Сзади кто-то схватил Берта за плечо. Ловец, резко дёрнувшись, вывернулся и, сжав кулаки, обернулся. Старшина городской стражи Руима отшатнулся, выхватывая меч.
— Ух, какой прыткий, — поднял он брови. — Давай направо… Мечником будешь.
Берт не успел даже возразить. Двое, подняв клинки, пошли на него. А старшина, сразу потеряв интерес к Берту, взял за шиворот Самуэля.
— Надо же, какой паршивый, — задумчиво проговорил он. — Просто на загляденье паршивый. Не заразный?
— Это ожоги… — пискнул Самуэль.
— С арбалетом умеешь обращаться?
— Д-да…
— Тогда — налево! Встать в строй, пока пинком не угостил!
ГЛАВА 2
Мысли её путаются, путаются…
Она подходит к узкому окну и смотрит на свой город. Кутает в меховую мантию бледные руки. Тьма неслышными волнами колышется над городом. Ни огней, не разноцветных искр фейерверков, ни весёлого шума в её городе — только Тьма. Да ведь уже давно утро! Но почему Тьма не отступает? Почему солнце не поднимается на небосвод?
Светильники мерцают робким пламенем. Как мало света они дают. Зажечь бы факелы…
При этой мысли герцогиня вздрагивает. Нет. Возрождённый не любит яркого света…
Возрождённый!
Что же это она?! Возрождённый ведь с минуты на минуту должен быть здесь!
Она срывается с места, снимает со стены светильник и с ним в руке подбегает к отполированной четырёхугольной железной пластине, стоящей в углу в массивной деревянной раме. Подсвечивая, внимательно оглядывает своё отражение. На тусклую поверхность пластины выплывает длинное белое лицо с тонкими, очень хрупкими чертами. Только глаза на этом лице неожиданно тяжёлые, тёмные, большие. Белые, почти бесцветные волосы уложены в высокую причёску, напоминающую фантастическую башню. Герцогиня знает, что очень красива. Но, вглядываясь в своё отражение, она сейчас не думает об этом. Она берёт со столика под пластиной уголёк в серебряном напёрстке и густо чернит себе веки.
Так нравится Возрождённому.
Затем чёрной жирной глянцевитой мазью проводит по губам — и губы словно проваливаются. Ещё минуту герцогиня смотрит на своё отражение. Очень хорошо. Возрождённый это одобрит. Лицо пудрить не нужно, оно и без того бледно.
Она возвращается к окну. Тьма за окном. Только на востоке чуть посерело небо. Герцогиня вдруг вздрагивает от далёкого чугунного грома.
Это бьют часы на городской башне. Один раз. Два… Часы бьют двенадцать раз. Двенадцать? Уже полдень.
На востоке над зубцами городской стены всё растекается серизна, растворяя мглу. Это не очень-то похоже на рассвет, но тем не менее это знак перехода от длинной и непроглядной ночи к короткому и тусклому дню. А ещё недавно солнце над Руимом светило ослепляюще жарко, и ночи были недолгими, и совсем не такими глухими: огни фейерверков разбивали сумрак на антрацитовые сверкающие осколки…
Герцогиня невольно улыбается, припомнив былое время…
Но воспоминания о прошлых бесшабашных праздниках тут же обрываются леденящим страхом. Нет-нет, Возрождённому это точно не понравится. Возрождённый может рассердиться…
Она поспешно отходит от окна.
Но где же он? Он давно вернулся в город, но до сих пор не послал за ней. Почему?
Гримаса ненависти искажает прекрасное лицо герцогини. Это она! Это всё она! Та рыжая тварь, которую он держит в комнате рядом со своими покоями. Ревность мешается в герцогине со страхом. Конечно, она не посмеет перечить Возрождённому. Он волен делать то, что ему возжелается…
Бормоча эти слова, герцогиня быстро выходит из комнаты, почти бежит по коридору. Спускается по лестнице и останавливается у дверей покоев Возрождённого — массивных дубовых дверей, совсем недавно обитых медными щитами. Когда-то здесь располагалась спальня её отца, а теперь у дверей безмолвно вытянулись двое стражников с обнажёнными мечами «на караул». Теперь всё здесь принадлежит Возрождённому. И дворец, и весь город Руим, и она сама, герцогиня. Иначе и быть не может. Ей даже не приходит в голову, что может быть иначе. Ведь Ему принадлежит весь мир, надо лишь доказать это ничтожным маловерам… Герцогиня робко берётся за медное кольцо. Стражники не шевелятся. Не пытаются остановить её.
Радость вспыхивает в ней.
Значит, Возрождённый ждёт её! Значит, Он разрешил пропустить её к себе! Герцогиня входит в покои, оглядывается и, не видя ничего во мгле, закрывает за собой двери. Как темно! Вот бы зажечь светильники… Но Он этого не любит.
Она слышит приглушённые голоса. Герцогиню бросает в дрожь: один голос, мужской, шелестяще тихий, словно шорох змеиного брюха по камням, принадлежит Возрождённому. Другой голос — женский, полусонный, какой-то обморочный… Рыжая тварь!
— Я бы мог сделать тебя своей, — говорил Возрождённый. — Прямо сейчас. Но мне неинтересно возиться с куклой. Придёт время, и ты сама приползёшь на коленях в мою постель. Никто не посмеет отказать владыке мира…
Его голос прерывается металлическим лязгом. Затем следует сильный удар, затем мягкий стук упавшего тела, почти заглушивший звон стали о камень.
