Воцарилась тишина.
Голову Угэдэй поднял, когда над ристалищем наконец разнесся могучий голос глашатая:
– Вы здесь, чтобы наречь Угэдэя, сына Тэмучжина – верховного нашего правителя Чингисхана, – ханом державы! Вот он стоит перед вами как наследник, избранный великим ханом! Есть ли кто-то, кто оспорит его право повелевать?
Если до этого над ристалищем стояла тишина, то теперь она сделалась мертвой: все мужчины и женщины замерли, в напряженном ожидании не осмеливаясь даже дышать. Осторожно отошел назад Гуюк, поднявший было руку, чтобы коснуться плеча отца, но опустивший ее так, что тот и не заметил.
Тысячи глаз устремились на потного, запыхавшегося Чагатая, стоящего сейчас внизу на пыльной дорожке. Он тоже смотрел снизу вверх на Угэдэя, стоявшего на дубовом балконе, и глаза его, как ни странно, светились гордостью.
Через несколько мгновений раздался общий выдох, подобный дуновению летнего ветерка. Люди смеялись над тем, как сами же замерли с напряженными лицами.
Угэдэй сделал шаг вперед, так, чтобы его было видно – видно всем. Вновь наступило молчание. Ристалище, возведенное по рисункам христианских монахов, прибывших в Каракорум из Рима, имело вид европейского амфитеатра. Как и обещали христиане, оно каким-то образом усиливало звук: слова долетали до каждого уха. Вынув отцовский волкоглавый меч, Угэдэй высоко его воздел:
– Обещаю вам, что я, как хан, буду защищать мой народ, чтобы держава наша росла и крепла. Слишком много лет мы живем в мире. Так пусть же свет теперь устрашится наших грядущих деяний!
Слова Угэдэя утонули в восторженном реве. А в чаше арены звук усилился настолько, что Угэдэя чуть не отбросило назад. Угэдэй снова поднял меч, и толпа неохотно и не сразу утихла. Ему показалось, что брат внизу на арене кивнул. Вот уж действительно странная это штука – родство.
– А теперь я возьму клятву с вас! – прокричал Угэдэй своему народу.
Глашатай выкликнул девиз:
– Единый народ под рукой одного хана!
Слова подхватило гулкое тысячеголосое эхо.
Громовой отзвук окатил Угэдэя. Он крепче сжал рукоять меча и, чувствуя словно чье-то прикосновение к лицу, подумал, не дух ли это отца. Удары сердца раздавались все реже и реже, с диковинными перебоями.
Для завершения церемонии глашатай воззвал еще раз, и ристалище откликнулось:
– Отдаем тебе наши юрты и лошадей, наши соль и кровь! Честь тебе!
Угэдэй закрыл глаза. Его грудь содрогалась, голова раскалывалась, сознание плыло. От резкой боли он едва не пошатнулся, а правая рука, внезапно ослабев, согнулась. На мгновение ему показалось, что это конец.
Открыв глаза, он понял, что все еще жив. Более того, он был теперь ханом, преемником Чингиса. В глазах постепенно прояснялось. Угэдэй глубоко вдохнул летний воздух, чувствуя мелкую дрожь. Он видел повернутые к нему тридцать тысяч лиц. Когда силы вновь вернулись к нему, он радостно воздел руки.
Последовавший гул его едва не оглушил. Это гремел голос народа, ожидавшего за пределами города. Завидев огни, зажженные в честь нового хана, там услышали приветственный крик и подхватили его.
Той ночью Угэдэй прогуливался по коридорам своего дворца бок о бок с Гуюком. После всех треволнений дня обоим не спалось. Сына Угэдэй застал с телохранителями за игрой в кости и позвал пройтись – со стороны отца жест довольно редкий, но в ту ночь Угэдэй был в ладу с собой и со всем миром. Удивительно, что усталость его не брала, хотя хан даже не помнил, сколько уже не спал. Кровоподтек на лице пошел всеми цветами радуги. Перед церемонией его специально припудрили, но потом Угэдэй, сам не зная об этом, снова открыл его, почесав лицо.
Коридоры вели к аркадам, окружавшим дворцовые сады, сейчас тихие и спокойные. Луна проглядывала сквозь дымку, и освещенные ею дорожки тянулись в темноте белыми нитями.
– Я бы предпочел отправиться с тобой, отец, в цзиньские земли, – признался в разговоре Гуюк.
– Этот мир стар, сын мой. Завоевание тех земель началось еще до того, как ты появился на свет. И посылаю я тебя с Субудаем, бывалым воином. С ним ты увидишь и покоришь новые земли. И я буду тобой гордиться, – в этом у меня сомнений нет.
– А сейчас ты мной не гордишься? – спросил Гуюк.
Проронил как бы невзначай, но ему так редко выпадало бывать с отцом один на один, что он просто высказывал мысли вслух, без утайки. К его неудовольствию, отец ответил не сразу.
– Ну почему. Конечно горжусь, но это отцовская гордость. Если ты намереваешься стать ханом после меня, то ты должен вести воинов в сражение. Должен добиться того, чтобы они видели, что ты не такой, как они… Понимаешь меня?
– Не совсем, – ответил Гуюк. – Я ведь и так делал все, чего ты от меня хотел. Вот уже несколько лет я исправно командую туменом. Ты же сам видел медвежью шкуру, которую мы привезли. Я внес ее в город на копье, и даже мастеровые всё побросали и приветствовали меня.
Эту историю Угэдэй знал во всех подробностях. Он попытался вспомнить что-нибудь из того, что на этот счет говорил его отец.
