И еще: мешала клановость. Клановость была, пожалуй, ключевым словом.
Расскажу только одну историю об Асиной клановости.
В начале 80-х муж привел к нам в дом обаятельного молодого экономиста Колю Шмелева. Не пройдет и пяти-шести лет, и Коля alias Николай Петрович Шмелев станет автором нашумевшей статьи в «Новом мире» (увы, уже без Твардовского) «Авансы и долги»77. Статью эту не забыли до сих пор, ведь она была из первых ласточек грядущих перемен.
В «Авансах…» Шмелев сформулировал, казалось бы, очевидную истину: советская экономика по самой своей сути была… тормозом прогресса.
Вот что написал Шмелев в «Новом мире» в 1987 году: «…настойчивые, длительные попытки переломить объективные законы экономической жизни, подавить складывавшиеся веками и отвечающие природе человека стимулы к труду привели в конечном счете к результатам, прямо противоположным тем, на которые мы рассчитывали. Сегодня мы имеем дефицитную, фактически несбалансированную по всем статьям и во многом неуправляемую, а если быть до конца честными, почти не поддающуюся планированию экономику, которая не приемлет научно-технический прогресс…»
Шмелев приобрел известность и как писатель — автор романа «Пашков дом». Этот-то «Пашков дом» и заставил меня в тех уже далеких 80-х обратиться к Асе Берзер. Дело в том, что, прочтя рукопись романа, я не знала, что посоветовать Шмелеву: в какой журнал или издательство ему лучше всего обратиться. Более того, не знала, стоит ли Коле посвятить себя литературе, писать дальше… Вот я и направила Николая Петровича к Асе Берзер, к самому квалифицированному арбитру из всех, кого знала.
Благо мы с Асей в 80-х сблизились. Она все еще тяжело переживала свое увольнение из «Нового мира», а я тяжело переживала вынужденную эмиграцию сына, как тогда казалось, вечную разлуку с ним и с обожаемым внуком. В этот очень трудный для нас период мы с Асей почти ежедневно перезванивались и подолгу болтали по телефону. Как могли утешали друг друга.
И вот по телефону же я попросила Асю проконсультировать Колю Шмелева.
И что же? Ася мне даже не отзвонила. Позвонила Муха-Мухочка и сообщила, что Ася… возмущена: как я могла послать к ней совершенно неизвестного человека, человека с улицы. Да еще с его писаниной. К тому же этот нахал принес ей цветы, а может, коробку конфет… Не помню, что осмелился презентовать неподкупной Берзер нахал Шмелев…
Конформистка Муха предложила мне извиниться перед Асей. Мол, я же говорила тебе, что она чокнутая… Может, боится, что Шмелев — агент КГБ и будет выуживать из нее, Аси, литературные секреты.
Я извиняться не стала. Сперва рассердилась, потом пожалела Асю. Ведь Коля был, с моей точки зрения, чрезвычайно занимателен: умница, симпатяга, немного пижон, немного шестидесятник-диссидент, выпивоха, говорун и знаток жизни «верхов» — одно время был зятем Хрущева[Н.П. Шмелев мог бы сыграть гораздо большую роль в судьбе страны. Но ему представилась возможность читать лекции в Западной Европе, кажется, в университете в Швеции. И он согласился. Отбыл из страны на долгие годы. Уехал в самое судьбоносное время. Совершил роковую ошибку.].
Но для Аси Шмелев был человек не ее круга. И этим все сказано.
Самое печальное, что как раз советская власть была заинтересована в том, чтобы разделить интеллигенцию на «круги» и «касты». Загнать в разные «загоны» и заставить вариться в собственном соку…
Но хватит о ненавистной мне кастовости. Стоит ли попрекать ею умную, бедную, гордую Асю?
Инцидент с Колей Шмелевым был скоро забыт. Мы с Асей продолжали подолгу болтать по телефону.
Но время шло. Каюсь, того подземного гула, который предшествует крутым переменам в судьбе стран и народов, я не услышала… Однако скоро перемены стали видны, что называется, невооруженным глазом. Мы с мужем воспрянули духом. Асю — все раздражало. Раздражали и новая литература, и обилие новых газет, журналов, издательств, и новые богачи, и столь удобные каждому москвичу базарчики возле метро…
А потом приоткрылись границы. И наша жизнь с Д.Е. изменилась. Несмотря на его болезнь, мы стали много ездить.
И постепенно мы с Асей отдалялись друг от друга. Хотя все еще часто перезванивались. Но прежней сердечности уже не было. По правде говоря, я никому не прощала даже воркотни по адресу молодых реформаторов: Гайдара, Чубайса.
Ася умерла в 1994 году. За год до того я похоронила мужа…
А в 1995 году прочла в журнале «Звезда» незаконченную книгу А. Берзер «Сталин и литература». Прочла и поразилась. Даже зная недостатки Аси, даже зная ее литературоцентризм, я все же была удивлена, поняв, в каком перевернутом мире она жила.
Асей движет фанатическая ненависть к Сталину. И в этом мы едины. Но поражает полное нежелание осознать роль Сталина в контексте истории. Понять, что Сталин был венцом тоталитарной системы, созданной Лениным. Для Аси Сталин — монстр, упырь, неизвестно откуда взявшийся. Его политика — следствие сволочного характера. Всего лишь…
«Из каких революционных недр» появился этот «бездарный, маленький коварный человечек», этот «хитрожопый» тип? — вопрошает Ася.
