. А ты – почти сотворил святого из Иова… Может быть, и монахи крестовые думали таковое: ну, заговаривается иногда от старости игумен Иов – ведь 45 лет уж ему, а может быть, это я таковое говорю и предполагаю за них, вполне себе грешное. Ведь что-то было удивительное и невероятное во мне самом совсем недавно, когда игумен просто шел через двор… Но бурсак – на то и рожден таковым, чтобы выветривалось из головы у него то, что его не касается, – так выдыхается пиво, когда постоит в кухле сверх положенного ему времени.
(Пространное примечание. Вероятно, следует пояснить для читателя слова и прозрения преподобного Иова Почаевского о судьбе Дубенского Крестового монастыря. Дальнейшая судьба этого места лежала уже за гранью как знания, так и земной жизни нашего самовидца Арсенка Осьмачки, потому осталась ему неизвестна. Но в нескольких словах надобно о том сообщить.
Усиление национального и религиозного гнета в Дубно привело к антиуниатскому восстанию 1633 года. Восстание было направлено против Кассиана Саковича, который с 1625 по 1639 год был игуменом в Дубенском Спасском и Крестовом монастырях; возглавляли восстание дубенские козаки. Княжеские войска подавили это выступление, а его руководители были казнены на городской площади. По всей вероятности, Крестовый монастырь перешел в унию около 1626 года, именно при Саковиче. Он тоже был выдающимся деятелем той громокипящей эпохи, посему и эта фигура требует нескольких пояснительных слов.
Примечательно то, что этот Kasjan Sakowicz был сыном православного священника из Потелича, Галичина. Кроме прочих заслуг, свидетельствующих о недюжинных его дарованиях, следует отметить, что монашество он принял в 1620 году в Киевском Богоявленском монастыре. По протекции князя Александра Острожского-Заславского Кассиан Сакович стал игуменом в двух помянутых монастырях в Дубне. В начале 1620-х годов был даже ректором Киево-Братской коллегии, что свидетельствует о большой учености его и высоком положении в иерархии Киевской митрополии… В 1622 году, по смерти гетмана Сагайдачного, Сакович написал «Верш на жалостный погреб зацного рыцера Петра Конашевича Сагайдачного», и он был прочитан при погребении гетмана. Вскоре стихи эти были изданы в виде брошюры. В унию Сакович перешел в 1626 году под влиянием униатского митрополита Иосифа Рутского, силой перевел в унию же и свои монастыри в Дубно, стал выдающимся полемистом. В 1628 году, при митрополите Иове Борецком, в Киеве прошел церковный собор, на котором униатская «Апология» Саковича была приговорена к сожжению. Около 1640 года из унии перешел в католичество, то есть «дважды поменял веру», как писали о нем. Был плодовитым автором полемических сочинений в защиту унии церквей и перехода из православной веры в католическую. Не добившись желаемых результатов в Дубно, Сакович жаловался на «укоризны, поношения и смехотворения» своих православных соплеменников, отчего переселился в Краков. Другие его сочинения: «Аристотелю проблемы, или Вопрос о природе человека приложению предисловий к свадебным и похоронным обрядов», 1620; «Kalendarz stary, w którym jawny i oczywisty błąd ukazuje się około święcenia Paschy, i responsa na zarzuty starokalendarzan, i co za pożytki ruskiemu narodowi z przyjęcia nowego kalendarza» («Календарь старый, в котором явно и очевидно заблуждения показаны о священной Пасхе, и ответы на обвинения старокалендарников, и какие преимущества русскому народу с принятием нового календаря»), в которой убеждал православных принять новый календарь. В 1642 году, служа ксёндзом в Кракове, он издал на польском языке сочинение «Ἐπανόρθωσις abo perspectiwa i objaśnienie błędów, herezjej i zabobonów w grekoruskiej cerkwi disunitskiej tak w artykułach wiary jako w administrowaniu sakramentów i w inszych obrządkach i ceremoniach znajdujących się» («Έπανόρτωσις, или Перспектива, или Изображение заблуждений, ересей и суеверий Греко-Русской дезунитской Церкви, находящихся как в догматах веры, так в совершении таинств и в других обрядах и церемониях»). Через два года после сего, в 1644 году, Киевский митрополит Петр Могила издал «Λίθος, или Камень, брошенный с пращи истины Св. православной Русской Церкви смиренным отцом Евсевием Пименом на сокрушение лживо-темной Перспективы… Кассиана Саковича». Сакович написал также религиозно-полемические книги «Problemata, albo pytania polskie o drugim miejscu po smierci» (1620), «Tractat о duszy» (1625), «Kalendarz stary» (1640) и другие.
При всем этом вооруженное восстание козаков и посполитых в Дубно именно против Кассиана Саковича и последовавшие за его подавлением казни в 1633 году о многом могут сказать внимательному исследователю и почитателю той эпохи. Но все-таки отдадим должное сему своего рода гуманисту-мыслителю. Будучи просвещенным человеком, – а он учился последовательно в двух академиях – Краковской и Замойской, – он с горечью писал о состоянии школ на Руси-Украине в предисловии к переизданию своей книги в Кракове в 1625 году «Deziderosus abo scieszk a do milosci Bozey…»: «Наимилейший мой народ русский в умении и в книгах обедневший! Именно от того такое грубое невежество царствует в народе нашем, что высших школ наших солидных до сих пор, видимо, из-за нерадения или нищеты не имеем». И далее, побуждая соотечественников развивать науки, он продолжал: «Для того я это, читатель набожный греческой религии, вспомнил, чтобы, зная о причине такого грубого невежества в народе нашем, старался сколько можешь, содействовать его преодолению».
