— Приятно иметь с вами дело, Сергей, — протянул мне руку на прощанье Николай Борисович.
Пожав руку в ответ и и поблагодарив его, я запрыгнул на переднее сидение машины, захлопнув дверь.
— Поехали? — спросил у меня водитель.
— Поехали, — ответил я.
— Меня Федей зовут, — протянул он руку.
— Сергей, — представился я в ответ.
Федя оказался очень разговорчивым. По пути, он успел рассказать про тёщу-сантехника, про паёк из райкома, про то, как Николай Борисович пол часа распекал зама своего и многое-многое другое. Я молчал и наблюдал через окно, как в лужах на асфальте тонут отражения сталинских высоток.
До места мы добрались спустя час. Оказалось, что по адресу, который дал мне Ваня, находился гаражно-строительный кооператив.
Гаражи, выстроенные в кривую линию вдоль промоины, напоминали зубцы старой пилы — одни покосились, другие стояли ровно, а третьи и вовсе без ворот. Ржавые автомобили и запчасти виднелись то тут, то там.
Федя притормозил у третьего ряда, где парень лет двадцати пяти копошился под капотом «Москвича»
— Это не конечная? — спросил он, высовываясь из окна. — Потом куда?
— Домой, — ответил я, собираясь выходить из машины. — Такси вызову.
— Пф, такси! — Федя фыркнул, выключая зажигание. — Эти стервятники счётчики крутят, как прачки бельё. Я подожду, а потом отвезу куда скажешь.
— Спасибо, Федя, — сказал я и вылез из салона автомобиля.
На звук моих шагов, парень высунулся из-за крышки капота, вытирая руки туки тряпкой.
— Здравствуй. Не подскажешь, где найти Шурика? — спросил я, доставая бумагу с адресом и зачитывая его.
— Здравствуй, — насторожился он. — А тебе зачем?
— Гостинец от друга передать надо.
Парень вдруг рассмеялся, по-доброму, с облегчением.
— Сергей? — спросил он, выдыхая. Я кивнул. — Да я и есть Шурик! Ваня говорил, что ты придёшь. Только он описал тебя так, будто тебе лет тридцать, не меньше. Вот я и не понял сразу. Пойдём, я приготовил всё.
Шурик зашёл в гараж, я же встал у входа, прислонившись к двери плечом. Пока парень рылся в углу гаража, вытаскивая банки с краской, он без умолку трещал:
— Наташка-то моя, сестра двоюродная, тихоня такая, скромница. Никого к себе не подпускала. И представляешь наше удивление, когда она на семейных посиделках Ваньку как жениха представила. — Шурик поставил передо мной мешок с известью. — Отец тогда аж трубку выронил. Хе-хе.
— Ваня такой, своё не упустит и если решил — идёт до конца, — усмехнулся я, проверяя густоту краски.
Шурик вдруг выпрямился и щёлкнул пальцами:
— Момент, — сказал он и исчез в гараже, откуда послышался грохот, а затем вернулся с рулонами обоев. — Обойки есть, надо? Красивые, в цветочек.
Я глянул на «Волгу», где Федя дремал, прикрыв лицо газетой. Хорошо что моя «оплата за работу» была при мне.
— Давай, — кивнул я. — Пригодятся.
Пока Шурик возился с рулонами, Федя вышел покурить. Увидев обои, свистнул:
— А ты, парень, как я погляжу, не промах, — он пнул колесо «Волги», будто проверяя его на прочность.
Когда грузили в машину последний рулон, я расплатился с Шуриком. Когда я уже садился в машину, он вдруг сунул мне в карман небольшой свёрток:
— Наташке передай. Скажи, от меня. — Он подмигнул: — Там кое-что для её «золотых рук».
— Передам, — сказал и захлопнул дверь машины.
Федя, закурив вторую папиросу, завёл мотор. «Волга» дёрнулась, разбрызгивая грязь. В зеркале отражался Шурик, который махал нам рукой, будто провожал в долгий путь.
Дорога домой пролетела под аккомпанемент Фединых баек. Он, размахивая сигаретой, живописал, как он однажды овец дрессировал:
— Как-то вёз я рефрижератор с минералкой из Боржоми. Дорога через перевал. Серпантин, туман, камни с неба сыплются. Вдруг вижу — стадо овец перегородило путь. Пастух, дедок в войлочной шапке, курит у обочины, хохочет: «Молодой, — говорит, — тут только орлы летают, а ты на железяке лезешь!».
Федя прикурил, щурясь на закат:
— Я ему: «Дед, дай пройти, план горит!». А он: «А ты спой, как овцы зовутся по-грузински!». Пришлось вспоминать, как в армии в Тбилиси служил. Вспомнил, и как заорал: «ЦО-О-ДА!». Дед аж за живот схватился: «Ладно, — говорит, — проезжай, только гудком их разгони — они к звуку привычные!».
Федя хлопнул ладонью по клаксону, имитируя рёв:
— Так я и ехал Гудю, овцы бегут, дед машет палкой. А на посту ГАИ меня остановили и спрашивают: «Ты чего, больной, сигналишь?». А я им в ответ: «Так овец дрессирую, товарищи!». Они долго смеялись, потом чаем угостили из фляжки. Если ты понимаешь, о чём я.
Я понимал. Да и Федя мне нравился. С хитринкой парень, но при этом гнили в нём не чувствуется.
У подъезда нас встретил грохот. Отец и дядя Боря, красные от натуги, выносили старую кухонную тумбу.
— О, Серёга! — поприветствовал меня дядя Боря. — Помогать пришёл или зрителем?
