Глядя на брата, Угэдэй снова мучительно пожалел о том, что не знает, сколько ему отпущено. От этого зависело все. Его сын не обладал железной волей, необходимой наследнику. Умри Угэдэй нынче же, Гуюк не продолжит линию Чингисхана. Власть перейдет к тому, кто идет перед ним. Угэдэй пытался быть спокойным, но сердце не слушалось, колотилось в груди, наполняясь болью, которая становилась все острей, словно клинок, сунутый между ребер. Угэдэй понимал, что рискует упасть без чувств, разбираясь этим утром с Чагатаем. Перед встречей он, правда, успел осушить кувшин красного вина и принять щепоть порошка наперстянки. От снадобья на языке все еще чувствовалась горечь, а голову медленно сдавливало обручем.
Может статься, он и ханом-то пробудет всего несколько дней, а там сердце не выдержит. Если при этом умертвить Чагатая, вспыхнет междоусобная война. Толуй недостаточно силен, чтобы удержать народ. Ни ему, ни Гуюку не удастся сплотить вокруг себя верных военачальников, которые уберегут их в этом бушующем пламени. Сила восторжествует на крови.
Вот этот человек, что сейчас стоит перед троном, скрывая волнение, и есть, вероятно, надежда империи. Более того, именно Чагатая отец сделал бы наследником, если бы их старший брат Джучи не родился на свет. Мокрая голова нестерпимо чесалась, и Угэдэй машинально поскреб ее ногтями. Стражники вопросительно поглядывали на него, но силой поставить Чагатая на колени он им не позволит, во всяком случае сегодня, хотя какая-то его часть томилась этим соблазном.
– Тебе ничто не угрожает, брат, – произнес Угэдэй. – Я дал слово.
– А твое слово – железо, – пробормотал Чагатай, едва ли сознавая, что говорит.
Обоим вспомнились убеждения отца, которые они искренне чтили. Что ни говори, а тень великого хана окутывала их словно плащом. Общие воспоминания заставили Чагатая поднять голову и нахмуриться; его вдруг охватила растерянность. Он ждал, что его убьют, но Угэдэй казался скорее встревоженным, чем торжествующим или даже мстительным. Чагатай с интересом наблюдал, как Угэдэй обратился к начальнику стражи:
– Выйдите все. Я должен поговорить с братом наедине. – Тот хотел было исполнить приказание, но Угэдэй взмахом руки остановил его. – Стой. Вначале приведи сюда темника Субудая.
– Слушаюсь, повелитель, – ответил стражник с глубоким поклоном.
Телохранители у стен, дружно повернувшись, один за другим зашагали к медным дверям. Пришел вызванный начальником стражи Субудай. Слышно было, как снаружи все еще препирается со стражей Хасар, но тут створки дверей сомкнулись, и в гулком пространстве зала остались лишь трое.
Встав с трона, Угэдэй спустился со ступенек, оказавшись вровень с Чагатаем. На угловом столике стоял кувшин, из которого он налил себе арака. Выпил и поморщился – напиток обжег ему желудок.
Под лютым взглядом военачальника Чагатай моргнул и отвел глаза.
Угэдэй сделал глубокий вдох. Голос его дрожал от напряжения, когда он произносил то, что так долго держал в себе:
– Я наследник нашего отца, Чагатай. Не ты, не Толуй с Хачиуном, ни сын Джучи и ни один из военачальников. Сегодня на заходе солнца народ принесет мне клятву.
Он сделал паузу, на протяжении которой Чагатай с Субудаем молчали. Из высокого окна Угэдэй любовался видом города, пусть притихшего и испуганного после жуткой ночи.
– Там, за окном, – тихо продолжил Угэдэй, – простирается мир, нами пока не изведанный. С народами и их верой, ремеслами и армиями, которые о нас покуда и не слышали. Да, и с городами более славными, чем Чжунду и наш Каракорум. Чтобы выжить и расти, мы должны быть сильными. Мы должны покорять новые земли, чтобы войско наше было всегда сыто и безостановочно двигалось. Остановка равносильна гибели, Чагатай.
– Понимаю, – кивнул тот. – Не болван.
– Я знаю, что ты не болван, – устало улыбнулся Угэдэй. – Иначе я велел бы убить тебя прямо там, во внутреннем дворе, вместе с твоими телохранителями.
– Так почему я все еще жив? – спросил Чагатай. Он старался говорить спокойно, но на самом деле этот вопрос жег его с того самого момента, как он увидел Субудая.
– А вот почему, – дал наконец ответ Угэдэй. – Потому что я, может статься, до расцвета нашей державы не доживу. Да-да, Чагатай. Ибо сердце мое слабо и я могу умереть в любую минуту.
Оба, и Чагатай, и Субудай, изумленно в него вперились. Но ждать их расспросов у Угэдэя недоставало терпения, слова полились потоком:
– Я жив лишь благодаря горьким цзиньским снадобьям, но пребываю в полном неведении, сколько мне еще осталось. Мне хотелось лишь увидеть достроенным мой город и стать ханом. И вот я все еще жив, смотрю на плоды своих трудов, хотя и живу в мучениях.
– Но почему я слышу об этом впервые? – медленно произнес Чагатай, пораженный тем, что из всего этого следует. Впрочем, ответ он уже знал и, слушая брата, лишь кивал.
– А ты дал бы мне еще два года на то, чтобы достроить город, довершить мою гробницу? Нет, ты бы накинулся на меня, едва прознав об этом. А так я достроил Каракорум и теперь еще побуду ханом. Думаю, брат, отец оценил бы и мои смелые шаги.
