Павел Иванович, сидевший справа от капитана, мудро покачал головой:
— Пасую, Максим. Видно, ты сегодня с удачей в сговоре.
— Вист, — сказал я решительно, оценив свои карты. Моя рука позволяла подсадить.
Розыгрыш начался. Зотов ходил с трефового валета. Я покрыл трефовой дамой. Капитан взял взятку королем треф. Ход перешел к нему. Он вел жестко, используя силу своего козыря. Я внимательно следил за сносами, за картами, которые шли в отбой, анализируя расклад. Зотов старательно отбивался, Григорий помогал как мог. Подполковник наблюдал с невозмутимым видом знатока.
Игра шла своим чередом, но напряжение за столом было иным, более личным, чем раньше. «Слоны» не просто играли — они изучали нас.
— Ну что, Громов, — неожиданно спросил Павел Иванович, пока капитан обдумывал ход, — как осваиваешься? Перевод-то твой… неординарный. В середине года. Нелегко, поди, вклиниться в отлаженный механизм? — Его вопрос прозвучал без подвоха, скорее с отцовской заинтересованностью.
Я отложил карты, встретив его взгляд.
— Всё успеваю, товарищ подполковник. Догоняю программу. Стараюсь. — Ответил я ровно, без лишних подробностей, но и без излишней подобострастности.
— Успеваешь? — вклинился Максимыч, делая ход бубновым тузом. — Теория, практика, строевая… Всех дел не переделать.
— Успеваю, товарищ капитан, — кивнул я, просчитывая ответный ход. — Распорядок дня помогает. Главное — самодисциплина.
«И знание того, что большую часть этого всего я уже проходил», — добавил я мысленно.
— Самодисциплина… — протянул подполковник, одобрительно кивнув. — Слово-то какое правильное. Редко нынче от молодежи услышишь. — Он сделал пас в масть. — А как майор Крутов? Живой, здоровый?
Вопрос застал меня слегка врасплох. Я вспомнил строгого, но справедливого начальника аэроклуба.
— Товарищ майор Крутов в порядке. Руководит, как обычно. Требовательный, но справедливый. — Ответил дипломатично, снова не вдаваясь в детали. Но мне стало любопытно, где и когда они пересекались. Наверняка не в училище.
— Требовательный… — усмехнулся Максимыч, забирая взятку. — Это он теперь такой. А в сорок третьем под Орлом… — Он махнул рукой, не закончив. — За науку он заплатил высокую цену. Ладно, не о том сейчас. Ход твой, Громов.
Игра продолжилась. Капитан набирал взятки, но я видел, что его запас козырей тает. Моя позиция укреплялась. Зотов, поняв, что основной удар принимаю я, старался помогать по мелочи.
— А тот случай, седьмого ноября… — снова завел разговор подполковник, его голос был тихим, но все за столом услышали. Даже Максимыч приостановился. — Посадка… Говорят, хладнокровие железное проявил. Как оно было-то? Небось, инструктор нахваливал?
Все взгляды устремились на меня. Старшекурсники замерли, Зотов рядом напрягся. Я же сделал вид, что сосредоточен на картах. Затем поднял глаза и медленно обвёл всех взглядом, вспоминая детали официальной версии.
— Ситуация опасная была, товарищ подполковник, но не редкая и на этот случай давно существуют инструкции, — начал я спокойно, выкладывая карту. — Отказал двигатель. Последовал инструкциям, доложил по связи. Развернуться было нельзя, поэтому летел только вперед, на поле. Посадка жестковатая вышла, но никто не пострадал, машину сохранил. — Я закончил, слегка пожав плечами, как бы говоря: «дело житейское».
Павел Иванович внимательно смотрел на меня, его умные глаза будто пытались прочесть что-то между строк. Максимыч хмыкнул:
— Рассказ твой, Громов, звучит буднично. Будто каждый день аварийную посадку совершаешь. А по мне — не каждый курсант на первом году такое вывезет. Молодец, что не растерялся. — Он положил карту, забирая очередную взятку, но я уже понял, что его запас козырей иссяк. — Шесть у меня. Твоя игра, Громов.
Финал партии приближался. Теперь инициатива была на моей стороне. Я вел расчетливо, используя сильные черви и пикового туза. Зотов, почувствовав перелом, оживился и начал грамотно поддерживать. Капитан и подполковник отбивались мастерски, выжимая максимум из каждой карты, каждый их ход был уроком тактики и предвидения.
«Настоящие асы, — с уважением отметил я про себя. — Даже в картах виден почерк.»
— Бубновый король, — объявил я свой ход. Максимыч сбросил мелкую пику — масти не было.
— Моя, — я забрал взятку. — Пиковый туз.
Подполковник сбросил бубновую десятку. Капитан, стиснув зубы, бросил пикового валета. Я накрыл тузом.
— Бита. — Последняя взятка была моей. Я разложил оставшиеся карты: — Восемь взяток, контракт выполнен. Забрал все необходимые взятки благодаря сильным червам и пиковому тузу.
Тишина повисла на секунду. Потом Максимыч громко хлопнул ладонью по столу, но не от злости, а от весёлого азарта:
— Ай да Громов! Ай да сукин сын! Вывез! — Он засмеялся хрипловато. — Признаю, орёл! Чисто сыграл. Не ожидал от тебя такой выдержки. И карты… карты ты вел, как заправский игрок, а не желторотик.
Павел Иванович улыбнулся, и в его глазах светилось неподдельное одобрение, смешанное с интересом:
— И вправду, чисто. Расчетливо. Без лишнего риска, но и без трусости. — Он посмотрел на капитана. — Ну что, Максим, признаем поражение? Молодёжь нас сегодня обыграла. По всем правилам воинского искусства.
