Мокрые, уставшие, но с чувством выполненного долга, мы потянулись к выходу. По пути в душевую меня нагнал Петров:
— Молодец, Серёга? Стабилен, как хронометр. Даже Гаджиев тебя в пример ставил. А это редкость.
— Практика, — пожал я плечами, чувствуя приятную усталость в мышцах. — Капитан дело говорит, главное — распределить силы. А ты как?
— Выжил, — усмехнулся Петров. — Хотя после тех интервалов думал, легкие выплюну. Но надо терпеть. За взвод бежим.
— Надо, Федя, надо… — пробормотал я.
— Что? — переспросил Петров.
— Не, ничего, — махнул я рукой. — Не бери в голову — мысли вслух.
В душевой нас ждал еще один ритуал. Ледяная вода из крана бодрила не хуже ныряний в прорубь. Быстро обмывшись и переодевшись в сухое белье и форму (на вечер еще были дела), мы направились в санчасть. Медосмотр после интенсивной тренировки был обязателен.
В медпункте дежурил военфельдшер Сорокин — сухощавый мужчина невысокого роста, очень подвижный и с внимательным взглядом опытного медика. Он методично и основательно проверял каждого из нас. Измерял пульс и давление до и после небольшой нагрузки (несколько приседаний), слушал легкие, спрашивал о самочувствии, осматривал суставы на предмет припухлости.
— Громов, — позвал он меня. — Пульс в покое… 82. После нагрузки — 118. Через две минуты — 90. Норма. Давление 120 на 80. Дыши ровно… Легкие чистые. Ноги? Колени не болят? Стопы?
— В порядке, товарищ военфельдшер, — доложил я. — Усталость есть, но без боли и отёков.
— Хорошо, — кивнул Сорокин, записывая данные. — Вижу, нагрузку держишь грамотно, но немного перегрузил левую ногу, — он опытным взглядом отметил едва заметную разницу в тонусе мышц. — На ночь сделай самомассаж икр и бедер, больше внимания левой. И мазь не забудь растереть. Следующий!
Выйдя из санчасти, я направился в расположение. После вечерней поверки и чтения приказов наступил долгожданный отбой. Я выполнил наказ фельдшера: тщательно растер левую икру и бедро разогревающей мазью, сделал самомассаж, ощущая, как уходит излишнее напряжение. И только после этого лёг спать. Сон накрыл меня, как тяжелая шинель.
Утро началось с резкого сигнала подъема. Зарядка на морозном плацу, умывание, завтрак в столовой и после утреннего развода, где огласили наряды и замечания, я подошел к дежурному по роте.
— Товарищ старшина-дежурный! Курсант Громов С. В. Имею увольнительную в город, согласованную с командиром батальона. Разрешите получить бланк и отметиться в журнале.
Это разрешение на выход в город мы с Кольцовым брали давно. Планировали сходить посмотреть игру местной футбольной команды, но… Не срослось из-за травмы Андрея. И раз увольнительная есть, я решил сходить за билетами. Не пропадать же добру.
Старшина оказался человеком педантичным. Он дотошно сверил мою фамилию со списком в журнале увольняемых, сверил даты с моим рапортом, на котором стояла резолюция майора Ковалёва, и только после этого протянул бланк увольнительной записки — небольшой листок с гербом СССР и графами для заполнения. Я аккуратно вписал чернильной ручкой:
«Курсанту 3 учебного взвода Громову С. В. разрешается отлучиться из расположения училища в г. Волгоград с 09:00 до 14:00 27 февраля 1965 года. Цель: решение личных вопросов. Возвратиться строго к указанному сроку. Командир батальона майор Ковалёв (подпись заверена печатью)».
Старшина проверил заполнение, поставил печать училища в углу и расписался в журнале учета увольняемых. Затем последовал обязательный инструктаж у замполита роты о поведении в городе, недопустимости посещения запрещенных мест и напоминание о чести мундира курсанта Качинского училища. И только после этого, надев парадно-выходную форму и проверив наличие увольнительной и денег, я вышел за КПП, предъявив документы часовому.
За воротами училища меня встретил прохладный ветер с Волги. Солнце сегодня припекало по-весеннему, отражаясь в лужах от подтаявшего снега. Пока шел к трамвайной остановке, мысли вертелись вокруг Катиного письма. Она писала, о планах сходить в театр с маминой подругой. До этого момента мы с ней о театре не говорили, а раз ей такое по душе, я решил взять и нам с Катей билеты.
Добравшись трамваем до центра, я направился к зданию Волгоградского драматического театра им. М. Горького. Оно, как и весь восставший из руин город, несло отпечаток недавней войны — монументальный сталинский ампир, строгие колонны, но с какой-то новой, послевоенной сдержанностью в отделке. Большие афишные тумбы у входа пестрели названиями постановок и, конечно же, крупными буквами выделялась «Трехгрошовая опера». Б. Брехт.
Я осмотрелся — подходы к кассам были оживленными. Именно у одной из касс я и застал не самую приятную сцену.
Молодая женщина, лет двадцати пяти, в аккуратном коричневом пальто и платочке, сжимала в руке театральные билеты. Ее глаза блестели от непролитых слез, голос дрожал:
— Пожалуйста, поймите… Непредвиденные обстоятельства… Мать в тяжелом состоянии, в Куйбышев срочно нужно ехать… Не до театра нам будет в эти дни… Возьмите билеты обратно, ну хоть часть денег…
Кассирша, женщина с усталым лицом, монотонно, словно заученную мантру, повторяла ей в ответ:
— Правила знаете, гражданка. За сутки до спектакля положено только 50% возврата. И то с заявлением. Меньше суток если и билет возврату не подлежат. Больничный лист или справку о смерти предоставьте и тогда поговорим. У вас что, справка есть? А Заявление?
