не звучала грубость — сухо, но без злобы. Всё-таки, если быть честным, Скай только что спас меня. Нас всех. И даже если его методы вызывали у меня неприятие и отвращение, всё равно грубить сейчас было неправильно.
— Ой, какие мы нежные, — отозвался Скай с откровенной издёвкой. Его красный глаз-сканер вспыхнул ярче, словно подчёркивая сарказм. — Но раз уж ты заговорил о моём «спуске»… Если до тебя ещё не дошло, то я тут не просто так болтаюсь, изображая чёртову светящуюся погремушку, чтобы порадовать вас. Я, между прочим, застрял.
— Как застрял? — переспросил я, моргнув и удивлённо вскинув брови, насколько позволяла стреляющая боль в скуле.
— Триттовая нить, — обречённо выдохнул дроид. В его синтезированном голосе промелькнула непривычная нотка досады. Почти… беспомощности? — Когда этот идиот Барнс рванул наутёк… ну, петля затянулась не только на его шее. И всё. Финиш.
До меня наконец дошло. Почти невидимая, тончайшая, но прочнейшая нить, которой Скай с такой ловкостью обезглавил Барнса, теперь удерживала и его самого — намертво привязанного к потолочной балке мостика. Его манипуляторы, хоть и многофункциональные, оказались слишком грубыми, чтобы справиться с узлом из хитро затянутого тритта. А разрезать или оборвать нить, как он сам хвастался, не имея специнструмента, было задачей почти невозможной. Для него уж точно.
Вот тебе и высокотехнологичный киллер, попавшийся в собственную смертельную ловушку. Ситуация приобретала неожиданный и даже комичный оборот. Обе части дроида пленили сами себя.
Но это подождет.
Сейчас же первоочередной задачей было понять, что, черт возьми, творится на остальной части «Церы». Пальцы дрожали, когда я активировал браслетный коммуникатор, машинально пролистывая вереницу менее важных системных уведомлений, и наконец открыл сообщение от Ниамеи.
Пока мы тут, наверху, отчаянно пытались выжить в схватке с главарями этого мятежа, на нижних палубах разыгралась своя, не менее жестокая и кровавая драма. Ниамея, не до конца оправившаяся от чудовищных перегрузок, возглавила то, что она в своем кратком сообщении с мрачной иронией окрестила «силами самообороны „Церы“». По сути, это были вооруженные пассажиры и четверо примкнувших к ним корпоратов. И они отчаянно сошлись в бою с остатками отряда Маеды.
Немалую, а может, и решающую роль в этой бойне сыграл Хотчкис — немолодой вояка с допотопными протезами вместо рук. Ещё недавно он живописно разносил самодовольного охотника за его блестящий, но бесполезный бластер, а теперь стал воплощением смертельной точности. Его старый, любовно вычищенный карабин в узких коридорах корабля работал как хирургический скальпель — методично, безжалостно, метко. Он не тратил патроны зря. Он ждал. Выбирал момент — и стрелял. В стык. В визор. В кабель.
Броня безопасников Маэды держала удар — многослойные композиты, усиленные сочленения, фильтры, визоры. Всё по уставу. Но сближаться они не спешили. Видели, как работает этот ветеран с жуткими металлическими клешнями. Каждый его выстрел — минус один. Или ранение.
А настоящим чудом стал Фло.
Наш Фло — вечный паникёр, мастер по поиску самых узких и пыльных щелей во время тревоги. Кто бы мог подумать, что именно он станет надёжной опорой Хотчкису?
Бледный как полотно, с трясущимися руками, но глазами, в которых пылал тот самый безумный огонь. Каждый раз, когда Хотчкис уходил на перезарядку на те недолгие секунды, на которые враги делали ставку — Фло взрывался свинцовым шквалом.
Словно сорвавшись с цепи, он выскакивал из укрытия и начинал палить во все стороны из четырёх пистолетов. Снаряды стучали по броне, рикошетили от переборок, заставляя даже самых крепких из безопасников зарываться в укрытие и истерично материться в эфир. Он не давал им шанса. Он отнимал у них инициативу. Он выигрывал Хотчкису несколько бесценных секунд — ровно столько, чтобы старик снова встал в стойку и продолжил свою хладнокровную работу.
Дуэт получился удивительно слаженный. И по-настоящему смертоносный.
Когда большая часть штурмового отряда Маеды была уничтожена или тяжело ранена, а боевой дух оставшихся иссяк перед лицом такой неожиданной и яростной обороны, они приняли единственно верное решение — сдаться.
Последствия этой победы, однако, имели и свою тёмную сторону. Ниамея, чей гнев и жажда справедливости после всего пережитого были подобны натянутой до предела тетиве, не стала дожидаться общего совета или чьего-либо одобрения. Как и предрекал доктор Блюм, её приговор для Маеды был скор и безжалостен. Глава отряда службы безопасности корпорации «Изида», предавшая нас, получила скафандр с максимальным запасом кислорода, пару дополнительных баллонов в руки и билет в один конец — через открытый шлюз в холодную пустоту космоса.
