– Командир! – окликнул Угэдэй Джебе, который шел впереди. – Я должен выяснить, пережил ли эту ночь мой сын Гуюк. И мои дочери. Пускай один из твоих людей отыщет их, слуга покажет, где их комнаты. Новости сообщить мне как можно скорее. Найди также моего советника, Яо Шу, и Барас-агура. Пускай поторапливаются. Посмотри, кто еще жив.
– Слушаю, повелитель, – с поспешным поклоном сказал Джебе.
Угэдэя охватило возбуждение, трудно было угадать его настроение. Даже после боя, когда кровь в жилах течет вдвое быстрее, обычно человек взвинчен не так сильно.
Угэдэй почти бежал, так что жена и стража с трудом теперь за ним поспевали. Откуда-то спереди донеслись звуки шагов множества людей. Угэдэй предусмотрительно нырнул в другой коридор. Ему необходимо переодеться и умыться. Надо счистить с себя грязь и чужую кровь. А еще требовалось время поразмыслить.
Скача по улицам в сторону дворца, Хачиун холодел от дурного предчувствия. Тела, казалось, лежали вповалку всюду, лужи темной крови пятнали гладкие каменные желоба водостоков. Не на всех трупах были отличительные знаки тумена Угэдэя. На некоторых были темные дээлы и черные доспехи, казавшиеся блеклыми и грязными в утреннем свете. Ночь выдалась кровавой, и Хачиун внутренне обмирал при мысли о том, какое зрелище может ждать его во дворце.
Чагатай скакал легко, чуть покачивая головой, глядя на следы побоища. При этом у Хачиуна зрело непроизвольное желание перерезать ему горло, навсегда стерев самодовольство с его лица. Впрочем, взяться за меч не давало присутствие троих приближенных Чагатая. На мертвецов они не смотрели, целиком сосредоточившись на двоих всадниках, скачущих с их господином, который к концу дня должен стать ханом.
На улицах было тихо. Если кто из мастеровых и рискнул покинуть свое жилище после звона клинков и воплей минувшей ночи, то вид такого количества тел, несомненно, заставил их юркнуть обратно и запереть двери на все засовы. Шестеро всадников держали путь к ступеням, ведущим к воротам дворца. Здесь на бледном мраморе тоже раскинулись мертвецы, и их кровь лужами стыла на прожилках благородного камня.
Спешиваться Чагатай не стал, а лишь дернул поводья своего коня, и тот стал всходить по ступеням, осторожно ступая между трупами. Главная дверь в первый двор была открыта, и никто не помешал ему въехать внутрь. Вокруг мало-помалу собиралось воронье, а в вышине кружили стервятники, привлеченные запахом смерти, витающим в утреннем ветерке. Хачиун с Хасаром, въезжая по темному клину тени во двор, переглянулись в мрачном предчувствии. Здесь их, озаренное рассветными лучами, встречало серебряное дерево, прекрасное и безжизненное.
Письмена смерти военачальники читать умели. Боя в строгом смысле этого слова, с рядами сражающихся, тут не было. Тела валялись вразброс, сраженные со спины или издалека стрелами, которых даже не увидели. Почти физически ощущалось удивление защитников, испытанное ими в тот момент, когда из тени на них набрасывались и убивали прежде, чем можно было организовать оборону. Чагатай наконец молча спешился. Его лошадь нервничала от запаха крови, и он покрепче привязал ее к коновязи.
– Я начинаю опасаться за своего брата, – промолвил Чагатай.
Хасар напрягся, но один из Чагатаевых приближенных поднял руку, давая понять, что он на страже. Его тонкие губы растянулись в улыбке. Безусловно, ему нравилось представление, разыгранное хозяином.
– Опасаться нечего, – раздался голос, от которого все подскочили.
Чагатай крутнулся, мгновенно выхватывая из ножен меч. Его телохранители оказались почти столь же проворны.
Под резной аркой из песчаника стоял Субудай. Доспехов на нем не было, а утренний ветерок еще не высушил пятен пота на его шелковой рубахе. Левое предплечье полководца было перевязано, на ткани проступала кровь. Лицо его было усталым, но решительным, а глаза, взирающие на виновника царивших вокруг разрушений, были страшны.
Чагатай приоткрыл рот – должно быть, намереваясь потребовать разъяснений, – но Субудай не дал ему ничего сказать:
– Мой повелитель Угэдэй ждет всех в зале для аудиенций. Он милостиво приглашает вас в свой дом и заверяет, что здесь вы в безопасности. – Последние слова будто застряли у него в горле.
Гнев военачальника заставил Чагатая отвести взгляд. На секунду плечи его поникли: он понял, что проиграл. Он все поставил на одну решающую ночь. И вероятно, просчитался. Он не сразу поднял голову, услышав сверху шум шагов. Весь балкон заняли лучники. Чагатай закусил губу и задумчиво кивнул. Все-таки он был сыном своего отца. Расправив плечи, Чагатай торжественно вложил меч в ножны. Когда он улыбнулся Субудаю, на его лице не было ни следа потрясения или разочарования.
– Благодарение духам, он остался цел! – воскликнул Чагатай. – Веди меня к нему, темник.
Приближенные Чагатая остались во внутреннем дворе. По приказу хозяина они готовы были обнажить клинки, но он только хлопнул одного из них по плечу и зашагал по галерее вслед за Субудаем. Чагатай не оглянулся, когда его людей обступили воины Угэдэя и сбили с ног. Один из них вскрикнул, и Чагатай сжал зубы, раздосадованный тем, что воин не сумел умереть молча, к чести своего господина.
