серёжа… — она вдруг серьёзно посмотрела на меня. — Ты ведь после аэроклуба… не останешься, да? Пойдёшь дальше?
Я кивнул, глядя на приближающиеся огни трамвая:
— Лётное училище. Качинское, если возьмут.
Катя грустно улыбнулась, но ничего не сказала. Я хотел добавить что-то ещё — может, про то, что это не значит, что мы… Но в этот момент с грохотом подкатил трамвай, распугивая голубей.
— Мне пора, — Катя встала на цыпочки и чмокнула меня в губы. Потом, уже запрыгивая на подножку, обернулась и крикнула: — До встречи!
Она высунулась в окно, широко улыбнулась и помахала рукой.
Трамвай тронулся, увозя её. Я стоял и махал ей вслед, пока красный огонёк хвостового фонаря не растворился в темноте. Я сунул руку в карман и наткнулся на что-то мягкое. Достал и увидел, что это была Катина перчатка. Маленькая, поношенная на указательном пальце — там, где она всегда держит карандаш.
Я улыбнулся и сунул перчатку обратно в карман — завтра отдам.
Домой я возвращался знакомым маршрутом, не обращая внимания ни на что вокруг. Мыслями я был в завтрашнем дне — перебирал в уме те элементы, которые нужно отработать до автоматизма.
Подходя к нашему подъезду, я увидел, что в окне нашей кухни горит свет. Видимо, отец снова засиделся допоздна с папиросой и газетой. В последнее время это стало неотъемлемой частью нашей жизни. С отцом отношения у нас были по-прежнему нейтральные. И я, и он почему-то держали дистанцию. Я не мог полностью доверять человеку, о котором ничего почти не знаю. А вот почему отец не пытался наладить общение с собственным сыном — вопрос поинтереснее.
Повернув ключ в замке, я услышал его голос из-за двери:
— Это ты, Сергей?
— Я, — бросил я в ответ, снимая пальто.
Как я и думал, отец сидел за кухонным столом, перед ним дымилась кружка чая, рядом лежала разложенная карта. Он посмотрел на меня, потом на часы.
— Поздно вернулся.
— В кино ходил, — коротко ответил я, садясь напротив.
Отец хмыкнул и потянулся за папиросой, зажёг, глубоко затянулся. Дым кольцами поплыл к потолку.
— Мне, возможно, скоро придётся уехать, — неожиданно сказал он.
Я замер.
— Надолго?
— Не знаю.
— Мама в курсе?
Отец покачал головой:
— Нет. И пока не стоит ей об этом говорить.
Я встал, опёрся руками о стол:
— Может, ты скажешь, наконец, где ты пропадал всё это время — и куда ты собрался на этот раз? Мать-то волноваться будет.
Он снова отрицательно мотнул головой:
— Не могу.
Я вздохнул, выпрямился:
— Не исчезай снова, не предупредив её. Ты же знаешь, как она отреагирует.
Отец посмотрел на меня, потом потушил папиросу.
— Ложись спать, — сказал он. — Завтра у тебя лётный день.
Я повернулся, чтобы уйти, но задержался в дверях.
— Отец…
Он не ответил, снова углубившись в чтение.
«Ну и хрен с тобой», — подумал я, направляясь в свою комнату.
В моей комнате было тихо. Я бросил перчатку на стол, где она легла рядом с конспектами по аэродинамике. Мысленно снова напомнил себе, что нужно бы её вернуть Кате завтра. За окном темнело небо — завтра обещали ясную погоду, отлично для полётов. Я погасил свет и лёг спать.
Но на следующий день я так и не вернул Кате перчатку.
Утро началось как обычно: ранний подъем, поездка в аэроклуб, зарядка под присмотром дежурного офицера, затем я отправился в столовую, где встретил ребят из своей группы.
— Громов, видел тебя вчера в «Октябре», — подвигал бровями Шевченко и с улыбочкой добавил: — Как прошло свидание?
Я отмахнулся, но наш штатный зубоскал Володя тут же подхватил:
— О-о-о, да у нас тут курсант не только самолёты осваивает, но и сердечные высоты! Ну что, ас, уже набрал крейсерскую высоту или ещё на рулении?
— Тебе бы свои конспекты подучить, — парировал я. — До сих пор единственный, кто путает элероны с закрылками.
Все засмеялись. Даже суровый повар тётя Зина, разливающая кашу, фыркнула, не сдержавшись. Володя надулся, как мышь на крупу, и что-то невнятно пробурчал с набитым ртом.
— А вообще, — вдруг серьёзно сказал Петров, — вы в курсе, что Крутов кого-то отбирает? Говорят, будут показательные выступления. С иностранцами будем летать.
Я поднял глаза на одногруппника:
— Откуда информация?
— Да все шепчутся. Вон, — он кивнул в сторону стола инструкторов, — даже Смирнов сегодня без привычной своей кислой мины.
Я повернулся и действительно увидел, как наш обычно угрюмый инструктор что-то оживлённо обсуждает с коллегами.
Раздался звонок, и я поспешил на лекцию к Лисину, который наверняка сегодня не изменит себе и будет сыпать вопросами. Мне даже интересно…
И я не ошибся. Стоило начаться лекции, как Лисин тут же пошёл в атаку:
— Громов! Почему при развороте на Як-18 нужно давать ногу?
Я уже открыл рот, чтобы ответить, но в этот момент дверь открылась, и в аудиторию вошел дежурный.
— Разрешите, товарищ полковник. Громов, к майору Крутову. Немедленно.
Я посмотрел на Лисина, спрашивая разрешения молча, такова формальность. Тот цокнул языком и кивнул мне. Я встал и вышел из аудитории.
В коридоре было тихо — курсанты всё ещё были на занятиях. Вот и знакомый кабинет.
— Садись, — сказал Крутов, откладывая ручку, когда я вошёл к нему.
Я сел и откинулся на спинку стула. Уже был привычным посетителем здесь.
— Слушай внимательно, Сергей. Начну сразу с главного. Седьмого ноября будут проходить показательные выступления. Наш аэроклуб участвует.
Я кивнул. Ожидаемо. Праздник же.
— Будут гости, — продолжил Крутов. Его голос стал чуть официальнее. — Иностранные делегации. Поляки, немцы, возможно, чехи. Наблюдатели, так сказать. Так вот, — Крутов покрутил пуговку на кителе. — У нас запланирован полёт в паре. Один курсант будет ведущим, второй — ведомым. Программа стандартная: взлёт парой, сближение, две петли с роспуском, проход над трибуной на ста пятидесяти метрах. — Он постучал карандашом по схеме на столе. — Никаких личных инициатив, понятно?
— Я буду участвовать?
— Ну а кто еще, Громов? Ты и старшекурсник Борисов Иван.