Гуран припал к двери спиной, при этом повернув голову в сторону бреши. Это принесло свои плоды: в дыру просунулась рука, растопыренными пальцами нащупывая внизу засов, и стражник взмахом меча перерубил ее, чуть не всадив клинок в дверь. Рука вместе с частью предплечья культей шлепнулась на пол, а из-за двери раздался вопль, который, впрочем, вскоре оборвался. Те, что снаружи, или увели раненого, чтобы оказать помощь, или же попросту сами его добили.
Субудай, встретившись глазами с Гураном, кивнул. Несмотря на разницу в званиях, в этой комнате они сейчас были самыми умелыми воинами, способными сохранять спокойствие и думать, невзирая на густой запах крови.
– Нам нужен второй рубеж, повелитель, – обернулся темник к Угэдэю.
Человек, который должен был стать ханом, стоял с отцовским мечом с рукоятью в форме волчьей головы. Дыхание Угэдэя было учащенным, а лицо – еще бледнее, чем час назад. Не услышав ответа, Субудай тревожно нахмурился. Он заговорил громче, чтобы выдернуть человека из ступора:
– Если дверь не выдержит, повелитель, они набросятся на нас. Это ясно? Нам нужен второй рубеж, куда можно будет отступить. Мы с Гураном останемся у первой двери, вы же с братом должны отвести детей и женщин во внутренние покои и загородить там дверь всем, чем только возможно.
Угэдэй медленным поворотом головы отвел глаза от темной бреши, откуда внутрь, как рвота, текла ненависть:
– Ты ждешь, чтобы я забился куда-нибудь в щель ради того, чтобы еще на несколько вздохов продлить себе жизнь? Чтобы затем моих детей, как зверят, отлавливали по всему дворцу? Нет, лучше я встречу смерть здесь, с мечом в руке и лицом к врагу.
Он говорил со всей решимостью. Но, поглядев в следующую секунду на Сорхатани с ее двумя сыновьями и встретившись глазами с младшим братом Толуем, потупил взор:
– Ладно, Субудай. Будь по-твоему. Но я сюда вернусь. Толуй, веди за собой свою жену и сыновей и помоги мне загородить внутреннюю дверь.
– Возьми лук, – окликнул его Субудай, стягивая с плеча колчан и перебрасывая вместе с луком Угэдэю.
Пятерка осмотрительно, с оглядкой тронулась назад, не забывая о том, что представляет собой цель для пристроившегося в коридоре лучника. Они знали, он караулит где-то снаружи, в темноте, и знали, что терпения не занимать тому, кто привык охотиться в степях на сурков. Поле зрения лучника образовывало конус в центре комнаты.
Угэдэй без предупреждения метнулся через это пространство, а Сорхатани катнулась следом, поднявшись в противоположном углу на ноги с грациозностью танцовщицы. Теперь, на этом пятачке безопасности, их не могла задеть ни одна стрела.
Толуй стоял на противоположной стороне. Вместе со своими сыновьями он отыскал убежище за стенным выступом. На лице младшего брата Угэдэя была написана тревога за детей.
– Я пойду последним, вы меня поняли? – обратился он к ним.
Мунке тотчас кивнул, но Хубилай упрямо тряхнул головой.
– Ты у нас самый большой и неповоротливый, – сказал он дрожащим от волнения голосом. – Лучше я пойду последним.
Толуй прикинул. Если лучник выжидает с натянутой тетивой, то стрелу он может пустить в мгновение ока, почти не целясь. Все те, кто за дверью, только на него и смотрят. Между тем стук снаружи прекратился, как будто люди там чего-то ждали. Может, так оно и было. Краем глаза Толуй заметил, что Дорегене, жена Угэдэя, жестом подзывает его к себе.
До нее через комнату всего несколько шагов, но сейчас это расстояние казалось пропастью. Толуй медленно, глубоко вдохнул, успокаивая себя и думая об отце. Чингисхан, помнится, рассказывал ему о дыхании, о том, как люди задерживают его, когда напуганы, или делают резкий вдох перед тем, как ринуться в атаку. То есть это знак, когда нужно остерегаться врага. Ну а если вдох делаешь ты сам, то это способ укротить свой страх. Он еще раз медленно вдохнул, и бешеный стук сердца в груди слегка унялся. Толуй улыбнулся взвинченному непокорству Хубилая:
– Делай что говорю. Я проворней, чем ты думаешь. – Он положил руки на плечи обоих сыновей и шепнул: – Бегите вместе. Готовы? Ну же!
Мальчики метнулись через мирное на вид пространство. Стрела мелькнула, едва не чиркнув Хубилая по спине. Он упал плашмя, и Сорхатани тут же подтащила его к себе, обняв с неимоверным облегчением. Вместе с сыновьями она обернулась к Толую, который ободрительно им кивнул, отирая выступивший на лбу пот. Вот это женщина! Он женился на пленительной красавице, а теперь улыбался, глядя на яростное выражение ее лица: ни дать ни взять волчица с волчатами. Лучник, безусловно, был готов, и мальчикам просто повезло. Себя Толуй проклинал за то, что не кинулся за ними сразу же, пока враг не успел изготовиться к новому выстрелу. Момент упущен, а с ним, возможно, и жизнь. Толуй огляделся в поисках хоть какого-нибудь щита – стола или даже толстой ткани, способной сбить стрелка с толку. В коридоре по-прежнему было тихо: молотобойцы давали лучнику сделать свою работу. Толуй еще раз медленно вдохнул, напрягая мышцы перед прыжком и страшась мысли о стреле, вонзающейся в него и сбивающей с ног на глазах у семьи.
– Субудай! – окликнула Сорхатани.
Темник обернулся, ловя ее вопрошающий взгляд, и все понял. Прикрыть на необходимое им время брешь было нечем. Взгляд его упал на единственный светильник. Снова погружать комнату во тьму нежелательно, но ничего иного не оставалось. Одним махом воин швырнул фыркнувший горящий светильник в дверную дыру. Фонтаном посыпались искры, и в тот же миг Толуй благополучно перепрыгнул к своим, а Субудай услышал, как в брешь уже со стороны комнаты прилетела стрела и достигла цели. Мунке с Хубилаем радостно запрыгали.
Какое-то время, недолго, комната прерывисто освещалась пламенеющим маслом со стороны коридора, но вот огонь там затоптали, и все снова погрузилось во мрак, еще более густой, чем прежде. Рассвет все не наступал. Грохот молотов возобновился. С треском летели щепки, дверь натужно стонала.
Толуй не мешкая взялся действовать на входе во внутренний покой. Дверь здесь была не в пример слабее наружной. Чтобы справиться с ней, нападающим окажется достаточно и минуты. Поэтому Толуй сам сбил ее с петель и начал сооружать заграждение. Работая, он успел нежно обнять за плечи своих сыновей, после чего послал их в опочивальню Угэдэя стаскивать сюда все, что они смогут поднять. Там ими руководила Дорегене, и они, почувствовав облегчение, стали выполнять ее указания. Оба мальчика привыкли слушаться мать, а жена Угэдэя, рослая, энергичная женщина, хорошо управлялась с детьми.
В опочивальне была еще одна небольшая лампа. Дорегене отдала ее Сорхатани, которая поместила лампу так, чтобы свет доходил до Субудая. При этом по комнате заскользили и заплясали тени, по сравнению с которыми люди казались карликами.
Все делали свое дело с угрюмой сосредоточенностью. Субудай с Гураном понимали, что, когда внешнюю дверь выбьют, на отступление у них останутся считаные секунды. Придвинутая кушетка составит для штурмующих лишь мелкое неудобство. За спиной молча, в лихорадочной поспешности сооружали заграждение Сорхатани и Толуй, взвинченные от страха и недосыпа. Мальчики подносили куски деревянной облицовки, разную утварь, подтянули даже тяжеленный пьедестал, оставивший на полу длинную царапину. Но это не остановит штурмующих. Это понимал даже юный Хубилай – во всяком случае, видел по понурым лицам родителей. Когда у двери выросло это жалкое нагромождение предметов, Толуй и его семья вместе с Угэдэем и Дорегене встали за него и, отдуваясь, принялись ждать.
Сорхатани одной рукой придерживала за плечо Хубилая, а в другой – сжимала длинный нож Субудая. Хоть бы еще немного света. Ведь это ужасно – погибнуть во мраке, упасть среди сражающихся окровавленных тел. А потерять Хубилая и Мунке? Об этом и помыслить невозможно. Все равно что стоять на краю утеса, перед тем как сделать шаг вперед и прыгнуть вниз. Женщина слышала размеренное глубокое дыхание мужа и попробовала так же вдыхать через нос. А что, действительно немножко легче.
Наружная дверь в темноте внезапно треснула по всей длине, и штурмующие снаружи, крякнув, завыли в предвкушении.
Все это время Субудай с Гураном не забывали о лучнике по ту сторону двери. Они каждый раз определяли, когда молотобойцы загораживают укрытого стрелка, и тогда впотьмах наносили удары по туловищам, конечностям и лицам. Снаружи напирали, зная, что конец близок. Уже не один противник, вскрикнув, упал, пораженный клинком, острым как жало, и втягивающимся назад прежде, чем лучник успевал сквозь своих разглядеть цель. Вот и сейчас невдалеке кто-то выл, расставаясь с жизнью. Гуран тяжко отдувался. Перед сражающимся рядом военачальником он испытывал благоговение. На лице Субудая не дрогнул ни один мускул, словно темник находился на учениях.
Все же дверь им не удержать. Оба напряглись, когда разлетелась в щепу нижняя панель. Оставалась лишь половина двери, шаткая и треснутая. А снизу уже подлезали под засов и поперечину враги, за что и получили уколы клинков в обнаженные шеи. Обоих защитников обдало кровью. Тем временем лучник переместился и пустил стрелу, зацепившую Гурана сбоку.
Он понял, что сломаны ребра. Каждый вдох доставлял мучение, легкие словно шоркали об осколки стекла. Но у телохранителя даже не было возможности осмотреть рану и проверить, спасли ли его доспехи. В дверь между тем лупили ногами все больше людей, отчего расшатывались штыри в стенах. Когда они наконец не выдержат, поток штурмующих поглотит обоих.
Гуран, задыхаясь и хватая ртом неутоляющий воздух, продолжал наносить удары, целясь в оголенные шеи и руки. Вот чужие клинки ткнули уже его, удары посыпались по плечам и ногам. Во рту чувствовался привкус железа, руки при замахах становились все слабее, а от каждого вдоха горело в груди, горле и ноздрях.
Затем Гуран упал, поскользнувшись, кажется, на чьей-то крови. У него на глазах отлетела железная поперечина. В комнате сделалось как будто светлее, рассеялась темнота. Неужто рассвет? Гляди-ка, дотянули. Гуран тихо охнул, когда ему, переламывая кости, наступили на вытянутую руку. Впрочем, мучился он недолго. Он умер до того, как Субудай обернулся к воющим и вопящим врагам, врывавшимся сейчас в комнату, охваченным жаждой довершить начатое.