Хасар с Хачиуном шли в молчании, следя за тем, как Чагатай приноравливается к шагу Субудая; они не удостоили друг друга и взглядом. У входа в зал аудиенций плотным строем стояли стражники, которым Чагатай, пожав плечами, отдал меч.
Двустворчатая дверь, обитая полированной медью, в утреннем свете отливала красным золотом. Чагатай ожидал, что его пригласят войти, но вместо этого старший кешиктен постучал по его доспеху и выжидающе отступил на шаг. Чагатай недовольно поморщился, но все же взялся стягивать с себя кольчужные рукавицы и наплечники, затем – пластинчатый панцирь с набедренниками. Вскоре он уже стоял в одной рубахе, штанах и сапогах. Кто-нибудь другой после такой процедуры раздевания уменьшился бы в размерах, но не он. До этого решающего часа Чагатай многие месяцы упражнял свое тело борьбой и бегом, а также ежедневно выпускал свыше сотни стрел. Так что был он в прекрасной форме, и многие из тех, кто стоял с ним рядом, показались меньше и слабее, чем были на самом деле.
Только не Субудай. Никто из стражников не отваживался приблизиться к этому человеку, ждущему, не посмеет ли Чагатай возроптать. Хотя Субудай молчал, это было молчание змеи.
Наконец Чагатай, приподняв бровь, смерил стражника вопросительным взглядом. Он стерпел, когда его сверху донизу тщательно обхлопали ладонями. Оружия при нем не оказалось, и тогда по кивку начальника стражи громоздкие двери медленно отворились. Вошел Чагатай – один. Когда двери закрывались, за спиной у себя он расслышал негодующий голос Хасара: тот рвался следом, но наткнулся на неожиданный заслон. Вот и хорошо, что все будет происходить не на глазах у дядьев и Субудая. Его, Чагатая, игра проиграна, но в этом нет ни стыда, ни позора. Просто Угэдэй собрал вокруг себя преданных людей, которые оказались расторопней и сообразительней. После минувшей ночи одному из двух братьев предстоит стать ханом. Одному… ну а второму? Завидев на том конце зала Угэдэя, восседающего на белокаменном с золочеными пластинами троне, Чагатай улыбнулся. Впечатляющее зрелище (на что, собственно, и делался расчет).
По мере приближения он разглядел, что волосы Угэдэя влажны и распущены по плечам. Единственным зримым свидетельством минувшей ночи стала лиловая отметина на щеке. По контрасту с великолепием трона одежда брата была самой простой – серый дээл, наброшенный поверх штанов и рубахи, – так мог выглядеть простой пастух с равнин.
– Рад видеть тебя в добром здравии, брат, – произнес Чагатай.
Угэдэй напрягся, когда Чагатай плавно двинулся к нему и эхо его шагов разнеслось по залу.
– Давай прекратим эти игры, – ответил он. – Я выжил после твоих нападений. И сегодня на исходе дня стану ханом.
Чагатай, по-прежнему улыбаясь, кивнул:
– Пусть так. Но знаешь, как ни странно, я сказал правду. Часть меня содрогалась от мысли, что я найду тебя убитым. Нелепо, верно? – Он насмешливо хмыкнул, позабавленный сумятицей собственных чувств. Удивительная все-таки штука – кровные узы. – Тем не менее я делал то, что считал нужным. И ни о чем не сожалею, и не собираюсь просить прощения. Думаю, отец оценил бы смелые шаги, которые я предпринял. А ты, – он склонил голову, – простишь меня, если я не поздравлю тебя с победой.
Волнение Угэдэя слегка улеглось. Долгие годы он считал Чагатая заносчивым болваном. Он даже сам не смог бы сказать, в какой момент его брат превратился в мужчину, целеустремленного и сильного. Когда Чагатай приблизился к трону, старшие телохранители вышли вперед и приказали ему опуститься на колени. Тот проигнорировал приказ и продолжал стоять, с интересом оглядывая зал. Для воина, привыкшего к юртам среди равнин, размеры поистине огромны. Утренний свет лился в окно, выходившее в город.
Один из телохранителей вопросительно обернулся к Угэдэю, и Чагатай едва заметно улыбнулся. Любого другого пленного стражник силой поверг бы на колени – если надо, то и рубанув ему подколенные сухожилия. Эта заминка лишь подчеркивала силу Чагатая, даже когда его хотели заставить покориться.
Что до Угэдэя, то он почти восторгался безрассудной отвагой брата. Даже невзирая на события этой ночи. Тень Чингисхана нависала над обоими и, может статься, будет довлеть над ними всегда. Ни они, ни Толуй никогда не сравнятся со своим отцом. Они во всем уступали ему с самого рождения. И тем не менее им надо жить, стремиться к зрелости, набираться опыта в державных делах. И расти, возвышаться под этой сенью, иначе она поглотит их.
Никто не понимал Угэдэя так, как Чагатай, даже их брат Толуй. У Угэдэя все еще не было уверенности, правильно ли он сейчас поступает, но и тут нужно было быть сильным. Ясно одно: можно всю жизнь растратить на тревоги и метания. Иногда приходится просто делать выбор, а потом, глядя, как все обернулось, остается лишь пожимать плечами, ведь иначе ты поступить не мог.