– Погасите на минуту светильник, – сказал Субудай. – Не хочу, чтобы меня снаружи разглядел лучник.
К окну он подтащил деревянный сундук. Взобравшись на него, на мгновение припал к решетке и тут же отпрянул:
– Снаружи никого, повелитель, но сама стена во внутренний двор едва составит два человеческих роста. Так что они сюда нагрянут, стоит им это выяснить.
– Но сначала они попытаются осилить дверь, – мрачно заметил Угэдэй.
Субудай кивнул:
– Наверное, стоит попросить твою жену покараулить у этого окна: вдруг здесь начнется какое-то движение.
Субудай говорил почтительно, понимая, кто здесь главный, но его нетерпение возрастало с каждым новым ударом снаружи.
– Хорошо, командир.
Угэдэй разрывался между страхом и гневом, взбухающими в нем одинаково сильно. Не для того он строил этот город, чтобы сейчас, когда все уже, считай, готово, вдруг оказаться вырванным из этой жизни. Он так долго ходил рядом со смертью, что неожиданно с изумлением понял, как ему хочется жить и мстить. Спрашивать Субудая, удастся ли им удержать покои, он не осмеливался, боясь прочесть ответ в глазах темника.
– Тебе не кажется странным присутствовать при гибели еще одного из сыновей Чингисхана? – язвительно спросил он.
Субудай, напрягшись, обернулся. В его темном взоре не было ни следа слабости.
– Повелитель, я совершил множество грехов, – вымолвил он. – Но сейчас не время поминать старые. Если мы уцелеем, спросишь все, что тебе будет угодно.
Угэдэй, чувствуя в себе растущую волну горечи, хотел что-то сказать, но в это мгновение грянул новый звук, от которого они оба повернулись и побежали. Не выдержала железная петля; дерево внешней двери расщепилось, и створка частично провалилась внутрь. В темный коридор упал клин неяркого света из комнаты, осветив оскаленные потные лица в открывшейся бреши. В проеме Гуран не мешкая рубанул мечом, свалив как минимум одного, с воплем упавшего назад.
Звезды уже прошли половину пути по ночному небу, когда Хасар поднял свой тумен. Он скакал впереди в полном боевом снаряжении, держа внизу, у правого бедра, обнаженный меч. Сзади в построении двигалось десять групп по тысяче воинов, каждая с командиром мингана во главе. Тысячи, в свою очередь, делились на джагуны по сто воинов; каждый сотник имел при себе серебряную пайцзу. Сотни тоже делились – на десять десятков, с оснасткой, позволяющей им собрать юрту, а также с запасом провизии и инструментов, позволяющих выживать среди степей и успешно сражаться. Эту стройную систему создали Чингисхан с Субудаем, а Хасар лишь воспользовался плодами их трудов, всего-навсего отдав приказ своему распорядителю. Тумен из десяти тысяч построился на равнине. Вначале люди, разбежавшись за своими лошадьми, хаотично закопошились, но вскоре на просторе равнины образовались стройные ряды единого войска. Тумен был готов к выступлению. Впереди лежал Каракорум.
Верховые Хасара оповестили о выдвижении все тумены, стоящие вокруг походными лагерями. Никто уже не спал. Все от мала до велика знали, что настала та самая роковая ночь, сама мысль о которой вызывала ужас.
В составе тумена на верблюдах ехали невооруженные мальчишки-барабанщики, в задачу которых входило единственно отбивать четкий ритм, нагоняя на врага страх. Где-то спереди и слева барабанный бой подхватывали другие тумены, одни воспринимали эти звуки как предупреждение, другие как вызов. Высматривая впереди людей Хачиуна, Хасар сглотнул пересохшим горлом. Ощущение было такое, что события выходят из-под контроля, но поделать уже ничего нельзя. Стезя его определилась, когда те собаки у ворот осмелились воспротивиться ему, одному из верховных военачальников. Он знал, что это люди Чагатая, но заносчивый ханский родич послал их в ночи на грязное дело без своих опознавательных знаков, как наемных убийц. Такого Хасар спустить не мог, иначе это стало бы первым шагом к падению его авторитета перед всеми сверху донизу, вплоть до самого мелкого чина в иерархии тумена – мальчишки-барабанщика на спине горбатого зверя. Он не осмеливался думать о своем племяннике Угэдэе, запертом сейчас в собственном городе. Оставалось лишь срочно принять меры и спешить на помощь в надежде, что еще будет кого спасать.
К Хасару примкнул Хачиун с туменом Джебе и десятью тысячами Субудая. Завидев плывущие впереди, среди нескончаемого потока лошадей, дружественные бунчуки и стяги, Хасар вздохнул с облегчением. Воины Субудая знали, что их предводитель находится в городе, и право Хачиуна распоряжаться от его имени не подвергли сомнению.
Словно медленно сходящая лавина, стекались четыре тумена к западным воротам Каракорума. Хасар с Хачиуном поскакали вперед, пряча свое нетерпение. Необходимости в кровопролитии не было даже сейчас.
Воины у ворот, держа оружие наготове, стояли по-прежнему недвижимо. Каков бы ни был данный им приказ, эти люди понимали, что обнажить клинок – значит погибнуть. Начинать первым не хотел никто.
Немая сцена все длилась, нарушаемая разве что коротким ржанием лошадей да трепетом знамен. И тут из темноты вынырнула новая группа конных, освещенная мятущимися факелами, которые держали знаменосцы. Все поняли, что это прибыл Чагатай.
Хачиун мог приказать Хасару загородить ему дорогу, а свои тумены завести в город, – если надо, то и пробив Чагатаев заслон. Бремя ответственности давило. Под неистовое биение сердца уходило время. Вообще, человек он решительный, но он не на войне. Это же не пустыня Хорезма или стены цзиньского города. В итоге момент был упущен, а Хачиун все хватался за него, чуть не поплатившись за это жизнью.
В квадрате своих телохранителей Чагатай скакал, как хан. Несущиеся во весь опор лошади расшвыряли людей у ворот, но он на них даже не обернулся. Его взор неподвижно вперился в двух пожилых военачальников, братьев его отца – единственных, чье слово и действие в стане этой ночью что-то решало. И он, и его конь были в доспехах. Клубы пара исходили в прохладном воздухе и от человека, и от животного. На Чагатае был железный шлем с плюмажем из конского волоса, который колыхался на скаку. Это уже не тот мальчик, которого они когда-то знали, и оба брата напряглись под его пристальным взглядом.
Хасар втянул воздух сквозь зубы, давая понять брату, что разгневан. Они знали: Чагатай здесь для того, чтобы не дать им въехать в Каракорум. Как далеко он зайдет в этом своем намерении, пока неясно.
– Что-то поздновато ты вывел своих людей на учения, Чагатай! – выкрикнул Хасар.
Их разделяло меньше полусотни шагов – на такое расстояние он не позволял приближаться к себе тем, кому не верил, особенно в последний месяц. Руки сами тянулись взяться за лук – но доспехи наверняка защитят смутьяна, а затем из-за этого начнется резня, да такая, какой тут не помнили со времен расправы над тангутами. Чагатай, надменно подбоченясь, с холодной уверенностью усмехнулся:
– А у меня здесь, дядя, не учения. Я скачу посмотреть, кто это тут в темноте угрожает покою всего лагеря. И к удивлению, вижу моих собственных дядьев, двигающих под покровом ночи целые тумены. Что же мне со всем этим делать, а?
Он рассмеялся, и воины вокруг него оскалились, хотя руки их не выпускали луки, мечи и копья.
– Будь осторожен, Чагатай, – предупредил Хасар.
Выражение лица молодого человека стало жестким.
– Нет, дядя. Осторожным я не буду, особенно когда по моей земле скачут армии. Возвращайтесь оба в свои юрты, к своим женам и детям. И людям своим скажите разойтись. Пускай укладываются спать: здесь вам нынче делать нечего.
Хасар набрал в грудь воздуха, чтобы выкрикнуть приказ, и Хачиун едва успел пресечь команду, которая привела бы в движение тумены:
– Нет у тебя, Чагатай, над нами власти! Твои люди в меньшинстве, но кровь нам проливать ни к чему. В город мы войдем, и сделаем это прямо сейчас. Посторонись, и схватки между нами удастся избежать.
Конь Чагатая почувствовал нервозность хозяина, и тому пришлось изо всех сил натянуть удила, чтобы удержать скакуна на месте. На своих дядьев Чагатай посмотрел со скрытым торжеством. Те невольно ощутили испуг при мысли о том, что сейчас происходит в городе с Угэдэем.
– Вы меня, видимо, не так поняли! – крикнул Чагатай с расчетом, что его услышат как можно больше ушей. – Это вы пытаетесь ворваться в Каракорум! Насколько мне известно, вы задумали в городе злодейское убийство, а с ним и переворот, награда за который – голова моего брата. И потому я пришел, чтобы не пропустить вас в город и сохранить таким образом мир.
На их изумление он скривился в глумливой усмешке, одновременно напрягшись в ожидании, что вот-вот полетят стрелы.
Заслышав справа движение, Хачиун дернулся в седле и тогда увидел, что на него надвигаются, уже выстраиваясь в боевой порядок, широкие шеренги воинов, во главе которых с факелами идут командиры. Точное количество в свете звезд определить было сложно, но сердце Хачиуна упало, когда над рядами стало видно колыхание бунчуков союзников Чагатая. Обе враждующие стороны, примерно равные числом, поедом ели друг друга глазами, но Чагатай свое дело сделал – это было ясно и ему, и братьям. Начать междоусобную войну под сенью стен Каракорума Хачиун с Хасаром не могли. Хачиун глянул на восток, скоро ли рассвет, но небо там было по-прежнему темным, а Угэдэй все так же оставался один, без подмоги.
– Гуран, ложись! – выкрикнул Субудай.
На бегу он накладывал на лук стрелу. Гуран распластался под брешью в двери, и темник послал стрелу во внешнюю темень, где кто-то поперхнулся криком. Субудай уже снова натягивал тетиву. Расстояние было с десяток шагов, не больше; любой воин степей попал бы в такую мишень без промаха, даже при подобной сумятице. Едва сделав второй выстрел, Субудай рухнул на колено и катнулся в сторону. Он еще не остановился, как в помещение, незримая от скорости, жужжа, влетела из коридора встречная стрела и упруго задрожала, вонзившись в деревянный пол позади Субудая.