— Курсант Громов, вы свободны. Вопросов по инциденту к вам больше нет… — он щёлкнул замком портфеля, — пока нет.
Крутов шумно выдохнул, разжав кулаки. Борисов нервно потрогал воротник гимнастёрки. Я же продолжил сидеть, не меняя позы.
— Не провожайте. Думаю, мы скоро увидимся. — Его взгляд скользнул по мне, задержался на царапине на щеке. — Поздравляю с успешной посадкой, курсант Громов. Хорошо сработано… Слишком хорошо.
Он развернулся и широкими шагами пересёк расстояние до двери. В кабине снова воцарилась тишина, лишь мерное тиканье часов нарушало её. Крутов швырнул в урну недокуренную папиросу и что-то проворчал невнятное про контору и паранойю.
Я встал, поправляя ремень. Сквозь окно виднелся дымящийся Як, вокруг которого копошились люди в защитных комбинезонах. Механик дядя Петя что-то яростно доказывал, тыча пальцем в двигатель.
— Товарищ майор, разрешите идти? — спросил я.
Крутов устало провёл рукой по лицу и кивнул:
— Свободны, — сказал он, махнув рукой и мы с Борисовым пошли на выход.
На выходе я обернулся. Крутов сидел за столом и задумчиво смотрел нам в след.
— Спасибо, Павел Алексеевич, — сказал я, намеренно опустив звание и уставной тон.
— Иди уже, Громов, — вздохнул Крутов и повернул голову к окну.
Мы вышли в коридор, который сегодня был необычайно пуст. Борисов шёл вполоборота и вещал:
— Всё-таки ты, Гром, форменный везунчик, — он ткнул меня локтем в бок, стараясь говорить бодро, но голос срывался на хрипоту. — Такая посадка и отделался всего лишь царапиной.
Я неопределённо хмыкнул и добавил:
— Ловкость рук и никакого мошенничества.
Борисов хохотнул, а затем вдруг остановился, перекрыв мне путь.
— Слушай, давай как-нибудь вечерком махнём куда-нибудь, а? Пропустим по стаканчику?
Я хотел было по привычке отказаться, а затем подумал: «А почему бы и нет? После показательных выступлений график должен вернуться в норму».
— А давай, — согласился я.
Борисов широко улыбнулся и радостно хлопнул меня по плечу:
— Вот это по-нашему! Время обсудим позже, а то… — он мотнул головой в сторону окна, которое выходило прямиком на площадку перед входом в аэроклуб, — тебя уже делегация встречает.
За стеклом, у бетонных ступеней аэроклуба, меня и вправду ждали. Катя, теребя кончик платка, что-то шептала Володе, который неустанно кивал. Рядом, словно высеченная из гранита, застыла мать — только краешек её белого платка трепетал на ветру, как одинокий флаг.
Но самый неожиданный сюрприз ждал чуть в стороне: Ваня, бывший хулиган из нашего двора, теперь аккуратно подстриженный и в начищенных ботинках, стоял рядом с Наташей — библиотекаршей из техникума, в котором он сейчас учился. С ней я познакомился ещё в октябре, когда пришёл, как и обещал, к ним в техникум. Наташа прятала руки в карманы клетчатого пальтишка, но улыбка, которой она отвечала на его шутки, говорила сама за себя.
— Бывай, — протянул мне руку Борисов.
— До понедельника, — я ответил на рукопожатие.
Холодный ветер ударил в лицо когда я открыл дверь и шагнул на ступеньки. Катя первая бросилась ко мне, споткнувшись о бетонный бордюр:
— Сережа, ты… ты… — она вцепилась мне в рукав, тряся так, будто хотела вытрясти душу.
Я аккуратно разжал её пальцы и негромко сказал:
— Спокойнее, Катерина. Всё же хорошо.
Следом к нам приближалась мать. Она медленно подошла, поправив прядь седых волос. Её пальцы дрожали, когда она потянулась поправить мой воротник:
— Врач осмотрел? Рёбра целы?
— Всё в порядке, мам, — я взял её руку в свои. — Я абсолютно цел и здоров.
В ответ мать искренне улыбнулась и только сейчас из её глаз ушла тревога, а из позы напряжение и скованность.
Ваня с Наташей подошли последними. Девушка робко протянула мне свёрток в газете «Правда»:
— Это вам… от нашего коллектива. Варенье. Для восстановления сил.
— Спасибо, — я принял свёрток, уловив, как Ваня горделиво выпрямился. Его круглое лицо просияло:
— Ну ты, Серёга, ёлки-палки! — Ваня шлёпнул меня по спине так, что свёрток с вареньем едва не вылетел из рук. — Я как дым из твоего Яка увидал, так подумал, щас тебе… — он запнулся, сглотнул и покосился на Наташу, — ну, короче, капут! Ан нет — взял и приземлил, как заправский ас! Чисто по-нашему, кореш!
— Ага, по-нашему, — я улыбнулся, удерживая свёрток с вареньем. — Самолёт жалко, правда… — повисла неловкая пауза и я, чтобы разрядить атмосферу, предложил: — Может, нам всем вместе куда-нибудь сходить?
Мать неожиданно поддержала моё предложение, поправляя платок на плечах:
— Хорошая мысль. Праздник всё-таки.
— Тогда вперёд, — скомандовал я, и мать с Катей тут же взяли меня под руки.
Ваня потёр руками и с энтузиазмом произнёс:
— А я знаю, где неподалёку продают отличные пирожки. Есть охота жутко, если честно.
— Веди, раз знаешь, — сказал я, и мы отправились в кафе.