Крестовый Дубенский монастырь с древней историей, который мог бы стать не только жемчужиной в короне святынь Ровенщины, но и украшением среди монастырей сегодняшней Украины, сейчас стерт с лица земли. Ныне на месте, где некогда подвизался преподобный Иов Почаевский, где было создано «Дубенское Четвероевангелие» – шедевр украинского книгописания, – свалка и очистные сооружения, а над краем, где раздавался монастырский колокольный звон и совершалась непрестанная молитва, стоит смрад от нечистот. От полной картины апокалипсиса пейзаж отличает только поклонный крест, возвышающийся над окрестностями…
Все это провидел духом своим великий преподобный игумен, но наш герой Арсенко Осьмачка не только не имел такового дара прозрения, но также и дара понимания и, может быть, даже дара веры святому он не имел. И это вполне можно понять. – А. Г.)
По окончанию трапезы, на которой меня весьма разморило от хлеба насущного и козацкого чая, я едва боролся с наплывающими на мои очи сонными видениями, – да еще и словеса игумена, которым я сперва внимательно внимал, а затем укачали они меня своей мерной негромкостью, я снова сподобился, проходя мимо смиренно склонившегося кашевара, который по монашескому обычаю просил прощения у трапезников за свою снедь и кулинарное неискусство, принять молчаливое благословение от игумена Иова. Так странно все это было. Я просто шел в негустой череде трудников к выходу: за порогом по левую сторону стоял в преклонении кашевар, справа же – панотец Иов, занесший десницу со сложенными щепотью пальцами – ради общего благословения. Глаза его лучились теплом, кому-то он слегка улыбнулся, кого-то из проходящих ласково потрепал по щеке. Другому сказал несколько слов. Когда я, проходя мимо него, с ладонями, сложенными лодочкой, – правая сверху, – и не взыскуя совсем ничего особливого, был на мгновение приостановлен игуменом и осенен вдруг, в отличие от других, полным, размашистым знамением крестным, я опешил от чести такой. А игумен еще и приложил к сему краткое нечто:
– Дерзай, брат Арсентий. Будь внимателен и запоминай все, что вскоре увидишь…
И поцеловал мою голову.
Сзади напирали трудники, исходящие из трапезной вон, и я был отнесен уже на середину двора монастырского, не успев ни понять ничего, ни осмыслить того, что произошло со мной. Странно, я ведь даже не задал вопроса себе, откуда игумен проведал о моем имени. Как-то само собой это было понятно мне: дивный старец, почти что святой, – ну что скроется от него? Какое-то имя… Да это вообще ерунда… А вот на что такое особливое он меня приуготовил словом своего благословения? Вот это потом непокоило и смущало меня долго довольно, пока совсем не забылось в разноликом течении дней. А вот ныне, когда я уже почти завершил путь свой в этом мире, я, кажется, только и начинаю понимать что-то из тех далеких, забытых кратких словес, сказанных игуменом дубенским мне, молодому и неразумному, осенью 1594 года. Но… Так уж странно и неправильно устроена душа человека, – и я, даже сегодня, на берегу Самары, среди столетних дедов-запорожцев, о жизни каждого из которых возможно написать подобную хронику, – все цепляюсь за внешнее и привычное, вместо того, чтобы пристально и доточно осмыслить то, что произошло тогда, когда Господь даровал мне увидеть великого человека, но, вероятно, таковое как раз и невозможно для человека, пока он живет на земле в своем немощном и ветшающем теле, и потому доступно мне ныне, как и прежде, лишь досужее памятование о внешнем, что знаю об игумене том, принесенное в новинах и в слухах с Русского берега Днепра, с Волыни, с самого кордона с галицкими землями, – посему и глаголю я не о сокровенном и не о духовном, но по мере моего разумения и никакого дара словесного о том, что вполне себе внешнее и понятное.
Таковое: в 1604 году католики с униатами до того обложили игумена Иова с братией крепкой сетью заботы и ненависти, что решил игумен переселиться в место другое – в городок Почаев, близ некоей скальной горы, отрога Карпат, еще со времен древнего Киева и тогдашней Руси облюбованного киево-печерскими монахами, ушедшими из Киева после татарского погрома и разорения. Но не только католики стали причиной ухода Иова с островов на Икве-реке. Приложилась еще и рознь некая со старым князем Василием-Константином Острожским. Какова ее суть, каковы причины – точно мне неизвестно, но вполне допускаю, что игумен весьма неодобрительно отнесся к тому, что старый князь в 1602 году принимал у себя будущего царя Московского Димитрия I, оказавшегося совсем не царем. Он даже преподнес ему «Книгу о постничестве» Василия Великого, отпечатанную в его типографии Петром Мстиславцем в 1594 году, с дарственной надписью: