Протянув руку, она сказала: «Мишка», а ее муж — он всегда держался немного позади — произнес «Наум». У него, кстати, оказалась и фамилия: Славуцкий.
Здороваясь с Мишкой, я сказала, что мне, мол, неудобно называть даму Мишкой, нельзя ли узнать ее имя и отчество. Однако дама — а она была в летах — решительно отвергла мою просьбу. Все, мол, обращаются к ней как к Мишке. И Жора добавил, что Мишка очень знаменита, что она была узницей ГУЛАГа и что ее и в СССР, и в Германии знают и стар и млад.
Итак, Мишка. Про таких, как она, говорят: «Маленькая собачка до старости щенок». Мишка была очень маленького роста, худенькая, подвижная, с красным носиком, с живыми черными бусинками-глазами. Наверное, в молодости она походила на «мягкую игрушку». Отсюда и прозвище.
Однако в 60-х, повторяю, Мишка была уже старовата, хотя держалась молодцом. В отличие от большинства советских женщин, которые в пенсионном возрасте быстро опускались, ходили без зубов, седые и нечесаные, Мишка была по-западному ухоженна, с черными как смоль волосами, с хорошими вставными зубами и даже чересчур, на мой взгляд, модно одетая. Первое время меня раздражало Мишкино кокетство. Она беспрерывно кокетничала и с собственным мужем, и со всеми нами. Но потом я привыкла к ее ненатуральным улыбкам, ужимкам и капризному тону… А наши соседи по дому, Жора и Майя, в Мишке души не чаяли. Впрочем, я скоро убедилась, что в Мишке души не чаяло великое множество либеральных граждан. Круг ее общения все время расширялся. Бедный Наум, который день-деньской трудился, кажется, инженером на заводе, каждый вечер вел ее под ручку в очередные гости. Мишка распространялась по Москве со скоростью лесного пожара. И не только по Москве.
Как ни удивительно, но Мишкины фанаты не языком болтали, а активно помогали ей, работали на нее. Муж мой терпеть не мог исполнять чужие поручения. И я поразилась, когда он раза два приволок из ГДР тяжелые сумки с барахлом, собранным для Мишки ее немецкими друзьями.
С ГДР у Мишки была постоянная связь. Даже я как-то везла по ее просьбе шоколадные конфеты для неизвестной мне дамы из Восточного Берлина. А заграничными шмотками, которые муж и, видимо, не только муж таскали ей из Германии, Мишка распоряжалась вполне грамотно. Шмотки она передавала, к примеру, Ане, подруге Беспалова, приятеля мужа, а Аня распродавала их в издательстве, где числилась редактором. Аня была девушка простодушная и однажды стала отчитываться перед Мишкой в нашем присутствии, не обращая внимания на сердитые Мишкины жесты…
В середине 60-х Мишка наладила контакт и с ФРГ, то есть с капстраной. Кто-то из командировочных помог ей разыскать ее бывшего супруга Курта Мюллера, функционера германской компартии в 30-х годах.
Кроме всего прочего, это дало Мишке повод укорять Д.Е., моего мужа, за то, что не он связал ее с Мюллером. Мишка всех убедила, что, выполняя ее просьбы, люди делали одолжение не ей, а, напротив, она делала одолжение им…
Помню, как сокрушалась Катя Светлова, весьма достойная и милая женщина, в будущем теща Солженицына, отказавшаяся как-то раз подвезти Мишку на своей машине. Катя имела «Волгу» и сама ее водила, что было в ту пору не так распространено. И Мишка этой «Волгой» часто пользовалась, считая это само собой разумеющимся. Отказ Кати ее просто возмутил…
По-моему, большая часть там- и самиздатской литературы проходила через Мишку, и она распоряжалась ею по своему усмотрению. Это давало ей большую власть над нами. Ведь прочитать хорошую книгу «оттуда» и важные послания «отсюда» в те времена дорогого стоило.
В соответствии с этой властью Мишка и вела себя. Только-только я познакомила ее с западногерманским писателем Бёллем, которого усердно переводила, как Мишка стала чуть ли не главной фигурой в свите модного тогда Бёлля. Помню, что на встрече Бёлля в ресторане с известными молодыми поэтами было всего два тоста: один произнесла Белла Ахмадулина, второй — Мишка — Вильгельмина (так она представилась Бёллю).
Вообще-то говоря, интриги Мишка плела виртуозно. Коснулось это и меня.
Однажды Мишка специально направилась к нашему другу Дональду Маклэйну, чтобы сообщить ему какую-то гадость обо мне. Но Дональд, очень спокойный и вежливый, с виду даже флегматичный англичанин, разбушевался, прогнал Мишку и тут же позвонил Д.Е., чтобы предупредить его.
Однако про Мишкины интриги рассказывать довольно скучно. Тем более во многих случаях они были очень мелкие. К примеру, семья Мишкиных друзей оказалась на грани развода. Мишка тут же едет к обиженной жене и сообщает, что любовница ее супруга полный ноль и она, Мишка, удивлена тем, что супруг буквально «потерял голову». А потом бежит к потерявшему голову супругу и доводит до его сведения, что жена поносит неверного последними словами…
Намного интереснее продолжить рассказ о Мишкиных связях. Тем более что связи эти простирались очень далеко и были налажены не только с либерально мыслящими гражданами, но и с сильными мира сего. Обнаружила я это совершенно случайно.
На заре нашей дружбы я посетила заболевшую Мишку в кардиоцентре. 1 [опасть туда на лечение было сложно. Но я не удивилась, что Мишка лежит именно в кардиоцентре. Уже с первых минут встречи я поняла, что явилась некстати. Мишка с трудом цедила слова. Я было подумала, что это связано с ее болезнью. Но скоро Мишка призналась, что ждет посетительницу из ЦК КПСС и боится, не ляпну ли я что-нибудь крамольное в ее присутствии.
Я тут же ушла. А зря. Потом жалела. Надо было послушать, что «диссидентка» Мишка пела сотруднице Центрального Комитета КПСС. Конечно, Мишка не была диссиденткой, но в то время таких псевдодиссидентов развелось очень много. С диссидентами было тогда как с грибами: не поймешь, где съедобный гриб, где — ядовитый.
В 1974 году жестоко разогнали несанкционированную выставку художников на пустыре в Беляеве. Выставку, которая вошла в историю как «бульдозерная». Среди разгонявших выставку был, естественно, секретарь Черемушкинского райкома КПСС по фамилии Чаплин145. Впрочем, в данном случае не обошлось и без центрального аппарата КГБ. Все равно: секретарь райкома являлся хозяином своего района. В его ведении были и идеология, и бульдозеры.
Как же я удивилась, что этот самый секретарь райкома является Мишкиным другом-благодетелем. Предоставил ей и мужу Науму двухкомнатную квартиру.
Рассказывая о прошлом, всегда думаешь, что молодежь не поймет реалий той жизни. Но когда речь идет о квартирном вопросе — все ясно и старикам и молодежи. Как при советской власти, так и сейчас получение отдельной квартиры в Москве — абсолютное счастье.
С бывшими узниками ГУЛАГа дело обстояло несколько иначе. Думаю, для этих людей счастье обрести свободу было столь велико, что жилье их не так уж и волновало.
Насколько я знаю, бывшие сталинские зэки получали тогда от государства по комнате в новом доме где-нибудь на окраине, и притом в малонаселенной квартире. Квартиры в новых домах были либо однокомнатные, либо двух- или трехкомнатные.
Мишка и Наум получили одну комнату в двухкомнатной квартире на Профсоюзной улице рядом с метро. Во второй комнате жила тихая женщина, видимо тоже прошедшая через лагерный ад. Поначалу Мишка всячески подчеркивала свою к ней приязнь. Потом отношения испортились. Да это и немудрено. Телефон в квартире на Профсоюзной звонил, как на вокзале. К Мишке косяком шли посетители, она то и дело устраивала «рауты». Я побывала на двух таких раутах — на одном замечательная женщина Евгения Семеновна Гинзбург читала новые главы из «Крутого маршрута», на другом Мишка намеревалась «угостить» знакомых Натальей Светловой, которая вот-вот должна была стать Натальей Солженицыной. Но Наталья, увы, не пришла. Пришла всего-навсего ее мать, милейшая Катя Светлова.
Одним словом, Мишке в квартире стало тесно. Тут и пригодились связи с сильными мира сего. Тот самый секретарь райкома, что вскоре разгонит выставку в Беляеве, переселил Мишкину соседку, бывшую лагерницу, а Мишке отдал вторую комнату. У Мишки теперь была двухкомнатная квартира, которую она превратила в гнездышко-рай с нейлоновым (в розах) покрывалом из «Березки» на двуспальной кровати.
Однако даже отдельная квартира еще не была в ту пору высшей степенью благосостояния для советского обывателя. Недоставало дачи. Не «шести соток», а именно дачи с солидным участком.
Дача и участок возникли у Мишки, если не ошибаюсь, в 70-х годах. Но за несколько лет до этого у нее вдруг появилась «тетя», очень пожилая, молчаливая, скромно одетая женщина. Мы с моей подругой Мухой посмеивались, ибо только начисто лишенная чувства юмора Мишка могла называть старуху «своей тетей». Ведь самой расхожей хохмой в ту пору была реплика: «Здравствуйте, я ваша тетя!»
Итак, появилась «тетя» Анна Романовна, по фамилии Мартынова. Представляя ее, Мишка, понизив голос, сообщала, что «тетя» — вдова того самого Мартынова. Я этого Александра Самойловича Мартынова (Пикера) разыскала в Малой советской энциклопедии. Он еще успел побывать народовольцем, потом стал «одним из вождей меньшевизма», а в 1923 году «эволюционировал в сторону большевизма» и был принят в члены ВКП(б). Умер он в 1935 году. Мишка была его племянницей, о чем я узнала в процессе редактирования этой книги.
И вот вдову Мартынова Мишка начала усиленно опекать — брала ее с собой в гости, ездила с ней на дачу, принадлежащую «тете». Так продолжалось, по-моему, несколько лет. А потом выяснилось, что собственницей дачи в поселке «Старый большевик» стала Мишка. По тем временам иметь «по Казанке», совсем недалеко от Москвы, добротный бревенчатый дом с террасой и вполне хороший кусок земли было неслыханной роскошью. А поскольку Наум был человек рукастый и хозяйственный, то дачка прямо-таки засияла. Помню, что, посетив Мишку и Наума в их поместье — Мишкина дача находилась недалеко от дачи наших друзей Сергеевых, — мы с мужем поразились, как умело эта пара распорядилась вновь приобретенной собственностью. Можно было только порадоваться за них. Особенно за Наума. Он, мне кажется, был не приспособлен к светской жизни, которую вела в Москве Мишка.