Опираясь на исторические изыскания Ю. Трифонова, она пишет, что Сталин похерил правду о Гражданской войне, о Снесареве, о братьях Трифоновых и других людях, сражавшихся и побеждавших под Царицыном. А ведь именно они были «реальными участниками революции, подлинными создателями Красной гвардии, Красной Армии».
Но что мы знаем об этих братьях Трифоновых, об этом Снесареве? О страшных годах Гражданской войны, экспроприаций, подвалов Чека, подавлении восстаний и мятежей?
Мне кажется, что сам Трифонов в своих произведениях о Гражданской войне понимал: он соскреб только первый, самый верхний слой фальсификаций. Сталинский слой. Если бы он так не думал, то был бы не Юрием Трифоновым, а Михаилом Шатровым…
Впрочем, не это — тема Асиных писаний. Она пишет о литературе. Как сказано, всю жизнь была занята литературой. И не литературой вообще, а русской советской литературой нескольких десятилетий XX века.
Да, эту литературу губил и растлевал на наших с Асей глазах Сталин своими постановлениями-разгромами и своими премиями, своей хвалой и своей хулой. Ася подметила, что Вторая мировая война началась и кончилась в СССР сталинскими постановлениями о литературе: в обоих случаях — разгромными. Знаменательно!
Литературу сталинских времен А. Берзер знала отлично — тонкий вкус, любовь к великим произведениям русской классики сделали ее беспощадной к жалким поделкам той эпохи. Никому Ася Берзер не дает поблажки. Пишет и об «ужасной стилистике Леонида Леонова или Всеволода Иванова, которых… никогда не могла дочитать до конца», и о «лживой и густой малограмотности» Федора Панферова, и о «хитреце-драмоделе» Корнейчуке, весь творческий путь которого «подл», и о близком к Корнейчуку типе «ловкача-уловителя» Павленко. Так же бескомпромиссно относится она и к некогда любимым многими интеллигентами Симонову и Борису Горбатову. Их беспринципность Ася вычитала из симоновско-горбатовских заказных творений. Только из «стилистики». Еще одно доказательство того, что из-под нечистых фальшивых перьев не рождается хорошая литература.
Однако, как только речь выходит за рамки литературы, просто диву даешься. Тот же Сталин у Берзер и агент охранки, и бандит, и вор (украл чужую библиотеку в ссылке). Какие мелочи! Подумаешь, библиотека! Сталин украл гигантскую страну. А революционеры все о библиотеке. Может быть, потому, что библиотеку собирали сами, а страна уже была краденой. И сколько уникальных библиотек разграбили верные ленинцы в ходе революции!
И кто сказал, что Сталин восемнадцать раз приходил во МХАТ на «Дни Турбиных»? Она, Ася, и ее приятельницы ни разу на этом спектакле Сталина не встретили. И уже в 1929 году в ответ драматургу Билль-Белоцерковскому Сталин себя разоблачил — никакой любви к Булгакову и к его гениальной пьесе он не питал. А разрешил снятый с постановки спектакль исключительно из своих хитрых («хитрожопых») сталинских соображений. Разумеется, кто будет спорить с этим? Но почему Ася всего лишь мельком поминает само письмо модного и влиятельного в ту пору драматурга Билль-Белоцерковского? Письмо-донос. Билль-Белоцерковский призывал Сталина не быть либералом и, руководствуясь исключительно «классовым подходом», запретить к чертовой матери пьесы классово чуждого Булгакова… И разве один был такой урод в тогдашней литературе? Лев Разгон рассказывал мне, что в годы юности он и его друзья, науськанные «старшими товарищами», ходили в Художественный, чтобы зашикать, сорвать спектакль «Дни Турбиных». Сталин был действительно хитрый политик — он и «Дни Турбиных» разрешил, и Маяковского реабилитировал, и вернул в Россию Горького, который сбежал от Ленина и от советской власти. Вернул после войны и Куприна. И охотно вернул бы Бунина, лауреата Нобелевской премии. Даже послал за ним своего эмиссара Симонова.
Я отнюдь не поклонница Союза писателей, созданного в 1934 году. Но разве можно забыть о том, что представлял собой РАПП — объединение пролетарских писателей?
По словам Аси, после Сталина наступила «светлая эпоха» Хрущева. «Светлая для всех честных людей». Совсем в духе пионерской песни: «Близится эра светлых годов, / Клич пионера “Всегда будь готов!”».
Но вот Пастернак назвал «Никиту» дураком и свиньей… Вообще насчет «светлой эпохи» — сильно преувеличено… Реабилитировали только «незаконно репрессированных». Да и то лишь небольшую часть — остальные погибли. А крестьян вообще не реабилитировали. И землю их наследникам не вернули. И десталинизацию не провели. И руководство литературой и искусством малограмотными аппаратчиками и персонально генсеками не отменили. И ребят, которые читали тогда стихи у памятника Маяковскому, сажали в психушки и делали им насильно уколы, разрушавшие их психику. На совести Хрущева и позорная травля Пастернака.
Впрочем, тут меня все же заносит. При Хрущеве жить стало и впрямь куда безопаснее и лучше, нежели при Сталине.