В небольшом кафе с занавесками в горошек и плакатом «Слава покорителям космоса!» возле стойки. На ярком изображении ракета «Восход» устремлялась ввысь, а внизу была напечатана надпись: «12 октября 1964 — экипаж из трёх советских героев открыл новую страницу в освоении Вселенной!».
За столиком у окна, застеленным клеёнкой в мелкий цветочек, мы уместились впятером. Официантка в белом переднике записывала заказ мелом на грифельной доске:
— Два компота, три порции котлет с пюре, салат оливье и торт на десерт. Всё?
— И пять чаёв с лимоном, — добавила Наташа, аккуратно вытирая ложку салфеткой.
— И пирожки, — вставил свои пять копеек оголодавший Володя.
Кивнув, официантка удалилась, ну а мы, пока ждали еду, принялись обсуждать последние новости. Володя, развернув свежий номер «Правды», ткнул пальцем в заголовок:
— Смотри-ка! «К 47-й годовщине Великого Октября: Введён в строй новый авиационный комплекс в Куйбышеве!». Пишут, завод выпустил первые двигатели для МиГ-21УС — в два раза мощнее прежних!
Ваня, разламывая хлебную горбушку, фыркнул:
— Ну и что? Ты ж помнишь, как Терешкова в прошлом году на «Востоке-6» летала — вот это да! Она ж потом рассказывала, как звёзды в иллюминаторе выглядят — будто алмазы на чёрном бархате. Вот это была новость…
Катя, поправляя рыжий платок, добавила:
— А в «Известиях» вчера писали, что эти двигатели для нового перехватчика. Может, скоро покажут на параде?
Я молча слушал болтовню ребят, размышляя о том, что как же всё-таки странно это — хранить секреты целой эпохи. Ведь никто из них не знает, что их ждёт в будущем, а я знаю…
Голос Наташи вырвал меня из задумчивости. Она, покусывая губу, вдруг негромко спросила, обращаясь ко мне:
— Вам… не страшно было? Когда дым пошёл?
Все замолчали. Даже Ваня перестал крошить хлеб. Я покрутил ложкой в стакане, наблюдая, как растворяются крупинки сахара:
— Страх — это когда не знаешь, что делать. А у нас инструкции на каждый случай. Даже дым в кабине… — Я сделал глоток чая и продолжил: — Вот, например, мой напарник — Борисов — сел как-то раз с заклинившим рулём на картофельное поле. И картошку потом всем аэроклубом ели.
Все засмеялись. Даже мать позволила себе лёгкую улыбку, а Ваня, стукнув кулаком по столу, потребовал подробностей.
— О, а я знаю эту историю, — оживился Володя. — Могу рассказать? — Он вопросительно посмотрел на меня.
— Рассказывай, — кивнул я, и пока он описывал встречу Борисова и колхозника с вилами, я поймал себя на мысли, что вот такие посиделки и беседы стали для меня не менее ценны, чем полёты. В прошлой жизни я подобному уделял гораздо меньше времени — вечно пропадал на работе, а всю прелесть таких встреч понял только сейчас.
Торт «Прага» исчез, оставив на тарелках лишь крошки да липкие следы от варенья. Официантка уже третью минуту нервно поглядывала на часы, но Володя, размахивая пустой вилкой, вовсю разглагольствовал:
— А я говорю, к 70-му году и до Луны дотянемся! Вот увидите — наш «Зонд» этих америкосов…
— Время, товарищи', — вежливо, но настойчиво прервала официантка его словесный поток.
Володя, достав часы-луковицу из кармана, присвистнул:
— Полдевятого! Нам пора, товарищи, а то троллейбусы не успеем.
Мы вывалились на улицу, где уже было темно. Осенний ветер гнал по асфальту пожухлые листья, а по тротуару торопливо шли редкие прохожие.
У остановки мы остановились в ожидании троллейбуса.
— До встречи! — шепнула Катя, после того, как я поцеловал её на прощание.
Троллейбус подъехал, звякнув дугой по проводам и ребята запрыгнули внутрь. Володя, уже сидя у окна, стучал кулаком по стеклу:
— Громов! В понедельник зачёт. Не опаздывай!
Я махнул ему на прощание рукой и мы с матерью неспешно пошли вниз по улице до другой остановки. Шли мы молча, оба думали о своём, да и сегодняшний день выдался насыщенным на события — усталость ощущалась.
Мать заговорила только тогда, когда мы поднимались на свой этаж. Она вдруг остановилась, схватив меня за запястье и произнесла:
— Теперь я верю, Серёжа. По-настоящему верю.
— Ты о чём? — не понял я.
— Когда ты тогда, на кухне, говорил про космос… — её голос был тихий, но уверенный, — я думала, это так — мальчишеские фантазии. А сегодня… — она резко выдохнула, поправляя сбившийся платок, — сегодня поняла — ты сможешь. Лети. Только обещай мне всегда возвращаться.
В этот момент я вспомнил последние моменты своей прежней жизни и нарушенное обещание.
— Обещать не буду, — качнул головой я. — Но сделаю всё для этого.
Мать постояла ещё немного, глядя на меня, а потом вздохнула и продолжила подъём по лестнице.
Мы вошли в квартиру, приглушённый свет в прихожей осветил потертый линолеум и вешалку с отцовским пальто.
На звук открывшейся двери, вышел отец из кухни и, привалившись плечом к дверному косяку, молча наблюдал за тем, как мы с матерью снимаем верхнюю одежду.
Мать кивнула в сторону комнаты: