Тупиковый расклад у ворот стал для Чагатая победным. Он упивался испуганно-растерянным выражением лиц своих дядьев, в то время как Джелме успел привести на подмогу свой тумен. Ему противостоял тумен Толуя, воины которого буквально рвались с привязи, осознавая, что их повелитель с семьей заперт в городе и его, быть может, уже нет в живых.
Один за другим под стены города приводили своих людей все монгольские военачальники, так что к исходу ночи воинство растянулось, насколько хватало глаз. Более сотни тысяч воинов стояли, готовые сражаться, хотя боевого пыла в их сердцах не было, а их командиры сидели в седлах, холодно глядя друг на друга.
Сын Джучи Бату выступил на стороне Хачиуна и Хасара. Ему едва исполнилось семнадцать, но его тысяча преданно шла за ним следом, а сам он ехал с высоко поднятой головой. Несмотря на молодость и незавидную участь своего отца, он был потомком Чингисхана. Угэдэй понимал это и возвысил юношу, чего никогда не стал бы делать Чингис. И Бату решился выступить против одного из самых могущественных предводителей своего народа. Хачиун даже послал гонца, чтобы поблагодарить юного родственника за дружественный жест.
В отсутствие Субудая ум Хачиуна работал быстрее, чем можно было предположить по его спокойному лицу. Хачиун считал, что Джелме по-прежнему хранит верность Угэдэю, хотя его и назвал союзником Чагатай. Шестая часть армии, готовая обратиться против него в самый решительный момент, – это, конечно, не мелочь. И тем не менее силы почти равны. Хачиун представил сходящиеся в сражении армии, из которых в итоге останутся лишь сотни, а из них – десятки, а там и вообще один или два вконец изможденных воина. А как же великая мечта, которую дал им всем Чингисхан? Он бы никогда не одобрил столь никчемной траты жизней и сил – во всяком случае, среди своего народа.
На востоке посветлело, землю окутали серые сумерки, предвещающие восход солнца. Свет разлился над войском, собравшимся у стен Каракорума, лица военачальников и их воинов уже можно было различить без факелов. Но даже теперь тумены не пришли в движение, а Чагатай сидел в седле, непринужденно, с развязным хохотком болтал со своими приближенными в предвкушении нарождающегося дня и всего, что тот им готовит.
Едва первые лучи солнца позолотили восток, как помощник Чагатая хлопнул своего командира по плечу, а его приближенные шумно возрадовались. Шум быстро подхватили остальные верные ему тумены. Те, что пришли с Хасаром и Хачиуном, сидели в угрюмом задумчивом молчании. Не надо слыть Субудаем, чтобы истолковать приподнятое настроение Чагатая. Хачиун с прищуром наблюдал, как люди Чагатая начинают спешиваться, собираясь преклонить колени перед новым ханом. Он в нарастающем гневе поджал губы. Эту волну необходимо остановить, пока она не пошла по всем туменам и Чагатай не оказался ханом, в то время как судьба Угэдэя до сих пор еще даже неясна.
Хачиун тронул свою лошадь, поднятием руки велев остановиться тем, кто собирался за ним последовать. Вперед выехал и Хасар, и вдвоем через ряды воинов они двинулись к Чагатаю.
Их племянник изготовился, едва они сделали первый шаг в его направлении, он ждал этого всю ночь. Он обнажил меч, недвусмысленно угрожая своим дядьям, но продолжал улыбаться и жестом велел своим стражникам пропустить их. Взошедшее солнце озарило лучами скопище воинов. Их доспехи поблескивали, словно море, полное хищных рыб, сверкающих железной чешуей.
– Вот и новый день, Чагатай, – сказал племяннику Хачиун. – Время наведаться к твоему брату Угэдэю. Я отправлюсь в город, а ты велишь открыть ворота.
Чагатай, еще раз поглядев на посветлевшее небо, кивнул будто сам себе:
– Я свой долг исполнил, дядя. Защитил город от тех, кто мог поднять здесь мятеж накануне принесения клятвы. Так поехали же вместе к дворцу моего брата. Я должен быть уверен, что Угэдэй жив и здоров.
При этих последних словах он осклабился, а Хачиун предпочел отвернуться. Ворота начали плавно открываться, являя взору пустые улицы Каракорума.
Субудай был уже немолод, но его защищали доспехи, а в войске он прослужил дольше, чем большинство из атакующих прожили на свете. Когда в покой ворвался вихрь из конечностей и клинков, он отскочил от двери на шесть шагов, а затем без предупреждения метнулся и рассек глотку тому, кто оказался ближе всех. Двое, что бежали рядом, дико замахиваясь, обрушили клинки на его пластинчатые доспехи, оставляя на их матовой поверхности блестящие зарубки. Ум Субудая был абсолютно ясен и оказался проворнее их движений. Он рассчитывал не мешкая отступить, однако поспешные удары врагов свидетельствовали об их усталости и отчаянии. Субудай ударил еще раз, потом занес меч и рассек лоб очередному нападавшему; брызнувшая кровь временно ослепила темника. Это было ошибкой. Двое ухватили Субудая за правую руку, еще один сделал ему подножку, и он упал плашмя.
На полу он взорвался неистовством, извиваясь и нанося удары во всех направлениях, используя доспехи в качестве оружия. При этом беспрестанно двигался, не давая в себя попасть. Металлические пластины на ноге вспороли кому-то бедро. И тут в помещение с воем ворвались еще люди, стало не развернуться. Субудай отчаянно боролся, но уже понимал, что проиграл – и что проиграл Угэдэй. Ханом станет Чагатай. Субудай сглатывал собственную кровь, горечью и соленостью не уступающую его гневу.
За заграждением плечом к плечу стояли Угэдэй с Толуем. Сорхатани держала лук, но, пока был жив и сражался Субудай, стрелять не осмеливалась. Когда тот упал, она одну за другой послала две стрелы, пролетевшие между мужем и его братом. Женщине не хватило сил, чтобы до конца натянуть тетиву, но тем не менее одна из стрел угодила в цель, а вторая отрикошетила в потолок. Пока она дрожащими пальцами накладывала третью стрелу, Угэдэй вышел вперед. За заграждением царила ужасающая неразбериха мелькающих рук, клинков, окровавленных лиц. Было невозможно разглядеть, что происходит. Сорхатани содрогнулась, когда во внешний покой с криком ворвались еще какие-то люди. Штурмующие, что уже вступили в схватку с Угэдэем и Толуем, обернулись на рев и подались назад. Сорхатани увидела, как из горла обращенной к ней физиономии высунулось острие меча, словно выросший вдруг длинный кровавый язык. Человек дернулся и упал, а в помещении неожиданно стало просторно.
Угэдэй с Толуем переводили дух, будто загнанные псы. Во внешнем покое с нападавшими быстрыми точными ударами расправлялись воины в доспехах. Дело здесь шло к концу.
Посреди покоя стоял Джебе. Поначалу он не обращал внимания на уцелевших, даже на Угэдэя. Увидев на полу Субудая, он опустился рядом, помогая воину подняться на колени. Субудай тряхнул головой, оглушенный и израненный, но живой.
Тогда Джебе, встав, взмахом меча приветствовал Угэдэя.
– Рад видеть тебя целым и невредимым, повелитель! – с улыбкой сказал он.
– Как ты здесь очутился? – спросил запыхавшийся Угэдэй, кровь которого все еще кипела гремучей смесью ярости и страха.
– Ваши дядья, повелитель, отправили меня сюда во главе сорока воинов. Нам пришлось многих убить.
Толуй радостно хлопнул по спине своего брата, после чего повернулся и в порыве нежности обнял Сорхатани. Хубилай с Мунке толкнули друг друга и на радостях завозились, пока голова Хубилая не оказалась зажата под мышкой у Мунке.
– Субудай! – окликнул военачальника Угэдэй. – Темник!
Глаза Субудая постепенно прояснялись. Один из воинов протянул руку, чтобы помочь ему подняться, но тот сердито ее оттолкнул, все еще потрясенный тем, как близок он был к смерти под ногами врагов. Когда Субудай, кряхтя, поднялся на ноги, Джебе изложил обстановку:
– Сломанное Копье закрыл ворота города. Все тумены собраны снаружи на равнине. Дело все еще может дойти до войны.
– Тогда как вы попали в город? – потребовал объяснений Угэдэй. Он поискал глазами Гурана и тут с горечью вспомнил, что верный телохранитель отдал жизнь возле первой двери.
– Мы перелезли через стены, – ответил Джебе. – Хачиун отправил нас перед тем, как сделал попытку прорваться в город. – Заметив на лице Угэдэя озадаченность, он пояснил: – Стены-то не слишком высокие, повелитель.
В покоях сделалось светлее. В Каракорум пришел рассвет, и день обещал быть погожим. Вздрогнув, Угэдэй вдруг вспомнил, что это день принесения клятвы. Он моргнул, пытаясь привести в порядок мысли, понять, как действовать дальше после такой ночи. В какие-то секунды ему уже казалось, что никакого «после» не будет. Угэдэй чувствовал себя оглушенным, захваченным водоворотом событий, над которыми был не властен.
В коридоре снаружи послышался топот бегущих ног. Ворвавшийся в покои гонец растерянно замер при виде груды мертвых тел и нацеленных на него клинков. В замкнутом пространстве смердело от вспоротых кишок и мочи.
– Говори, – с ходу велел Джебе, узнав гонца.
Молодой скороход, опомнившись, торопливо заговорил:
– Ворота снова открыты, господин. Я всю дорогу бежал бегом, но следом идут вооруженные люди.
– Ну а как же, – произнес Субудай. Его грудной голос заставил всех вздрогнуть, а Угэдэй испытал прилив облегчения от его присутствия. – Все стоявшие прошлой ночью за стенами явятся сюда, чтобы воочию увидеть, кто здесь выжил. Повелитель, – обратился он к Угэдэю, – времени в обрез. Тебе нужно умыться и переодеться к тому моменту, когда сюда придут. А эти покои нужно наглухо закрыть – во всяком случае, на сегодня.
Угэдэй благодарно кивнул, и Субудай принялся четко и быстро отдавать распоряжения. Первым заспешил прочь Джебе, оставив шесть воинов охранять будущего хана. За ним последовали Угэдэй с Дорегене, затем Толуй со своей семьей. Спеша по длинному коридору, Угэдэй заметил, как его брат поглаживает то жену, то сыновей, словно все еще до конца не веря, что они в безопасности.
– Дети, Угэдэй, – произнесла Дорегене.
Он посмотрел на нее и увидел, что лицо ее бледно, а в глазах застыла тревога. Тогда он обнял жену за плечи, и обоим стало спокойнее. Глядя поверх ее головы, Угэдэй подумал о том, что, пожалуй, никто из этих людей не ориентируется во дворце. Кстати, где Барас-агур, его слуга?