— Да какая справка⁈ Какое заявление? — голос девушки сорвался на крик от отчаяния. — Я только вчера телеграмму получила! Сегодня же уезжать надо! Вы же можете понять! Неужели нельзя пойти навстречу⁈
— Понимаю, — ответила кассирша без тени сочувствия в голосе, — но правила есть правила. Не я их устанавливаю. Не мне их нарушать.
Женщина бессильно топнула ножкой, отвернулась, смахивая предательскую слезу. Видно было, что деньги, уплаченные за билеты (пятнадцать рублей — именно столько, как я позже узнал, они стоили) были для нее ощутимой суммой, и терять их впустую ей очень не хотелось. Женщина отошла от кассы, растерянно оглядываясь, не зная, что делать с ненужными теперь бумажками.
Ситуация у женщины, конечно, неприятная, но для меня всё сложилось наилучшим образом. Не теряя больше времени, я подошел к ней.
— Добрый день, — сказал я максимально спокойно и вежливо, чтобы не испугать и без того расстроенную женщину. Следом я достал из кармана шинели чистый, еще пахнущий казарменным мылом, носовой платок и протянул ей. — Простите, я случайно стал свидетелем вашего разговора… — я кивнул в сторону касс.- Не расстраивайтесь вы так.
Женщина удивленно взглянула сначала на моё лицо, затем окинула быстрым взглядом мою форму. После этого она взяла платок и смахнула слезы.
— Спасибо… — прошептала она. — Просто беда…
— Какие билеты хотите сдать? — спросил я, как можно более нейтрально.
— Да вот… — Она показала мне пять небольших картонных билета. — На «Трехгрошовую оперу». На вечер двенадцатого. Пять билетов, в партер… Хотели с семьёй сходить… А тут такое… — Голос ее снова задрожал и она уткнулась в платочек.
Пять билетов… Мне-то нужно было три — для себя, Кати и Наташе обещанное отдать. Но пять… Ладно, отдам Наташе два. Пусть подругу возьмёт или ещё кого-нибудь. Не идти же ей одной в театр. А ещё один билет найду куда пристроить.
— Места рядом? — уточнил я, хотя уже знал ответ.
— Рядом, — кивнула женщина. — Хорошие места, восьмой ряд, центр… — Она с надеждой посмотрела на меня.
Я сделал вид, что раздумываю. На самом деле решение созрело мгновенно ещё когда я только наблюдал их беседу с кассиршей. Для важных вещей деньги всегда найдутся.
— Видите ли, — сказал я, — мне как раз нужны билеты на этот спектакль. Вышло так, что мы поздно спохватились и вряд ли в кассе остались ещё билеты. Поэтому… — Я сделал паузу и посмотрел женщине в глаза. — Если вы согласны, я возьму ваши билеты. По той цене, за которую вы их брали.
Глаза женщины широко раскрылись, в них вспыхнул настоящий, неподдельный луч надежды и облегчения.
— Правда⁈ — Она чуть не выронила билеты. — Вы… Вы спасёте меня! Да, конечно, я согласна! Вот, пожалуйста! — Она торопливо сунула мне пять билетов. — Они по три рубля каждый. Пятнадцать рублей всего.
Я достал из внутреннего кармана бумажник, вынул три пятирублевки и протянул их ей.
— Вот, пятнадцать. Спасибо вам. И здоровья вашей маме. Надеюсь, с ней всё будет хорошо.
— Спасибо вам огромное, товарищ курсант! — Она чуть не расплакалась снова, но теперь уже от радости, крепко сжимая деньги. — Огромное спасибо! Дай бог вам здоровья!
Запнувшись на последней фразе, она округлила глаза и прикрыла рот платком. Я улыбнулся ей успокаивающе. Ещё раз поблагодарив меня, она почти побежала прочь. Видимо, спешила на вокзал.
Я посмотрел на билеты в руке. ' 12 марта 1965 г. 18:30. Трехгрошовая опера. Партер. Ряд 8. Места: 10, 11, 12, 13, 14′. Удовлетворение от удачной сделки и легкое облегчение от выполненной задачи смешались внутри. Положив билеты в бумажник, я сверил время по часам на здании театра. До конца увольнительной оставалось еще часа два.
«Успею прогуляться и прикупить кое-что по мелочи», — подумал я, направляясь вверх по улице. Поход в город явно удался.
Глава 19
Я шёл по набережной, наслаждаясь относительной тишиной и редкими прохожими. Вдалеке виднелся Мамаев курган, ещё не облагороженный, но уже с заметными следами реконструкции.
На спуске к реке я заметил знакомую фигуру в тёмном пальто. Ершов стоял, засунув руки в карманы, и смотрел на Волгу. Когда он повернулся, наши взгляды встретились.
— Товарищ курсант, — кивнул он мне, — пройдёмся?
Я молча кивнул ему в ответ. Мы двинулись вдоль обледенелых перил, под ногами похрустывал снег. Набережная была почти пустой, только редкие парочки прогуливались, да дворники сгребали снег в кучи.
— Что вы делаете в Волгограде? — спросил я, нарушив затянувшуюся паузу.