— И то, и другое, — усмехнулся я, подхватывая ящик с краской. Федя, не дожидаясь просьбы, взвалил на плечо рулон линолеума.
В прихожей мать металась между кухней и коридором, зажав в руках веник и кастрюлю:
— Осторожно! Там же мои банки с огурцами!
Консервы я запихнул под кровать в своей комнате, чтобы не мешали при ремонте. Материалы сложили в углу коридора, где уже стояло ведро для известкового раствора.
Вернувшись в свою комнату, я вытащил пару банок из-под кровати, обернул в газету и вышел из квартиры.
— Держи, — я сунул Феде свёрток. — За терпение.
— Да не надо… — запротестовал он, но руки сами потянулись к свёртку.
— Бери-бери, — сказал я и вложил ему в руки свою ношу.
— Ну, раз настаиваешь… Спасибо, Сергей.
У машины Федя снова остановился, прикурил:
— Так, может, подкинуть тебя куда?
— Нет, благодарю, — отказался я. — Накатался уже. Здесь недалеко, пройдусь.
С Ваней мы переговорили быстро. Я передал ему подарок от Шурика для Наташи, он сообщил мне, что завтра к семи парни придут и начнут работу. Поболтав ещё немного с ним, я отправился домой. Дел оставалось много, а завтра уже снова на учёбу.
Обратная дорога заняла полчаса. Уже дома я переоделся в домашнее и вышел в коридор на помощь отцу, который уже сдвигал в углу коридора старую этажерку.
Сначала мы молчали, разговор не клеился и мы работали в тишине, которую нарушал только скрип половиц. Затем, мало помалу, беседа наладились. Говорили мы в основном о незначительных вещах и серии: лото, домино, погода. Так длилось до тех пор, пока отец не заговорил о моих планах на будущее.
— Мать говорит, ты в звёзды целишься, — неожиданно проговорил отец, вытирая пот со лба. — Говорит, космонавтом стать собираешься.
— Собираюсь, — кивнул я, убирая в сторону стопку старых журналов.
— Значит, не забыл мечту детства. Помню, как ты «Туманность Андромеды» под подушкой прятал, — отец усмехнулся, проводя пальцем по пожелтевшей странице журнала.
— Не забыл, — ответил я. — И это никогда не было мечтой. Разве что в самом начале. А затем это превратилось в цель, к которой я и иду.
Отец помолчал, а затем сказал то, чего я не ожидал от него услышать:
— А ведь я в детстве тоже мечтал о космосе, — он поднял глаза к потолку. — Зачитывался Жюль Верном и Гербертом Уэллсом. «Вокруг Луны» и «Первые люди на Луне» были зачитаны мной до дыр. А потом мне попались и «Марсианские хроники» Брэдбери. Эх, было время. До сих пор эти три книги самые любимые.
Отец сделал паузу, а затем продолжил:
— По правде говоря, я до сих пор представляю каков он. Я о космосе, — отец глянул на меня и улыбнулся. — Наверняка тихий, без суеты, спокойный и необъятный…
Воспоминания нахлынули резко, как вспышка солнечного света через иллюминатор. Я словно снова ощутил упругий вакуум скафандра «Орлан-МКС», слышал щелчки системы терморегуляции. МКС — белый лабиринт модулей. И Земля под нами — гигантский голографический шар, где Амазонка переливалась изумрудной лентой, а пески Сахары мерцали, как расплавленная бронза.
— «Союз МС-25», подтвердите калибровку манипулятора ERA', — голос ЦУПа, звучащий чётко, будто из соседнего модуля, и мои пальцы в перчатках с тактильной обратной связью, которые ловят вибрации роботизированной «руки», монтирующей новые солнечные панели.
Ещё вспомнился момент тишины, когда отстыковались от станции. В иллюминаторе «Crew Dragon» мелькала спутниковая россыпь Starlink, похожая на рой светлячков. И я, как ребёнок, прилипший к стеклу, считал их, пока коллега из JAXA не рассмеялся: «Алексей, ты ж их уже тысячу раз видел!».
Но самым ярким воспоминанием всегда была первая ночь на орбите. Когда выключаешь свет в куполе «Наука» и видишь, как над Тибетом танцуют авроры. Зелёные сполохи, смешивающиеся с огнями Шанхая внизу — будто вся планета пульсирует в такт какому-то космическому сердцу.
— А потом что случилось? — спросил я, выныривая из своих воспоминаний. — Почему не пошёл по этому пути дальше?
Отец ответил не сразу. Он долго молчал, перекладывая с места на место стопки газет. И я уже подумал, что так и не ответит, как это случалось уже много раз, когда я задавал ему неудобные вопросы, но он всё же заговорил:
— Потом… Потом я повзрослел, сын.
И в этом «повзрослел» я услышал звон миллионов осколков от разбитых мечт всех детей мира.
— Но, — нарочито бодрым голосом сказал отец, — я ни о чём не жалею. Ведь я встретил твою мать, потом у нас появился ты. Да и космос ближе, чем нам кажется, — он подмигнул мне. — Пойду перекурю и чаю выпью. Тебе заварить?
— Да, спасибо, — сказал, обдумывая его слова о космосе, который ближе, чем нам кажется. Ведь он прав. К примеру, от Москвы до Питера по прямой 634 километра. А до космоса — всего 100–122 километра.
Когда отец ушёл на кухню, я остался один на один с грудой хлама. Глянув на тумбочку и оценив её размеры, я решил, что справлюсь с ней и без помощи отца. Тумбочка поддалась с лёгким скрипом, обнажив на полу фотокарточку в пыльной паутине.