нины с сочной травой, где родился их дед Есугэй. Сорхатани с сыновьями будет счастлива. Здесь они в безопасности, и дети вырастут сильными.
– Ну а ты, брат? – спросил Чагатай. – Где ты приклонишь свою голову?
– Здесь, в Каракоруме, – с легкостью ответил Угэдэй. – Это моя столица, здесь я и останусь. Два года я посылал людей – и мужчин, и женщин – смотреть на мир и учиться. Я пригласил сюда ученых мужей – магометан и христианских священников. Знаю я теперь и о городах, где невольницы ходят с нагой грудью, а золото ценится не выше, чем глина.
Хан улыбнулся своим мыслям и картинам, встающим перед его мысленным взором, но затем лицо его сделалось суровым. Глазами он отыскал Гуюка и следующие слова произносил, неотрывно глядя на него:
– Те, кто не находит в себе силы покорять, должны преклонить колени. Они должны взрастить в себе твердость или же служить тем, у кого она есть. Вы мои военачальники. И я посылаю вас как моих охотничьих псов, моих волков с железными зубами. Города, что в страхе закроют перед вами ворота, да будут уничтожены. Дороги и стены их, что построены, – срыты и разобраны по камню, нивы их – сожжены и вытоптаны. Человек, что дерзнет поднять на ваших людей меч и копье, да будет предан лютой смерти. А верша это, держите в уме Каракорум. Белый город – сердце державы нашей; вы же ее карающая десница, клеймо огненное. Отыщите мне новые земли, проложите мне новые дороги. Пусть женщины их прольют море слез – я выпью его до дна.
Часть вторая1232 год
Кто правит срединными землями, тот правит миром.
Дворцовые сады Каракорума были еще молоды. Цзиньские садовники трудились не покладая рук, но некоторым растениям и деревьям требовались целые десятилетия, чтобы вырасти.
Несмотря на свою молодость, место это было изысканно красивым. Яо Шу вслушивался в мирное журчание бегущей по камешкам воды и улыбался сам себе, вновь и вновь дивясь невероятной сложности человеческой души. Сын Чингисхана – и устроить такой сад! Настоящее чудо. Просто не верится. Какое буйство красок, как восхитительно тонка игра цветов, какое разнообразие оттенков – уму непостижимо! И вместе с тем это так. Стоит только подумать, будто ты знаешь того или иного человека, как окажется, что ты заблуждаешься. Лентяй урабатывается до смерти, добрый человек оказывается жестокосердным, злодей искупает свои прегрешения, спасая чью-то жизнь. Каждый день отличается от всех, что были прежде; каждый человек отличен не только от остальных, но даже от обломков самого себя, влекущихся куда-то в прошлое, подобно битой черепице. А женщины! Яо Шу остановился посмотреть сквозь заросли на поющего жаворонка. От мысли, как сложно устроены женщины, советник хана невольно рассмеялся. Пичуга тут же сорвалась с ветки и исчезла, порывистым щебетом выдавая свой испуг.
Здесь женщины, пожалуй, еще и превосходят мужчин. В тонкостях людской натуры Яо Шу разбирался, как никто другой. Иначе разве наделил бы его Угэдэй в свое отсутствие властными полномочиями? Говорить с такой женщиной, как Сорхатани, все равно что заглядывать в бездну. Никогда не знаешь, кто посмотрит на тебя оттуда. Иногда она похожа на игривого и ласкового котенка. А иной раз это прямо-таки разъяренная тигрица – сплошь клыки и когти, того и гляди растерзает. И еще жена Толуя совершенно не знает страха. Ну а уж если удается ее развеселить, то смеется, как девочка, – заразительно, озорно.
Яо Шу задумчиво нахмурился. Сорхатани доверила ему обучать своих сыновей чтению и письму; не возражала даже, чтобы он делился с ними своими буддистскими воззрениями, хотя сама была христианкой. Несмотря на различия в вере, подготовку своих сыновей к взрослой жизни она рассматривала сугубо практически.
Покачивая головой в такт своим мыслям, советник поднимался на смотровую площадку в саду. Здесь архитектор позволил себе причуду: насыпал холм, достаточно высокий, чтобы поверх стен взору открывалась панорама Каракорума. Правда, мысли Яо Шу были сейчас далеко от города. Внешне он выглядел как погруженный в себя ученый муж, рассеянно бродящий по дорожкам сада. На самом же деле он прислушивался к каждому шороху, а от глаз его не укрылось бы и мимолетное движение.
Двоих сыновей Сорхатани он уже заметил. Хулагу – справа, среди листвы молодого дерева гинкго; очевидно, не догадывается, что веерообразные листья чуть колышутся от его дыхания. Ариг-Буге не следовало носить красное в саду, где багряных соцветий не так уж много. Его Яо Шу обнаружил почти сразу. А потому советник хана двигался через сад как бы посередке между двумя юными охотниками, следя за их осторожным передвижением. Они же, надеясь остаться незамеченными, старались не терять из виду Яо Шу. Монах с бо́льшим удовольствием играл бы в эту игру, если бы удалось обнаружить Хубилая, чтобы замкнуть этот треугольник. Именно он представлял главную угрозу.
Яо Шу, как всегда, ступал легко и одновременно твердо, словно чувствуя землю сквозь подошвы своих сандалий. Расслабленно опущенные руки готовы были перехватить все, что только двинется, дернется или полетит в его сторону. Быть может, быстрота реакции и не главное достоинство истинного буддиста, но Яо Шу знал, что для мальчиков это будет уроком, напоминанием о том, что знают и умеют они пока отнюдь не все. Если бы только еще удалось вычислить Хубилая – он единственный из мальчишек с луком.