Чагатай молча покачивал головой. Все, о чем ему пока приходилось лишь гадать, начинало складываться в целостную картину.
– Тогда почему… – начал он.
– Ты же сказал, что не болван, Чагатай. Подумай как следует, как это уже тысячу раз проделал я. Я наследник моего отца, но сердце мое слабо и в любое мгновение может не выдержать. Кто тогда поведет народ?
– Я, – одними губами вымолвил Чагатай.
И это была правда, причем правда суровая, так как сыну Угэдэя в таком случае ханской власти уже не видать. Тем не менее братья не отвели друг от друга глаз. А Чагатай по-иному оценил то, что за годы, минувшие со смерти отца, совершил Угэдэй.
– И как давно ты страдаешь от своего недуга? – спросил он.
– Давно, – махнул рукой Угэдэй. – Приступы случались с тех пор, как я себя помню. Только вот боли в последние годы усилились. Если бы не цзиньские порошки, не думаю, что я бы долго протянул.
– Постой, – нахмурился Чагатай. – Так ты говоришь, мне ничто не грозит? Ты вот так меня с этими сведениями и отпустишь? Не понимаю.
За Угэдэя ответил Субудай, он тоже смотрел на будущего хана так, словно впервые его видел.
– Если бы тебя зарубили, Чагатай, – чего ты, безусловно, заслуживаешь за свое вчерашнее вероломство, – то кто сохранил бы империю, если бы та вдруг осталась без хана? – Лицо его скривилось в горькой усмешке. – Получается, ты за свое отступничество еще и награду получишь.
– Вот почему, Субудай, тебе нужно было это услышать, – сказал Угэдэй. – Ты должен оставить свой гнев. Ханом после меня станет мой брат, а ты при нем будешь первым военачальником. Он ведь тоже сын Чингисхана, которому ты давал клятву верности, а значит, обязан служить и ему.
Чагатай с минуту напряженно думал.
– То есть ты полагаешь, что я буду тихо и спокойно дожидаться твоей смерти. А откуда мне знать, что это не уловка и не хитрость, придуманная тем же Субудаем?
– Откуда? – желчно переспросил Угэдэй, терпение которого явно иссякало. – Я мог бы уже убить тебя. И до сих пор могу. Зачем еще я стал бы предлагать тебе жизнь после этой ночи? Я говорю с тобой как победитель, а не как побежденный. Вот так и расценивай мои слова.
Чагатай неохотно кивнул. Ему нужно было время, чтобы все обдумать, но такой роскоши ему никто не позволит.
– Но ведь я связан обещаниями с теми, кто меня поддерживал, – сказал он. – Не могу же я просто ждать да коз пасти. Такая жизнь хуже смерти и недостойна воина. – Он замолчал, быстро прикидывая что-то в уме. – Если только ты не объявишь меня своим наследником прилюдно. Тогда мои военачальники будут уважать меня.
– А вот этого я не сделаю, – тотчас ответил Угэдэй. – Если я умру через месяц-другой, ты станешь ханом вне зависимости от того, объявил я тебя наследником или нет. Но если я на этом свете задержусь, то не могу лишить шансов своего сына. Тогда уж вы с ним сами потягаетесь за власть.
– Получается, ты мне ничего и не предлагаешь! – вспылил Чагатай, возвысив голос чуть ли не до крика. – Что это за сделка такая, основанная на пустых обещаниях? Зачем вообще было говорить об этом? Если ты скоро умрешь, то быть мне ханом. А что, если я всю жизнь прожду гонца, который так и не явится? Никто на такое не пошел бы.
– После твоего давешнего вероломства я должен был сказать тебе это. Если бы я простил тебя и позволил уйти к твоему тумену, ты увидел бы в моем поступке лишь слабость. И спрашивается, как долго мне тогда пришлось бы ждать очередного выпада от тебя или от кого-то еще? Я же, Чагатай, отпускаю тебя не с пустыми руками. Вовсе нет. Моя задача – расширить покоренные нами земли, на которых империя станет расти и процветать. Во владение брату Толую я предложу наши родные края, за собой оставлю только Каракорум. – Видя в глазах брата искры нетерпения и жадности, Угэдэй сделал глубокий вдох. – Ты заберешь Хорезм, сделав его центром своих владений, с городами Самарканд, Бухара и Кабул. Иными словами, ты получаешь ханство протяженностью свыше двух тысяч миль, от вод Амударьи до гор Алтая. Ты и твои потомки будут править там, хотя ты будешь платить дань мне и моим потомкам.
– Мой повелитель… – подал встревоженный голос Субудай.
– Пускай договорит, командир! – насмешливо произнес Чагатай. – Это дела семейные и тебя не касаются.
Угэдэй покачал головой:
– Эти мысли, Субудай, я вынашивал без малого два года. Как видишь, я стремлюсь смирить гнев, снедающий меня после нападения на мою семью, и сделать правильный выбор, несмотря ни на что. – Угэдэй смерил брата тяжелым взглядом. – Сын мой и дочери выжили, ты знаешь об этом? Если бы твои воины их умертвили, я сейчас смотрел бы, как тебя медленно поджаривают, и наслаждался бы твоими воплями. Некоторые вещи я не смог бы стерпеть, даже ради империи моего отца, его мечты.
Он сделал паузу. Чагатай промолчал. Угэдэй кивнул, довольный тем, что понят.