Вместо немедленной казни, в ожидании неминуемой смерти, ей предстояло немногим более суток провести в полном одиночестве в пустоте космоса. Жестоко? Несомненно. Справедливо? После всего, что Маэда сделала, после её готовности отдать нас на расправу Барнсу… Да, пожалуй, она это заслужила. И где-то в глубине души, несмотря на первоначальный шок от такой расправы, я чувствовал мрачное удовлетворение от того, что это бремя не легло на мои плечи.
Итогом всех этих кровавых разборок стало то, что и без того немногочисленных людей на борту «Церы» стало ещё меньше. Корабль стремительно пустел.
После боя, первоочередной задачей стало спасение Грона. Ниамея силами нескольких бывших безопасников Маеды, которые сразу выступили на нашей стороне, под присмотром доктора Блюма организовала его транспортировку в медотсек. Десантника, больше похожего на изломанную куклу, чем на человека, бережно поместили в регенерационную капсулу. Дисплей высветил безжалостные прочерки вместо таймера — травмы были слишком серьёзны. Грону предстояло провести в целебном геле не одну неделю, а может, и месяцы. Но он будет жить. И это было главным.
Потеря Грона как боевой единицы была ощутимой, но и здесь судьба подкинула неожиданный подарок в лице Хотчкиса. Старый вояка не просто продемонстрировал выдающиеся боевые навыки. Он показал себя человеком чести. Не испугался, не прогнулся перед вооруженными мятежниками, встал на защиту других, когда это было смертельно опасно. Его немногословная решимость и спокойствие внушали невольное уважение. А восторженные, хоть и немного бессвязные, рассказы Фло о его поведении в бою лишь укрепили моё зарождающееся доверие к этому человеку. В нашем отчаянном положении каждый такой союзник был на вес золота.
Мы занимались и более приземленными, но от этого не менее важными делами. Одним из них было вызволение Ская, точнее, его злосчастной головы, всё ещё безвольно болтающейся под потолком мостика на своей знаменитой и чертовски прочной «триттовой нити». Развязывать сложный узел этой самой нити, которой дроид маниакально дорожил, пришлось доктору Блюму. Я, конечно, предпринял робкую попытку, но куда там моим израненным пальцам и всё ещё плывущему зрению. Чтобы справиться с этой ювелирной задачей, требовалось не только орлиное зрение — нить была пугающе тонкой, почти невидимой — но и поистине хирургическая точность и невероятная ловкость рук, которыми я, увы, никогда не мог похвастаться, а сейчас и подавно.
Скай категорически настаивал именно на аккуратном распутывании сложной петли, которой он крепил нить к потолочной балке, с гневом отвергая все предложения просто её обрезать. Оно и понятно: как он сам неоднократно высокомерно подчеркивал, его личный запас этой сверхпрочной «триттовой нити» был крайне ограничен, и портить такой бесценный ресурс он не собирался ни при каких обстоятельствах.
Впрочем, совсем без дела я не остался. К моему величайшему «удовольствию», мне досталась не менее «почётная» миссия — пришлось принять самое непосредственное участие в вызволении дроида. Да, именно мне выпала сомнительная честь доставать его обезглавленное, но всё ещё исправно функционирующее тело, безнадежно застрявшее в темной глубине узкой вентиляционной шахты.
Это оказалось той ещё морокой.
Я до сих пор не мог понять, каким образом этот кусок железа умудрился так противоестественно вывернуться и протиснуться в столь узкий короб воздуховода.
Не всякий профессиональный акробат или цирковой йог способен на такие противоестественные изгибы и складывания своего тела. Потребовалось немало времени, усилий и изобретательности, чтобы вызволить его оттуда, попутно выслушав от Ская целую лекцию ценных, и не очень, указаний, и массу язвительных комментариев по поводу моей очевидной нерасторопности и криворукости.
Пока мы с доктором Блюмом занимались «сборкой» Ская, Фло получил приказ навести порядок на мостике. Его протесты о том, что «заслуженный защитник „Церы“, отразивший атаку превосходящих сил противника», не должен заниматься такой чёрной работой, были решительно пресечены. Не умаляя его неожиданно проснувшихся боевых талантов, я твёрдо указал ему на то, что, во-первых, капитанский мостик — не проходной двор, и практика показывает, что излишнее скопление посторонних здесь до добра не доводит. А во-вторых, тот хаос, что царил вокруг, был в немалой степени и его «заслугой». Рыжего вывернуло наизнанку, когда он рассмотрел, во что именно превратилась капитанская рубка после нашей маленькой, но очень кровопролитной войны и… весьма специфических методов работы Ская.
А значит ему и убирать.
После бури всегда наступает затишье. Иногда — оглушающее, давящее своей неестественностью.
Именно таким оно и было на борту «Церы» все последующие сутки. Корабль оставался неподвижен, затаившись в складках астероидного поля, словно раненый зверь, зализывающий раны в укромной норе. Двигатели молчали, экономя драгоценные остатки топлива, и в установившейся тишине особенно громко звучали скрипы переборок, стоны металла, далёкие отголоски работающих систем жизнеобеспечения — постоянное напоминание о том, что мы всё ещё живы, запертые в этой стальной скорлупе посреди враждебного космоса.