В саду, которому еще не было и пяти лет, больших деревьев было не много, в основном быстрорастущие ивы и тополя – один из них рос непосредственно впереди, возле тропинки. Опасностью повеяло именно оттуда, еще на расстоянии. Не потому, что это место было подходящим для засады, просто вокруг него подозрительно сгустилась тишина: никакого движения, бабочки и те не летают. Яо Шу улыбнулся. Мальчики, когда он предложил им сыграть в эту рискованную игру, вначале настороженно встрепенулись, а затем решили, что выиграть ничего не стоит. Однако для победы надо было еще, не обнаруживая себя, приладить стрелу и натянуть тетиву. А чтобы подобраться к жертве на расстояние выстрела, следовало напасть из засады. Так что перехитрить юных сыновей Толуя в целом не составляло труда.
Хубилай выскочил из куста, правую руку отведя в классической позе лучника. Яо Шу в мгновение ока упал и откатился с тропы. Но сразу почуял: что-то здесь не то. Не было слышно теньканья тетивы и звука пущенной стрелы. И Яо Шу, вместо того чтобы встать, как он хотел поначалу, оттолкнулся от земли плечом и откатился к исходной позиции. Хубилай был по-прежнему виден: с улыбкой от уха до уха, он стоял, наполовину скрытый листвой. Никакого лука в руках у него не было.
Советник едва открыл рот, чтобы заговорить, и тут позади себя заслышал тихий свист. Другой бы на его месте обернулся, но он снова упал и кувыркнулся в сторону, а затем бросился к источнику звука.
Накладывая стрелу, единственную выданную Яо Шу этим погожим утром, ему хитро улыбался Хулагу. Монах резко остановился. Он знал, что у этого мальчика проворные руки, может даже слишком проворные. Но миг все еще оставался.
– Умно, – похвалил Яо Шу.
Улыбка Хулагу стала шире, глаза насмешливо сощурились. Яо Шу подскочил к нему одним плавным прыжком и сдернул стрелу с уже натянутой тетивы. При этом Хулагу тетиву машинально отпустил. Все произошло в какую-нибудь долю секунды. Рука Яо Шу дернулась, словно он получил удар копытом: тетива из сухожилий полоснула по костяшкам так, что стрелу чуть не выбило из кулака. Пальцы нестерпимо засаднило (хорошо, если они все остались целы). Тем не менее Яо Шу не показал боли и протянул стрелу обратно потрясенному Хулагу. Все произошло молниеносно, и мальчик даже не сумел взять в толк, когда и как наставник успел сдернуть готовую упорхнуть стрелу.
– Хитро придумано, – кивнул Яо Шу, – заставить Хубилая отдать лук тебе.
– Это он придумал, – ответил Хулагу, словно оправдываясь. – Он сказал, ты будешь высматривать его зеленый дээл, а про мой синий забудешь.
Стрелу Хулагу держал с осторожностью, словно не веря тому, что он только что видел своими глазами. Подошел Хубилай и с опаской коснулся стрелы.
– Вот это да! – выдохнул он с благоговением. – Ты ж ее прямо на лету с натянутого лука сдернул! Это невозможно.
Яо Шу нахмурился такой недалекости и сцепил руки за спиной. Для мальчиков он сейчас был образцом спокойствия. Между тем боль в правой кисти не унималась. Теперь уже ясно, что один палец сломан, а в кости, должно быть, трещина. Честно говоря, этого движения делать не стоило. Имелась сотня других способов устранить угрозу со стороны Хулагу. Достаточно было просто надавить на болевую точку на локтевом сгибе, и лук сам выпал бы у него из рук. Яо Шу подавил вздох. Тщеславие всегда было его слабостью.
– Скорость – это еще не все, – заметил он вслух. – Нужно неустанно упражняться – вначале медленно, пока вы не научитесь владеть телом настолько, что будете реагировать, не задумываясь. Но когда тетива спущена, нужно двигаться максимально быстро. Это придает вам силу. Ваше движение уже нельзя блокировать, оно почти неуловимо для глаза. Скорость помогает победить даже самого сильного врага, а вы молоды, гибки и хорошо сложены. Дед ваш до самой смерти не утратил быстроты жалящей змеи. Это есть и в вас, надо лишь усердно тренироваться.
Хулагу с Хубилаем молча переглянулись. В эту минуту к ним подошел Ариг-Буга, румяный, жизнерадостный. Он не видел, как ханский советник схватил стрелу прямо с натянутого лука.
– Возвращайтесь к вашим занятиям, мои юные тайджи, – сказал Яо Шу. – Я вас покидаю. Мне нужно выслушать донесения об успехах хана и вашего отца.
– И Мунке, – вставил Хулагу. – Он мне сказал, что разгромит наших врагов.
– И Мунке, – с улыбкой согласился Яо Шу. Ему отрадно было видеть мелькнувшую в глазах мальчиков досаду, вызванную тем, что время, проведенное с любимым наставником, истекло.
Яо Шу исподволь вгляделся в Хубилая. Своими внуками Чингисхан мог бы гордиться. Мунке вырос сильным, избежав тяжелых недугов и травм. Вот из кого выйдет воин, в которого поверят, военачальник, за которым пойдут. А учителей больше всех впечатлял Хубилай, ум которого набрасывался на задачу и мгновенно разделывался с ней. Понятное дело, именно Хубилаю и пришло в голову перебросить лук из рук в руки. Уловка простая, но почти сработала.