Первое, что я ощутил, это резкое падение перегрузки. Дыхание выровнялось. Я с трудом открыл глаза. Мостик выглядел так же, как и прежде, но за иллюминаторами теперь клубился этот сюрреалистический серый туман.
— Мы… мы успели, — выдохнул Фло и шмыгнул он носом. По его лицу текли слёзы.
Ну да — было страшновато.
Ощущение невесомости после чудовищных перегрузок было почти блаженным. Словно невидимые тиски, сдавливавшие каждую клетку тела, наконец ослабили свою хватку. Ниамея, все еще тяжело дыша, откинулась на спинку кресла и жестом позволила всем отстегнуться от удерживающих систем.
По мостику прокатился вздох облегчения, смешанный с тихими стонами и кряхтением разминающих затекшие конечности людей. Даже обычно невозмутимый Хотчкис осторожно пошевелил плечами, словно проверяя, все ли его кости остались на месте. Фло же, утерев слезы, судорожно глотал воздух, пытаясь справиться с нервной дрожью.
— Небольшой перерыв, — хрипло объявила Ниамея по громкой связи для остальных пассажиров. — Но далеко не расходитесь. Самое сложное ещё впереди!
Я осторожно отстегнул ремни своего кресла. Каждое движение отдавалось ноющей болью в мышцах. Ощущение было такое, словно меня долго и старательно молотили кувалдой, а потом на десерт пропустили через центрифугу. Тем не менее, возможность снова почувствовать себя относительно свободным была невероятно желанной. Я медленно размял шею, чувствуя, как хрустят позвонки, и с осторожностью пошевелил руками и ногами, возвращая к ним подобие кровообращения.
Ниамея тем временем снова углубилась в показания приборов. Ее лицо оставалось серьезным и сосредоточенным, несмотря на пережитый стресс. Через несколько минут она подняла взгляд и обвела нас тяжелым взглядом.
— А теперь к плохим новостям, — констатировала она, и без того мрачная атмосфера на мостике сгустилась еще сильнее. — С нашим уровнем топлива из гиперпространства мы вывалимся… примерно через восемнадцать часов.
— Что предлагаешь?
— У нас есть выбор, — произнесла она. — Два варианта. И оба, откровенно говоря, паршивые.
Она сделала небольшую паузу, словно давая нам время подготовиться к худшему.
— Первый вариант, — продолжила Ниамея, её взгляд снова вернулся к мерцающим диаграммам на её консоли, — это ждать до последнего. Продолжать полёт, пока в баках не останется ни единой капли топлива, и сверхсветовой двигатель не заглохнет сам. В этом случае корабль, лишённый стабилизирующего поля FTL-привода, просто «вытолкнет» обратно в нормальное пространство. Произойдёт неконтролируемая реверсия.
Она постучала пальцем по одному из графиков.
— В теории, — её тон стал чуть более отстранённым, почти академическим, — чем дольше корабль находится в гиперпространстве, чем дальше он уходит от массивных гравитационных полей точки входа, тем более… предсказуемо и плавно сможет пройти аварийное вываливание. Словно гипертуннель сам «выплёвывает» объект в наиболее стабильной точке своей структуры. Возможно, это уменьшит перегрузки, и сам процесс будет, так сказать, менее болезненным для корпуса корабля и для нас. Но, — она подняла на нас глаза, и в них не было и тени оптимизма, — это всего лишь моя догадка, а значит абсолютная лотерея.
— Но почему? — недоуменно нахмурился Хотчкис, пытаясь вникнуть в странные законы гиперпространства. — Почему просто нельзя сделать более короткий прыжок?
— Потому что, — в очередной раз вздохнула Ниамея, — у подпространсвенных тоннелей имеется минимальное значение их длины. Ниже которого не бывает. Не пытайтесь понять и не спрашивайте почему, просто примите как факт. На сегодняшний день ни одна из многочисленных попыток совершить более короткий переход в подпространстве не увенчались успехом.
— Они все погибли? — прошептал Фло, его и без того бледное лицо стало совсем бескровным, а глаза округлились от неподдельного ужаса.
— Неизвестно, — уклончиво пожала плечами Ниамея, избегая смотреть ему в глаза. — Они все просто исчезли. Так что, теоретически, кое-какие шансы выжить есть.
Ее речь сложно было назвать обнадеживающей. Скорее, она звучала как констатация печального факта с небольшой примесью формальной надежды.
— Никто не может с уверенностью предсказать, в какой именно сектор космоса нас вышвырнет после вываливания из гиперпространства, — продолжила Ниамея, снова погружаясь в изучение данных на своем дисплее. — Мы можем оказаться в миллионах световых лет от запланированной точки выхода, в совершенно неисследованном регионе космоса. Поэтому, лично я, склоняюсь ко второму варианту. Мы сами принудительно заглушим силовые установки «Церы» до того, как топливо иссякнет полностью. Например, через… — она снова углубилась в свои расчеты, ее пальцы быстро скользили по сенсорной панели, — … скажем, через сорок минут полета. Это сохранит для нас хоть какой-то, пусть и мизерный, запас топлива после того, как нас вытолкнет обратно в нормальное пространство.
Что же, в этом была своя суровая логика.
