На меня сразу же уставились десятки пар глаз с одним-единственным посылом: Влип! Я же остался совершенно невозмутим — мало ли что понадобилось Крутову. Вдруг очередные показательные выступления на носу или ещё какие-то соревновательные мероприятия. К чему лишние размышления, если и так всё сейчас расскажут.
— Прошу прощения, продолжайте, — сказал Крутов, когда я вышел из аудитории, и закрыл за нами дверь.
Мы молча шли по коридору, обычно шумному от шагов и пересудов, но сейчас он тонул в тишине — все были на лекциях. Крутов шёл впереди, вышагивая чётко, будто отбивая такт сапогами: раз-два, раз-два. Лицо мрачное, спина прямая, а в уголках губ застыли глубокие морщинки, что бывают у пилотов после жёсткой посадки.
Мне стало любопытно, с чего у Павла Алексеевича такой хмурый вид и я решил спросить об этом:
— Товарищ майор, случилось что-то?
Он не замедлил шаг, только бросил через плечо короткое:
— В кабинете всё узнаешь.
Пожав плечами, я продолжил шагать вслед за Павлом Алексеевичем. Дверь в его «альма-матер» скрипнула, как старый штурвал. Я шагнул внутрь, и первое, что бросилось в глаза — сизый дымок, стелющийся под потолком. У окна вполоборота стоял Серый в штатском и смотрел в окно. Рядом с ним на подоконнике покоилась шляпа, а его рука с папиросой опёрлась о жестяную банку.
— Садись, — буркнул Крутов, обходя меня и плюхаясь в кресло.
Серый потушил папиросу о банку и обернулся ко мне:
— Здравствуйте, Громов Сергей Васильевич. — Голос низкий, без эмоций, как диктор, зачитывающий сводку погоды. — Я Ершов Александр Арнольдович, капитан комитета государственной безопасности.
Он достал из внутреннего кармана удостоверение с синей обложкой, мельком показал герб. Блеск корочки длился секунду — ровно столько, чтобы понять: шутить не будут.
— Собирайтесь. Нам требуется проехать в одно место.
Крутов сгрёб со стола папку, недовольно зашуршал бумагами, будто выражая молчаливый протест. Ершов наблюдал за мной, как следователь за подследственным: взгляд фиксировал каждую морщинку на кителе, каждый вздох.
— В чём дело? — спокойно спросил я, не отрываясь от его холодных глаз.
— Скоро узнаете, — сказал Серый и мне показалось, что уголок его губ дрогнул в намёке на улыбку. — Рекомендую не задерживаться.
— Документы при мне, — сказал я, поправляя ремень. — Пойдёмте.
Ершов кивнул, взял шляпу и обернулся к Крутову:
— Вы тоже поедете с нами, майор.
Павел Алексеевич лишь хрипло крякнул, когда услышал последнюю фразу. Я же подумал, что события приняли неожиданный оборот.
Глава 7
Мы вышли из аэроклуба под косые взгляды курсантов, толпившихся у окон. Во дворе ждала «Волга» — чёрная, с матовыми стёклами и синими номерами серии «МКМ». Машина КГБ, но без привычных «воронков»: ни решёток, ни мигалок. Только хромированный бампер тускло блестел под декабрьским солнцем.
Серый сел за руль и привычным жестом провёл ладонью по приборной панели. Его взгляд на секунду задержался на зеркале заднего вида. Крутов расположился на пассажирском сидении, я же запрыгнул на заднее. Пружины прогнулись под моим весом, я вдохнул запах кожи, который пропитал салон автомобиля, и откинулся на спинку сиденья, уставившись в окно. Мотор рыкнул, как зверь, спущенный с цепи, и машина тронулась с места.
Дорога из Тушино в центр напоминала прыжок через эпохи. Сначала мы проезжали промзону. Из окна я видел корпуса авиазавода, облепленные снегом, бараки с покосившимися трубами. У проходной авиазавода толпились рабочие в стёганых куртках. Один из них, щурясь от снега, закуривал папиросу, прикрывая ладонью огонёк. Потом пошли новостройки: пятиэтажки-хрущёвки, будто детские кубики, брошенные вдоль шоссе. Мимо, обгоняя нашу «Волгу», промчался трамвай, дребезжа рельсами.
Я прислонился к стеклу, пытаясь угадать «концы» и «начала» сложившейся ситуации. Если бы нас арестовывали, то приехали бы ночью, с «командой» и наручниками. А тут капитан-одиночка, даже шофёра нет. Странно и вопросов больше, чем ответов.
На повороте к Соколу мелькнула стройка — копали тоннель для новой ветки метро. Рабочие в ватниках копошились у кранов, будто муравьи у сахарной горы.
Я отвернулся от окна и посмотрел на Крутова. Он тоже молчал, задумчиво уткнувшись в окно и подперев кулаком подбородок. По его виду я понял, что и он перебирает в уме варианты развития событий и причины, благодаря которым эта поездка стала возможной.
Спрашивать ничего не стал, скоро и так всё выяснится. Поэтому я снова отвернулся к окну и стал рассматривать городской пейзаж, мелькавший за окном автомобиля.
Москва нарядилась к празднику и готовилась вступить в новый год во всей красе и с курсом в светлое будущее. Проезжая Пушкинскую площадь, я заметил очередь у киоска «Союзпечать». В эти дни народ охотился за новогодними открытками с кремлёвскими звёздами. Напротив горделиво высилась гостиница «Москва». Её асимметричный фасад каждый раз «резал» мне глаз.
