Запросто! Соглашаюсь, и центрифугу начинают готовить к старту. Меня взвешивают. Кажется, это нужно для формирования противовеса. Прошлый век, ржавую балку им на дряблые плечи! Можно же сделать автоматическую регуляцию, искин даже в режиме дрейфа накидывает схему, в результате которой утяжелённой конец придвигается ближе к центру, тем самым возвращая центр тяжести на ось вращения.
Надо по прилёту домой глянуть, как у нас сделано. Что-то поздно я об этом подумал. Возникает гадкое чувство на основе простой истины: «хочешь сделать хорошо — сделай сам». Возникает и с гнусной усмешкой подсказывает: именно так и будет.
С другой стороны, простота — тоже плюс. Меньше шансов сломаться.
Наконец, процедура подготовки заканчивается. Мелихов поглядывает с некоей долей мальчишеской гордости — вот что у нас есть! Усаживаюсь в кресло. От испытаний вертикальной нагрузкой отказался, позвоночник надо беречь.
Центрифуга начинает раскручиваться. Мне не надо говорить, что фокусировать глаза надо на противоположном конце. Только он неподвижен в нашей общей системе координат.
«Два с половиной же», — сообщает механический голос в наушниках. Руки, немного голову поднимаю спокойно, двигаю пальцами.
«Три. Четыре. Четыре с половиной», — нагрузка уже чувствительная, но дискомфорта не вызывающая.
«Пять. Шесть. Семь», — что-то они размахнулись. Решили, что глава космического агентства обязан выдерживать нагрузки, положенные рядовым космонавтам?
«Восемь!», — голос механический, но откуда злорадные нотки? Двигаться уже трудно, хотя с усилием ещё возможно. Дышать тоже становится трудно.
«Девять! Десять!», — ликует механический голос. Двигаться не пытаюсь, все усилия на дыхание.
«Одиннадцать! Двенадцать!», — захлёбывается восторгом голос. С-цуко! Какого хрена, ржавый якорь вам в зад через глотку! На грудь наваливается тяжелейшая плита, чувствую, как щёки и всю кожу стягивает к затылку.
«Пятнадцать! Шестнадцать!», — дышать невозможно, даже не пытаюсь, наращивая давление в лёгких для хоть какого-то противостояния. Изо всех сил пытаюсь не скользнуть в беспамятство. С трудом отгоняю зелёную пелену перед глазами.
«Восемнадцать!», — тёмно-зелёная волна накрывает глаза и выключает сознание…
В это время сотрудники и побледневший Мелихов бестолково суетятся, трясут оператора. Наконец, кто-то догадывается сорвать топор с пожарного щита и рубануть по кабелю, который возмущённо брызгает искрами. Вой центрифуги постепенно стихает, собравшиеся потрясённо смотрят на труп гостя центра с вытекшими глазами…
Такую картинку быстренько накидал искин, мгновенно переключившийся в режим паранойи. Огромный ему поклон. И отрицательный ответ хозяину ЦПК:
— Когда совсем станет нечего делать, обязательно приду покататься.
— Боитесь?
Он что, на слабо меня пытается поймать? Как подростка?
— Конечно, боюсь. Только не центрифуги, — и откровенно поясняю на вопросительный взгляд. — Вы несколько десятилетий работали филиалом НАСА. У вас тут если не каждый первый, то каждый второй, точно американский шпион и диверсант. Ваш персонал с ними взасос целовался.
— Зря вы так, — смурнеет Мелихов. — Было время — дружили, настало другое время, все всё понимают.
— Свою жизнь на это закладывать не собираюсь! Реальная практика уже много раз показала, что не все понимают.
Возвращаемся к нему в кабинет. У нас масса дел. Надо взять программу обучения с пометками пройденных тем. Табели курсантов с результатами испытаний и оценками. И сразу ясно, что совсем не зря закопался в бумаги.
— Вот это, это и это — из программы исключить.
— Да вы что! Самое основное!
— У нас другие системы управления и оборудование. Впрочем управление «Союзом» оставьте. Может пригодиться.
Вечером, перед строем курсантов объявляю:
— Ваше обучение здесь закончено. Продолжите на Байконуре. Собирайте вещи, завтра после обеда мы туда улетаем.
Глава 27 Подстеленная соломка
10 августа, вторник, время 10:10.
Байконур, ЦУП Агентства.
— Виктор Александрович, «стакан»… — начальник эвакогруппы запинается от моего взгляда и поправляется: — «гильза» доставлена в монтажный корпус. Визуальный осмотр повреждений не выявил.
— Спасибо, Артём Павлович, — кивком отпускаю среднего роста кряжистого мужчину.
Мы удобно расположились за спинами операторов, контролирующих очередной запуск «Симаргла». Мы — это прежде всего я, зампред СБ Медведев и Овчинников. Игорь у меня на положении мальчика за всё, и если он рядом, значит, всё в порядке.
— Почему «стакан», Виктор? — доброжелательно любопытствует зампред.
— По форме и назначению, ДмитрьАнатолич. Ракета в него вставляется, как в стакан. Скорее, как пуля в гильзу, но для наших остряков нет ничего святого, упорно обзывают стаканом. Национальный менталитет сказывается, не иначе.
Зампред беззвучно смеётся.