Если в результате этого неконтролируемого «вываливания» из гипертуннеля с нами не произойдет никакой катастрофы — корабль не развалится на части от перегрузок, и наши тела выдержат это испытание, то нам отчаянно понадобится хоть какое-то топливо.
Иначе какой смысл в нашем чудесном выживании, если остаток своих дней нам придется провести в бесконечном, безмолвном дрейфе посреди ледяной пустоты, где не встретить даже случайного торгового судна.
Таким образом, сохранив хоть немного топлива, мы оставляли себе теоретический шанс куда-нибудь добраться, прежде чем начнем умирать от голода или жажды.
— Зачем тогда ждать сорок минут?
— Процесс выхода из гиперпространства будет, скорее всего, гораздо более резким, жёстким и абсолютно непредсказуемым по своим последствиям для структуры корабля. Искусственное схлопывание поля гипердвигателя, особенно на такой скорости и с нашими изношенными системами, может вызвать колоссальные напряжения в корпусе. Перегрузки для нас могут оказаться даже сильнее, чем те, что мы испытали при экстренном входе в гипертуннель, уходя от ракет. Поэтому, прежде чем мы это сделаем, — сверкнула глазами Ниамея, — я хочу побыть с Гроном.
Хотчкис, судя по всему, проникся мрачным настроением Ниамеи в полной мере и уже пожалел о своём вопросе. Настолько, что, казалось, совершенно забыл о технологичных протезах вместо рук. С глухим треском он с такой силой сжал подлокотники своего кресла, что одна из его искусственных конечностей попросту отломала значительную часть конструкции. Сам стрелок, казалось, даже не заметил этого, его взгляд был устремлен куда-то в пустоту, отражая царившее на мостике напряжение и безысходность.
Глава 18
После кошмарного «вываливания» из гиперпространства, когда дрожь в корпусе «Церы» начала стихать, а хаотичное мигание аварийных огней стало более упорядоченным, пришло осознание — мы выжили.
Но это знание не принесло ни капли радости. На мостике по-прежнему царила гнетущая, могильная тишина. Каждый из нас, словно оглушенный ударом, пытался осмыслить тот ужас, который мы только что пережили, то мимолетное касание небытия, которое едва не стало для нас последним.
Хотчкис, с посеревшим лицом, словно каменный, неверяще ощупывал свою челюсть. Его пальцы скользили по кровоточащим деснам, выплевывая на пол мостика мелкие, острые осколки зубов и крошку эмали.
Я машинально провел языком по своим зубам, испытывая легкое облегчение — все на месте, целы и невредимы. Фло, бледный как полотно, сидел в своем кресле, монотонно раскачиваясь из стороны в сторону, словно сломанная марионетка, не издавая ни единого звука. А Ниамея безжизненно лежала лицом на мерцающей приборной панели. Её руки безвольно свисали по бокам кресла, и лишь едва заметное движение груди свидетельствовало о том, что девушка всё ещё оставалась жива.
Затем мой взгляд случайно упал на собственные руки, и я замер от странного зрелища. Сквозь бледную кожу отчетливо просвечивалась сеть вен, но вместо привычного синеватого оттенка они казались иссиня-черными, словно под моей кожей пролегли чернильные ручейки. Примечательно, что у остальных членов экипажа я не наблюдал подобного эффекта.
Несколько раз я сжал и разжал кулак, прислушиваясь к своим ощущениям. Никакой боли, никакого дискомфорта — лишь странный, пугающий цвет. Затем я согнул руку в локте, совершил несколько круговых движений плечом, исследуя подвижность суставов. Результат был тот же — полная функциональность, но этот неестественный, зловещий оттенок вен… Я провел пальцами по коже, ощущая гладкую поверхность, под которой пульсировала чужая чернота. Пришел к странному выводу — все в порядке, если не обращать внимания на этот новый, пугающий цвет и чрезмерный контраст, словно кто-то нанёс на мне чёрные татуировки.
Забавно, несмотря на нарастающее чувство внутреннего ужаса, я не испытывал паники. Меня окутало странное, почти болезненное состояние апатии. Мир вокруг словно потерял краски и остроту, превратившись в размытую, безжизненную картину. Судя по отсутствию какой-либо активности у остальных, их накрыло такое же парализующее чувство. Никто не спешил заговорить с другими, никто не пытался покинуть свое кресло. Даже предохранительные ремни до сих пор оставались застегнутыми, словно удерживая нас в этом состоянии оцепенения.
Внезапно, словно прорвав плотную завесу апатии, пришло осознание: ведь на корабле, помимо нас, были и другие люди — корпоративные безопасники, бывшие пленники охотников за головами, а также рабочие и дети с сопровождающими. Инстинктивно я повернул руку так, чтобы видеть дисплей своего браслетного коммуникатора. Связь присутствовала — соответствующий значок слабо светился зеленым. Но ни от кого не поступало никаких сообщений.
«Наверное, их тоже ментально припечатало этой чертовой встряской», — вяло промелькнула первая мысль. А следом, холодным и безжалостным лезвием, пронзила вторая. — «Или они все умерли».
Про себя я снова отметил странное отсутствие эмоциональной реакции на эту ужасающую мысль. Сейчас я бы воспринял их смерть совершенно спокойно, с каким-то отстраненным безразличием. Словно это было обычное дело, и люди на нашем корабле умирали едва ли не по расписанию.