— Признаю! — бодро отозвался Максимыч, протягивая мне через стол сильную, жилистую руку. — Руку жму, Громов. Ты сегодня летал за этим столом не хуже, чем в небе, поди. Заслужил. — Его рукопожатие было крепким, как тиски, но и я не спасовал — ответил тем же.
Зотов сиял рядом, как новогодняя ёлка, явно гордый и за меня, и за то, что оказался частью всего этого. Григорий и Петренко теперь смотрели на меня по-новому. С уважением, что ли, и толикой восхищения. Даже вставшие «слоны» наблюдали с одобрительными полуулыбками.
Я же думал о другом, пока пожимал руку капитану и ловил оценивающие взгляды. Местные легенды теперь наверняка заметили меня. И теперь мне очень интересно, к чему это приведет дальше. Ведь я чётко ощущал, что игра была лишь первым шагом. Настоящий разговор, судя по всему, был еще впереди.
Преферанс поставили на паузу и напряжение за столом растворилось, как дым от папирос. Карты были собраны в колоду, опустевшие стаканы наполнились свежезаваренным крепким чаем из огромного эмалированного чайника, стоявшего на подоконнике. В воздухе заклубился едкий, но уже привычный дымок папирос. «Боевые слоны» расслабились, откинувшись на спинки стульев. В их позах, в спокойных жестах, в теплом свете настольных ламп под абажурами из зеленого стекла чувствовалась та особая атмосфера доверия и братства, которая рождается только в кругу людей, прошедших через пекло.
— … Так вот, — голос капитана, хрипловатый и полный жизни, разносился по всей комнате, пока он разминал в пальцах папиросу. — Стою я, значит, на краю летного поля под Сталинградом, осень сорок второго. Холодина собачья, ветер с Волги до костей пробирает. А нам пригнали новые «Илы» — «горбатые», знаешь, штурмовики. Красота! Только вот беда — капониры не готовы, маскировки никакой. Немецкий «рама» — этот разведчик проклятый — как шмель, кружит. Видим — засек нас. Ждем налета.
Он сделал затяжку, выпустил струйку дыма, и в его глазах мелькнули искорки давнего азарта.
— Командир орёт: «Рассредоточить! Куда угодно, лишь бы укрыть!» А куда, спрашивается? Голая степь! Вижу — не то сарай, не то амбар торчит вдалеке, соломой крытый. Думаю: «Повезло!» Только как туда доберусь? Поле перепахано воронками от бомб, как огород. Рискнул — полетел низко, над самой землёй, ободрав брюхо самолёта о бугры. Зарулил внутрь, крылья чуть не ободрал — там же всего на три метра шире, чем нужно!
Максимыч ухмыльнулся, вспомнив развязку истории.
— Затаился, сижу и вслушиваюсь. Снаружи гул «юнкерсов» всё ближе… Бомбы рвутся где-то на поле. А потом — тишина. Вылез я из кабины, оглядываюсь… А из угла сарая на меня корова смотрит, глаза круглые, испуганные. И мычит возмущённо так и укоризненно, мол: «Ты кто такой и чего припёрся? Самой место мало!» — Капитан рассмеялся. Его поддержали и остальные. — Вот так и пережил налёт. Корова, считай, спасла. Командир потом наградил её мешком сена! Правда, Павел?
Подполковник Павел Иванович усмехнулся, почёсывая щёку:
— Правда. И корова та потом полк молоком снабжала. Ценный боец. — Он помолчал, глядя на окурки в пепельнице. — Раз мы заговорили о животных… А помнишь, Максим, как ты на «яке» под Ленинградом «мессера» на вираже заставил в соперники себе стадо коров выбрать?
— А как же! — оживился Максимыч. — У меня с машиной проблемы — двигатель еле тянет. А фриц — молодой, наглый… Крутит вокруг меня карусель, жмёт. Я вижу, не вытяну на мощности. Мой Як против «мессера» на вертикалях слабоват. И давай его водить не по кругу, а восьмёркой, да пониже, над самым лесом. Он — за мной. Раз, другой… А на третий виток я его вывел прямиком на деревенское стадо, на выпас! Фриц, видно, опешил, рванул ручку на себя — а я уже в засаде сверху, с солнца. Дал короткую очередь — и всё. «Мессер» полетел вниз, крыло сломал. А я рядом сел. Думал, скотину всю напугал, молоко пропадёт. Смотрю, а коровам хоть бы что — стоят, жуют, даже головы не повернули. Зато бабы руками всплеснули, закричали, кто-то креститься…
Истории лились одна за другой. Про то, как ЛаГГ-3, прозванном после войны «лакированным гробом», умудрились посадить на замерзшее озеро без шасси, используя фюзеляж как салазки. Про то, как ночью, без приборов, вели группу по едва видным огонькам паровоза. Про курьезные случаи с молодыми ведомыми, которые в первом бою путали право-лево. Каждая байка была не просто смешным случаем, а уроком выживания, смекалки, летного братства.
Я слушал, не вмешиваясь в разговор, пил горячий, обжигающий губы чай. В этих рассказах, в интонациях, в том, как они смотрели друг на друга, не было и тени фальши. Была лишь суровая правда войны и глубокая, искренняя любовь к небу, к своим машинам, к товарищам. И было кое-что ещё, что заставило меня ещё больше зауважать этих людей. Помимо военных историй, они говорили и о курсантах. Не свысока, не как о досадной обузе, а с теплотой, с надеждой, с пониманием колоссальной ответственности.