— Наталью Михайловну здесь все знают, — Кольцов ткнул лопатой в сугроб, будто вымещая досаду. — Но курсанты прозвали её Снежной королевой.
— Характер ледяной? — предположил я, вспомнив десяток подобных историй из прошлой жизни.
— Ты попал в точку. — Он фыркнул, с силой отбрасывая снег. — В прошлом месяце Петров из второго взвода пытался подарить ей ветку мимозы — три дня в наряде оттрубил за самоволку. А она даже взглядом не удостоила ни Петрова, ни мимозу.
— Может, у неё жених есть, — пожал я плечами, ловя краем глаза, как в окне санчасти мелькнул белый рукав. — А вы тут со своими ухаживаниями…
— Жених? — Кольцов горько рассмеялся. — Да она с парнями разговаривает только через стетоскоп! Поговаривают, — парень подошёл ко мне вплотную и перешёл на шёпот, — старшина Глухов как-то раз пригласил её в театр. Так она ему лекцию про санитарные нормы в общественных местах прочла ну и отказала само собой.
Я засмеялся, представив хмурого старшину, краснеющего под строгим взглядом молодой девушки. В окне санчасти шевельнулась штора — на секунду мне показалось, что за ней промелькнул силуэт медсестры.
Кольцов, отбросив лопатой очередную порцию снега, вдруг остановился с глуповатой улыбкой. Вскинув инструмент перед собой, он притопнул и закружился в танце, прижимая черенок лопаты к груди как партнёршу.
— А снег идёт, а снег идёт, и всё вокруг чего-то ждёт… — фальшиво затянул он, делая пируэт и чуть не свалившись в сугроб. — Под этот снег, под тихий снег, хочу сказать при всех…
Я фыркнул, откидывая лопатой снег:
— Тебе, Андрей, место не в небе, а на сцене МХАТа. Ну или хотя бы в местном кружке самодеятельности.
Но Кольцов не слушал, он продолжал кружить в обнимку с лопатой и улыбаясь напевать:
— Мой самый главный человек, взгляни со мной на этот снег…
Внезапно его танец резко прервался — парень застыл, уставившись на окно санчасти. По щекам, красным от мороза, поползли алые пятна.
— Ладно, романтик, — хлопнул я Кольцова по плечу, — давай закончим, а то старшина отправит в наряд. Будешь в столовой плясать с картошкой.
Схватив лопату, Кольцов яростно вонзил железо в наст и стал яростно откидывать снег, поглядывая на окно санчасти.
Обернувшись, я увидел причину смущения парня. У окна стояла Наталья, скрестив руки на груди. Её брови были сведены в строгую черту, но в уголках губ дрожала едва заметная улыбка. Я ухмыльнулся, подмигнул ей и, кивнув на Кольцова, изобразил одобрительный жест.
Девушка фыркнула и, вскинув подбородок с королевским презрением, резко развернулась. Белый халат вспорхнул за ней, как крыло чайки.
— Эх, разбил ты сердце нашей Мельпомены, — хохотнул я, всаживая лопату в сугроб.
Кольцов лишь глухо застонал, с удвоенной яростью швыряя снег. Мы работали молча, пока старшина не прогудел с порога:
— Обед. Марш в столовую.
Мы с облегчением отставили лопаты и с удовольствием потянулись. Морозный воздух уже не щипал щёки, а приятно покалывал разгорячённую работой кожу.
По дороге в столовую Андрей вдруг пробурчал в воротник:
— А ведь она улыбнулась…
— Кому? Лопате? — не удержался я.
Он швырнул в меня снежком, но в глазах снова плясал озорной огонёк. Санчасть осталась позади, но когда я обернулся, заметил в окне движение — будто кто-то отодвинул занавеску, чтобы проводить нас взглядом.
Дни в Качинском училище текли размеренно, подчиняясь строгому распорядку. Каждое утро начиналось с зычного голоса дежурного по училищу, который ровно в шесть часов объявлял: «Курсанты, подъём!» Заспанные лица появлялись в окнах казармы, а через десять минут весь личный состав уже стоял на плацу, чеканя шаг во время утреннего построения.
После завтрака нас ждали теоретические занятия в учебных корпусах. Мы погружались в сложный мир авиационной техники, изучали устройство и принципы работы самолётов, разбирали тонкости навигации и законы аэродинамики. На тактических занятиях разбирали боевые приёмы и стратегии, а на практических — оттачивали навыки обращения со стрелковым оружием.
Практические занятия проходили на аэродроме в районе Бекетовки. Мы отрабатывали пилотирование на учебно-тренировочных самолётах, выполняли фигуры высшего пилотажа, тренировались в групповых полётах и учились действовать в строю. Особое внимание уделялось отработке взлётов и посадок в различных условиях, а также изучению способов предотвращения аварийных ситуаций.
Дежурства были неотъемлемой частью нашей жизни. Мы несли службу по училищу, контролируя порядок, дежурили по аэродрому, обеспечивая безопасность полётов, помогали в организации питания в столовой и обслуживали технику в парке. Каждая такая смена превращалась в маленькое испытание на прочность.
Полёты занимали особое место в нашей подготовке. Мы тренировались на учебных самолётах, выполняли фигуры пилотажа, отрабатывали взлёты и посадки, учились действовать в группе и осваивали ночное пилотирование. В воздухе время текло иначе, каждый манёвр требовал полной концентрации, а каждая посадка становилась маленьким триумфом.