– Послушай меня, сын. Вести за собой шайку молодых повес, пускай даже на медведя, еще не значит одерживать великие победы. Я же видел твоих друзей, они при тебе как… щенки.
– Ты ведь сам сказал мне выбирать командиров и самому взращивать их, – ответил Гуюк.
В его голосе звучала обида, и Угэдэй почувствовал, что начинает злиться. Он видел отобранных Гуюком молодых людей – все красавчики как на подбор. Не хотелось обижать сына, но его товарищи Угэдэя не впечатляли.
– Сын… Распевая песни и бражничая, народ за собой не поведешь.
Гуюк внезапно остановился, и Угэдэй повернулся к нему лицом.
– Ты выговариваешь мне за попойки? – спросил Гуюк. – А разве не ты мне когда-то сказал, что военачальник должен пить со своими людьми на равных, а если надо, то и заставить себя войти во вкус!
Угэдэй поморщился, вспоминая те слова:
– Я не знал тогда, что пирушки у тебя будут длиться сутками, в ущерб учениям, от которых ты сам отвлекаешь своих людей. Я пытался сделать из тебя воина, а не ветреного гуляку.
– Что ж, – фыркнул Гуюк, – получается, тебе это не удалось.
Он ушел бы, но Угэдэй удержал его за руку:
– Мне удалось. Разве я ругал тебя? Посетовал я хоть однажды, что ты не дал мне наследника? Нет. Я молчал. Пойми, сын, ты живой образ моего отца. Великого человека. Разве удивительно, что я ищу в тебе его искру?
Гуюк выдернул руку, и в темноте было слышно, что дыхание его стало резким, прерывистым.
– Я – это я, – выдохнул наконец Гуюк. – Не какой-то там слабый отросток Чингисовой ветви или твоей. Ты ищешь во мне своего отца? Перестань. Напрасный труд.
– Гуюк… – снова начал Угэдэй.
– Я отправлюсь с Субудаем, – отрезал сын. – Потому что он уходит из Каракорума дальше всех. И может, когда я вернусь, ты отыщешь во мне хоть что-то достойное любви.
С этими словами молодой человек развернулся и зашагал по залитым серебристым светом тропкам, в то время как Угэдэй боролся со своим гневом. Вот так, хотел дать небольшой совет, а беседа возьми да и выйди из-под контроля. В такую ночь это было горькое лекарство на сон грядущий.
После двух дней праздничных гуляний Угэдэй наконец призвал к себе во дворец старших военачальников. Они сидели с красными глазами, на лицах испарина от обилия мясной пищи, которую они не скупясь запивали араком и рисовым вином. Оглядывая собравшихся, Угэдэй решил, что они напоминают цзиньских вельмож, правивших тамошними землями. И все же последнее слово всегда должно оставаться за ханом. Иначе и быть не может.
Через стол, за которым сидели Чагатай, Субудай и дядья, он поглядел на Бату, победителя скачек. Тот все еще сиял от известия, что возглавит первый в своей жизни тумен. Угэдэй улыбнулся и кивнул ему. В новый тумен он назначил достойных людей – опытных воинов, способных, где надо, подсказать, а то и поучить. Угэдэй сделал все, что мог, чтобы почтить память своего старшего брата, искупая тем самым грехи Чингисхана и Субудая. Лицом и жестами юноша походил на молодого Джучи. Глядя на него, Угэдэй порой забывал, что Джучи уже много лет как нет в живых. И каждый раз при этом его охватывала печаль.
Напротив Бату сидел Гуюк, мрачно уставившись перед собой. Угэдэй так и не пробился через холодную отчужденность, которая возникла между ними после того разговора в саду. Даже сейчас, сидя за этим столом, Угэдэй жалел, что нет в Гуюке и половины того огня, который горел в сыне Джучи. Быть может, Бату чувствовал, что обязан себя показать, но держался он как настоящий монгольский воин: молчаливый, внимательный, исполненный достоинства и уверенности. Угэдэй видел, что он не тушуется в обществе таких прославленных военачальников, как Чагатай, Субудай, Джебе или Джелме. Во многих здесь течет Чингисова кровь, и в сыновьях их, и в дочерях. Род сильный, плодовитый. Ничего, и его сын еще станет мужчиной, ведь им с Субудаем предстоит долгое путешествие. Это хорошее начало.
– Мы переросли племена, которые знал мой отец, переросли становище, кочевавшее по степям. – Угэдэй, сделав паузу, улыбнулся. – Нас стало слишком много, чтобы пастись на одном месте.
Он использовал слова, которые тысячелетиями произносили вожди племен, когда приходило время трогаться в путь. Кто-то машинально кивнул, а Чагатай в знак одобрения стукнул кулаком по столу.
– Мечты моего отца сбылись не все. А ведь он мечтал об орлах. Он одобрил бы, что брат мой Чагатай будет править в Хорезме.
Угэдэй продолжил бы дальше, но тут Джелме протянул руку и похлопал Чагатая по спине, и сына Чингиса поддержали одобрительными возгласами. Субудай молча потупил взор, но и возражать не стал. Когда шум утих, Угэдэй продолжил:
– Одобрил бы он и то, что священные для нас родные земли будут находиться в руках брата моего Толуя.
Теперь уже Субудай сжал плечо младшего сына Чингисхана, выражая явное одобрение. Толуй просиял. Он, хотя и знал о том, что его ждет, обрадовался, когда ожидания стали реальностью. Ему отходили предгорья, по которым тысячи лет кочевали их общие предки, и рав