Опьянев от собственной смелости, герцогиня по памяти нашла на стене светильник, зажгла его. В неверном свете увидела рыжеволосую девушку, одетую в длинную белую рубашку. Она сидела на полу, медленно, трясущейся рукой вытирая кровь с разбитого лица. Рядом валялся запачканный кровью кинжал. А над рыжеволосой стоял Он, Возрождённый. Чудовищный шлем, делавший его похожим на большеголовое, рогатое, человекоподобное страшилище, ровно засветился в полутьме. Возрождённый лишь мельком взглянул на отшатнувшуюся под его взглядом герцогиню и опустил голову. Тёмная ткань балахона на его груди потемнела мокрым пятном. Возрождённый провёл рукой по пятну и посмотрел на свои пальцы.
Кровь!
Он ранен!
Герцогиня вскрикнула, но раненый неожиданно рассмеялся. Она впервые слышала, как Он смеётся. Это было похоже на злобное карканье больной вороны. Возрождённый встряхнул окровавленной рукой — алые капли зашипели на бледной коже, мгновенно свернулись чёрной корочкой. В недрах чёрных глазниц жуткого шлема зажглись красные огоньки. Возрождённый сильно нажал на рану и снова поднёс ладони к шлему. Крови на его коже теперь было совсем немного. Словно рана уже успела затянуться, лишь следы крови остались на одежде. Красные огоньки в непроницаемой тьме глазниц потухли.
— Пошла вон, — негромко проговорил Возрождённый.
Рыжеволосая, вздрагивая, поднялась и, безвольно вытянув руки, остановилась перед Ним.
— Вон, я сказал.
Казалось, девушка пыталась сопротивляться властной силе, звучавшей в этом голосе, — безуспешно старалась. Всего её сопротивления хватило лишь на слабый стон… Как она могла ударить Его кинжалом?! Ведь это немыслимо — поднять руку на Возрождённого! Не иначе как Он сам позволил ей такое… Чтобы ещё раз показать своё могущество…
Внезапно злобная ярость закипела в герцогине. Этой твари дозволяется слишком многое! Кто она, вообще, такая? Почему она никак не покорится Возрождённому, и почему Он до сих пор не убьёт её?!
Герцогиня, зашипев кошкой, кинулась на рыжеволосую, которая мелкими шажками, не поднимая головы, засеменила по направлению к низкой двери, полускрытой ковром.
— Не сметь, — ровно сказал Возрождённый.
Тело герцогини обмякло само собой. Всхлипнув, она опустилась на колени. Слабость уже отпустила её мышцы, но она всё стояла, склонив голову, ожидая, что Возрождённый хотя бы прикоснётся к ней. Хотя бы окликнет. Она была готова сделать для Него всё что угодно. Да разве она не доказывала свою преданность? Разве она не предала лютой смерти императорских торговых советников? Разве она не выпускала под диктовку Возрождённого указ за указом? Разве она не написала, скрепив личной подписью, то, самое первое, письмо — самому Императору! Письмо, равного которому по дерзости не получал ещё ни один император мира… Открытый вызов — вот что было в том письме. Герцогиня объявляла Руим свободным городом, не принадлежащим отныне Метрополии… И тогда, и сейчас её мало волновали события, которые должны последовать за этим письмом. Конечно, государь пошлёт в Руим войска, пошлёт, чтобы наказать безумцев, чтобы выхолостить город, лишить его крепостных стен, лишить прошлых привилегий, кровью и огнём раз и навсегда преподать суровый урок… Какая разница? Лишь бы Возрождённый ещё хоть раз коснулся бы её. Ещё хотя бы один раз… Ну вот сейчас… Что Ему стоит?!
За дверью послышались быстрые шаги и резкий отрывистый голос. Дверь отворилась, впустив вместе с пеленой слабого факельного света кого-то большого и тяжёлого, громыхающего железом. И тут же забурчал натужный грубый бас:
— Я говорил со всеми тремя князьями, господин, — перекатывался по комнате бас. — Их владения бедны ещё больше того, чем я слышал. Ради денег эти знатные полудурки готовы на всё. Один ажио чуть в обморок не хлопнулся, когда я ему предложил… сколько вы велели… Только вот разгневать Императора они боятся пуще смерти.
— Ты передал им мои слова? — прервал бас тихий голос Возрождённого.
— Да, господин.
— Они сделают так, как я сказал?
— Да, господин. Их риск невелик, весь риск мы на себя берём, господин.
— Очень хорошо, Ургольд, очень хорошо… Что говорят твои разведчики?
— Императорская гвардия движется быстро. Четыре тысячи тяжеловооружённых ратников на конях. Пехоты нет. Стенобитных орудий и катапульт — нет.
— Они им и не понадобятся…
— Да, господин… — бухнул бас, а потом потускнел: — Но, господин, всё-таки… Четыре тысячи гвардейцев-конников… Через два дня они будут здесь. А у нас лишь полторы тысячи опытных воинов и тысяча ополченцев… большинство из которых и меча никогда в жизни не держали… Я думаю…
— Заткнись… — голос Возрождённого спокоен и даже ленив. — Ты — действуй. А думать буду я. Выдвигаемся сегодня ночью. Собери людей, Ургольд.
— Слушаюсь, господин.
— И два часа не смейте меня беспокоить.
— Никто не посмеет, господин…
Два часа! Сердце герцогини запрыгало от радости. Целых два часа она будет рядом со своим господином, рядом с самим Возрождённым! И никто не войдёт в Его покои!