Ершов свернул на Мясницкую. Здесь время будто застыло: дореволюционные особняки с лепниной, аптека с зелёным фонарём, вывеска «Гастроном № 1». У подъезда дома стоял «Чайка» с генеральскими флажками. Видимо, чья-то персональная машина из ЦК.
«Лубянка близко», — понял я, глядя на здание с колоннами, где даже снег казался серым.
У шлагбаума Серый молча протянул дежурному удостоверение, не замедляя хода. Офицер охраны, мельком взглянув на обложку, щёлкнул каблуками быстрее, чем успел поднять руку в приветствии. Серый кивнул, не глядя. Видно было, что этот жест он отточил за годы, когда проверки документов стали частью пейзажа. Машина проехала ещё немного и остановилась у чёрного подъезда. Ершов выключил зажигание и обернулся:
— Проследуйте за мной.
Крутов вздохнул так, будто этот вздох копил всю дорогу. Я потянул ручку двери, думая о том, что в реальности капкан КГБ выглядит иначе, чем в книгах и фильмах. Я шагнул на скользкий асфальт, захлопывая дверь автомобиля, и зашагал вслед за Серым и Крутовым.
Подходя к штаб-квартире КГБ, я задрал голову, рассматривая здание. Дверь была массивной, на фасаде высились колонны, уходящие в серое небо, и на фоне всего этого вывеска с лаконичным: «Комитет Государственной Безопасности при Совете Министров СССР», высеченная на мраморе. Широкие ступени, отполированные до зеркального блеска, вели в холл, где даже воздух казался густым от секретности.
Я притормозил на пороге, впитывая детали. Здесь я был впервые, поэтому с любопытством обозревал внутреннее убранство, пожалуй, одного из самых известных зданий на Лубянке. Просторный вестибюль с мраморным полом, на котором тускло отражались лампы под зелёными абажурами и стены с гипсовыми барельефами Дзержинского, чьи пустые глазницы будто следили за каждым шагом. Слева, у стойки дежурного, офицер в форме листал журнал «Пограничник», изредка бросая на нас взгляды, острые как штык.
— Не задерживайтесь, — бросил капитан Ершов, через плечо.
Мы с Крутовым переглянулись и двинулись по коридору, где ковровая дорожка глушила шаги, а стены, окрашенные в грязно-жёлтый цвет, сменили барельефы на портреты в рамках. Вокруг пахло махоркой, лакированным деревом и страхом, въевшимся в штукатурку.
На втором этаже Крутов запнулся, заметив бюст Ленина с отбитым носом. Вероятно, это была реликвия ещё с революционных времён. Его брови дёрнулись вверх, когда мы стали подниматься на третий этаж.
«Значит, всё точно пошло не по „сценарию“, — подумал я, глядя на удивлённое выражение лица Крутова. — Уж майор должен лучше знать, как действует контора, чем попаданец из будущего».
Лестница, ведущая на третий этаж, скрипела под ногами. Сам коридор третьего этажа был освещён хуже, а стены выкрашены масляной краской цвета хаки. Двери по обе стороны коридоры были все одинаковые с табличками «Отдел „А“», «Секретариат», «Архив № 3» и сливались в монотонный ряд. Лишь в конце, у окна с решёткой, выделялась массивная дубовая дверь с табличкой из латуни: «Генерал-полковник Зуев В. Е. Председатель Комитета Государственной Безопасности при Совете Министров СССР»
— Здесь, — капитан Ершов остановился у дубовой и постучал трижды. Ритм был похож на азбуку Морзе: точка-тире-точка.
Из-за двери донёсся голос, похожий на скрип несмазанной телеги:
— Войдите!
Кабинет оказался просторным, но мрачным. На стене красовался портрет Ленина в овальной раме, ниже висела карта СССР с флажками у закрытых городов. У окна, затянутого тюлем, стоял стол из карельской берёзы. Справа расположился сейф с кодовым замком, слева стоял диван в чехле, на котором, кажется, никто никогда не сидел.
Генерал-полковник Зуев поднял голову и его лицо, изрытое оспинами, напомнило мне лунный ландшафт. На кителе у него я разглядел три ордена Ленина и звезду Героя.
— Садитесь, — произнёс он, указывая на стулья перед столом.
Капитан Ершов остался стоять у двери, сложив руки за спиной. Крутов опустился на стул, чуть левее от генерал-полковника, поправив воротник, я же сел прямо напротив Зуева, поймав его колючий взгляд.
На столе, рядом с чёрным телефоном ВЧ-связи, я увидел папку. Присмотрелся и понял, что это было ничто иное, как моё личное дело. На обложке папки красовалась фотография, сделанная в аэроклубе: я в лётном шлеме, смотрящий куда-то за кадр.
«Хм. Снимали тайком, — мелькнуло в голове. — А ничего… Даже не моргнул».
Возле пепельницы из каслинского литья лежал потёртый портсигар с выцветшей надписью «Сталинграду — от СМЕРШ». Генерал-полковник щёлкнул крышкой, достал папиросу, затем подумал и, едва заметно вздохнув, вернул её на место и закрыл крышку.
— Товарищ Громов, — начал Зуев, разминая пальцы и переходя сразу к делу. — Седьмого ноября произошёл инцидент, у которого были бы весьма трагичные последствия, если бы не ваши действия. По документам вы герой. По рассказам — тоже. Но у нас имеются вопросы, — он потянулся к папке, и я заметил шрам на его запястье — ровный, как от сабли.