Будни были насыщены до предела. Мы учились самоорганизации и планированию времени, осваивали командную работу и взаимовыручку, учились принимать решения в стрессовых ситуациях и держать удар. Каждый день приносил новые испытания: сложные полёты в непогоду, экстремальные ситуации на земле, тяжёлые наряды на дежурствах, сложные зачёты и экзамены.
Зима тянулась своим чередом: размеренные дни, заполненные учёбой, тренировками и полётами, без происшествий и ярких событий. Пока в конце февраля не случилось событие, которое стало спусковым крючком для очередного крутого виража в моей жизни.
Нас собрали в учебном классе для инструктажа перед прыжками с парашютом. Инструктор, седой ветеран с множеством нашивок, расхаживал перед строем, чеканя каждое слово:
— Повторяю ещё раз: проверка снаряжения — ваша личная ответственность. Каждый должен проверить свой парашют трижды. Особое внимание стропам и замкам. Приземление на заснеженную поверхность требует особой осторожности. И помните: снег может скрывать ямы и камни. Приземляемся на полусогнутые ноги, группируемся.
Мы внимательно слушали, запоминая каждое слово. После инструктажа отправились на аэродром, где нас ждал транспортный самолёт. Внутри было тесно и шумно от разговоров. Самолёт гудел, как разъярённый шершень. Мы сидели на холодных металлических скамьях, пристёгнутые ремнями, будто посылки на почте. Я заметил, как Кольцов что-то чертит в своём блокноте.
— Опять свои схемы рисуешь? — поддел я его, устраиваясь рядом.
— Да так, — отмахнулся он, пряча блокнот. — Думаю над новой системой расчётов для посадки.
Мы обменялись шутками, вспоминая прошлые прыжки и делясь опытом. Время летело незаметно, пока самолёт не начал набирать высоту.
Зелёная лампа мигнула. Первая пятёрка встала, сгорбившись под тяжестью парашютов. Люк распахнулся и ледяной ветер ворвался в салон. Один за другим парни исчезали в молочной пустоте.
— Готовься, — толкнул я Кольцова, когда инструктор дал команду готовиться к выходу.
Мы проверили друг у друга снаряжение, ещё раз перепроверили все замки и карабины. В иллюминаторе виднелось бескрайнее небо, и я предвкушал захватывающее ощущение свободного падения, когда на короткий миг в целом мире существуешь только ты и стихия вокруг.
— Пошёл! — прозвучала команда инструктора.
Кольцов первым двинулся к выходу, а следом шагнул и я, подчиняясь рефлексам, выработанным за месяцы тренировок.
Первая секунда — удар холода по лицу. Вторая — рёв ветра в ушах. Третья — дыхание перехватывает и на секунду сердце замирает, а затем возобновляет начинает учащённо биться. В голове веду отсчёт. Рука тянется к кольцу. Рывок, будто кто-то дёрнул за лямки рюкзака и купол расправляется над головой, превращая падение в парение.
Внизу, метрах в трёхстах, Кольцов болтался под перекошенным куполом. Его парашют закрутило в спираль, стропы спутались в узлы.
— Выравнивай! — заорал я, но ветер унёс мои слова.
Андрей дёрнул за стропы, пытаясь выровнять купол. Парашют резко сложился с одной стороны.
Приземлился я жёстко, но по всем правилам — перекатом через плечо. Сорвав шлем, побежал к месту, где Кольцов лежал, обхватив голень. Лицо его было белее февральского снега вокруг.
— Нога… — он скрипнул зубами, когда я подбежал. — Заклинило при ударе…
Инструктор, подоспевший следом, внимательно осмотрел ногу. Лицо его после осмотра помрачнело.
— Всё плохо, — с болью в голосе поинтересовался Андрей.
— Жить будешь, — отозвался инструктор и посмотрел на меня. В его глазах я прочёл обеспокоенность и сразу понял, что с ногой Кольцова что-то не так. — Помоги ему добраться до транспорта и сопроводи в санчасть.
Я только кивнул, понимая, что сейчас не время для разговоров. Нужно было как можно скорее добраться до санчасти, пока Андрей не потерял сознание от боли.
— Пошли, — сказал я, помогая ему подняться. — Врачи быстро тебя на ноги поставят.
Кольцов слабо улыбнулся, опираясь на моё плечо:
— Надеюсь, что так и будет. Не хочется пропускать занятия.
Мы медленно двинулись к автомобильной стоянке, но вскоре нас догнал Зотов и подставил плечо с другой стороны. Андрей благодарно кивнул и опёрся о Степана. Втроём мы продолжили наш путь в санчасть.
— Перелом? — обеспокоенно спросил Зотов.
— Нет. Вывих вроде, — Кольцов попытался сделать шаг и резко выдохнул. — Вот же ш…
Мы с Зотовым довели Кольцова до санитарной машины и бережно усадили его на заднее сиденье. Андрей стиснул зубы, но не издал ни звука — только пальцы его с силой впились в сиденье так, что костяшки побелели.
— Терпи казак, атаманом будешь, — процитировал я Гоголя и хлопнул Андрея по плечу, прежде чем захлопнуть дверь.
Грузовик, взревев мотором, тронулся, оставляя за собой глубокие колеи в снегу. Мы с Зотовым переглянулись и молча зашагали к учебному корпусу — занятия никто не отменял и нам ещё предстояло отсидеть положенные лекции.