«Симаргл» тем временем идёт на второй виток, отставая от отделившейся «Виманы». Ракета-носитель до первой космической не дотягивает, хотя может. Пусть и в случае выпрыгивания на орбиту горючего на возвращение не остаётся. Может-то он может, только кто ему даст? Я могу позволить, но показывать лишнего не хочу. Не стоит будоражить американцев сообщением, что ПН «Симаргла» переваливает за восемьдесят тонн. Это, конечно, если его самого считать, а не только «Виману». А почему бы и не посчитать? Есть для этого основания, есть. Но эту карту я пока открывать не буду. С ума сойдут, если узнают, что мы достигли четырнадцати процентов ПН.
В нашу общую свиту с зампредом входят кроме охранников две журналистки. Светленькая симпатичная девушка с РИА-новости и красавица-брюнетка Кира. Поэтому мы не скучаем, хотя процесс идёт на удивление обыденно.
— Скажите, Виктор Александрович, — Кира тонко улавливает момент, когда можно влезть с вопросом, — чем замечателен сегодняшний старт?
— Когда-то я обещал, что мы выведем российскую космонавтику на новый уровень. Сегодня все могут убедиться, что дерзкая декларация моего поколения — не просто мечта. Мы смогли это сделать. Мы смогли опередить Роскосмос. «Ангара-А5В» выводит на орбиту меньший груз, чем «Симаргл», а стартовая масса у неё намного больше. Если говорить сжато, то коэффициент полезной нагрузки у «Ангары» в тяжёлом варианте — 4,6%. У «Симаргла» — 6,55%. На сорок процентов больше. Кстати, американцев мы тоже опередили. У них ПН тоже в пределах четырёх-пяти процентов.
РИА-блондинка недоверчиво улыбается, но вежливо не спорит.
— Почему вы говорите от имени всего поколения? — блондинка находит повод прицепиться сбоку.
— Средний возраст руководства Агентства не высчитывал, но точно меньше тридцати лет. Лет двадцать шесть. То есть мы это сделали. Те, кому сейчас от двадцати до тридцати.
— Виктору двадцать два года, Оля, — Кира улыбается коллеге предельно очаровательно.
— Солидарен с Виктором, — авторитетно вмешивается в беседу зампред. — Это достижение принадлежит всему их поколению. Будем надеяться, что оно не станет единственным.
— Да, — соглашаюсь на все сто. — Вполне возможно, именно сейчас кто-то заканчивает испытание автомобиля, который сможет проехать на одной заправке десять тысяч километров. Без цистерны топлива на прицепе, разумеется.
— Почему вы особо упомянули американцев, Виктор? — блондинка берёт пример с зампреда, обращаясь по имени, хотя, строго говоря, права такого не имеет. Жестоко отомщу! При случае.
— Как «почему»? Они — наши ближайшие конкуренты.
— А китайцы? — РИА-блондинка окончательно перехватывает инициативу.
Кира явственно излучает недовольство.
— Китайская космонавтика изначально глубоко вторична. Они до сих пор повторяют наши достижения и американские прорывы. Ничего своего они миру пока не предъявили. Я имею в виду абсолютно нового.
При следующем вопросе даже Кира глядит на свою товарку, как на дурочку.
— О полезной нагрузке вы сказали. Но что ещё вы сделали нового? Только прошу, не вспоминайте о Гагарине.
Подставилась девочка. Не собираюсь спускать ей такого прокола. Назидательно поднимаю палец, это во-первых.
— О Гагарине, Оленька, надо помнить всегда! — это во-вторых. — Сразу видно, что страшно далеки вы от космического народа, — начинаю на ней топтаться. — Вот Кира даже не спрашивает и, кстати, зря, Кира. Это ты понимаешь, что тоннельный запуск — абсолютно новое слово в мировой космонавтике, а далеко не все твои многочисленные зрители столь компетентны.
— Да, — Кира ловит подачу. — Повышенная полезная нагрузка — это всего лишь следствие тоннельного запуска, я правильно понимаю?
— Абсолютно правильно. Мы показали всему миру, что тоннельный старт возможен. Что это вполне рабочий вариант запуска, а не какие-то фантазии мечтателей-футурологов. Что он даёт ощутимую прибавку к грузоподъёмности. А ещё…
Демонстративно оглядываюсь, прикладываю ребром ладонь ко рту и громким шёпотом сообщаю:
— Ощутимо удешевляет запуск.
Меняю руку у лица, снова заговорщицки оглядываюсь и таким же громким и многозначительным шёпотом добавляю:
— Значительно удешевляет.
Насколько конкретно, говорить отказываюсь. Если станет известно, что стоимость заметно меньше миллиарда, то руководству Роскосмоса останется только застрелиться. Пусть поживут.
— Корпоративная тайна. Тем более что коммерческими запусками мы заниматься не собираемся. В ближайшие два года точно.
В это время в ЦУПе возникает лёгкое оживление. «Вимана» выходит на прямую связь.
— Там что, кто-то есть? — поражается зампред, вслед за ним журналистки. — Девушка?
— Можно и так сказать, — уклоняюсь от прямого ответа.
Но в меня вцепляются плотно и все сразу.
— Да нет, живого пилота нет, конечно, — выдавливают из меня признание. — Манекен с кучей датчиков и бортовой компьютер с нейросетью и синтезатором речи.
Уходим на обед. Время есть, до следующего сеанса связи больше часа. «Симаргл» тоже ещё полетает, ему скорость надо сбросить.