– Стоим, – буркнул он, не спуская глаз с поля битвы. – Ждем.
Две его тысячи могут стать тем драгоценным перевесом, который означает победу или поражение. А могут попросту раствориться в общей массе. И выбор, и решение сейчас зависят от него.
Грома, подобного этому, Угэдэй прежде не слышал. В момент столкновения двух армий он находился ближе к тылу своих рядов. Одобрительным ревом он встретил залп стрел – а были их тысячи, и волны их взвивались одна за другой. Наконец воины вынули мечи и пришпорили лошадей. Те, кто скакал с боков, понеслись вперед, каждый в намерении выказать всю свою храбрость, чтобы удостоиться ханской похвалы. В самом деле, не часто рядовому воину выпадает шанс сразиться на глазах у того, кто правит всей державой. Такую возможность нельзя упускать, и потому все готовились биться люто, безумно, презрев усталость и боль.
И вот, когда всадники ринулись вперед, их вдруг расшвырял трескучий раскат грома, от которого Угэдэю заложило уши. Весь в грязи от осыпавшей его земли, он оторопело соображал, что произошло. Вот человек растерянно стоит без лошади, а лицо ему заливает кровь. А вот куча безжизненных тел, а рядом лежат раненые – кто корчится, а кто вытаскивает из себя железные осколки. Тех, кто поближе, взрыв оглушил и ошарашил. Среди тех, кто продолжил рваться вперед, Угэдэй увидел одного безлошадного воина: он шел спотыкаясь и угодил под копыта скачущего всадника.
Стремясь избавиться от звона и свиста в ушах, Угэдэй отчаянно тряхнул головой. Сердце ухало, а череп словно сдавило широким обручем. Вспомнился человек, которого при Угэдэе однажды пытали: голову обмотали кожаным ремнем и стали затягивать палкой. Устройство нехитрое, но боль ужасающая – череп тогда не выдержал и лопнул. Что-то похожее испытывал сейчас и Угэдэй.
Земля тяжко содрогнулась еще от одного взрыва. Шало поводя глазами, с пронзительным ржанием вставали на дыбы лошади, которых воины смиряли лишь бешеным нахлестыванием. Со стороны цзиньских войск в небо рвались какие-то черные пятнышки, и неизвестно было, что это и как этому противостоять. С внезапной ясностью Угэдэй осознал, что на этой каменистой, поросшей травой равнине он может умереть. А уцелеть здесь поможет не храбрость и даже не выносливость, а обыкновенное везение. Он еще раз тряхнул головой, и глаза его заблестели. Пусть он чувствует слабость в теле и боль в сердце, но у него есть главное – удача.
По полю громыхнул еще один раскат, за ним еще два. Люди Угэдэя застыли от потрясения. Справа в бой рвались воины Толуя, но и их ошеломили мощные и частые взрывы, нещадно разящие людей с обеих сторон.
Одним движением выдернув из ножен отцов меч, Угэдэй с ревом поднял его. При виде такой смелости у воинов взыграла кровь. Пришпорив коней, они устремились вперед, скаля зубы от лихости своего хана, бесстрашно ведущего их на врага. Люди это были в основном молодые, а скакать рядом с Угэдэем, возлюбленным сыном небожителя Чингиса, ханом всего монгольского народа, им за великую честь. Их жизни стоят несравненно дешевле, и пожертвовать собой за своего повелителя они готовы с такой же легкостью, как швырнуть под ноги порванную уздечку.
Взрывы гремели все чаще, по мере того как все больше черных шаров с лету грохалось оземь под ноги монголов. В горячечном порыве Угэдэй видел, как один из его воинов, безлошадный, приподнял один такой шар. Хан предостерегающе крикнул, но человека уже разорвало в кровавое месиво. Внезапно воздух словно наполнился гудящими пчелами – точнее, раскаленными железными шершнями, налетающими со всех сторон. Лошади и люди вскрикивали под их жалящими смертоносными укусами.
В общей сумятице воины бросились к Угэдэю, закрывая его собой. Наклоненные пики цзиньцев останавливали на скаку коней, однако теперь все больше воинов спешивались и убивали копейщиков мечами и ножами, расчищая дорогу для напирающих сзади разгоряченных, покрытых пеной лошадей. Один из черных шаров упал чуть ли не под ноги Угэдэева коня, и тогда кто-то из воинов бросился на него сверху. Звук разрыва приглушило, а в спине у человека возникла кровавая дыра, откуда почти на высоту человеческого роста выстрелил кусок кости. Едущие вокруг Угэдэя невольно пригнулись, но тут же распрямились, устыдившись: ведь их страх мог заметить хан.
Он понял, как противодействовать этому оружию. Угэдэй напряг голос, чтобы слышали по рядам:
– Кидайтесь на них, когда они падают!
Призыв был подхвачен и разнесся по тумену. А в это время из-за вражеских рядов с высоты пало не то пять, не то шесть летучих ядер, каждое с коротким шипящим запалом. Угэдэй с гордостью подмечал, как его воины бесстрашно на них набрасываются, уменьшая угрозу для тех, кто идет следом. Он вновь повернулся к врагу. Лица цзиньцев искажены страхом, его же лицо – только яростью и жаждой мести.
– Луки! – рявкнул хан. – Расчистить дорогу и действовать копьями. Копья сюда!
В глазах Угэдэя стояли слезы, но не по тем, кто отдал свои жизни, а от острой, саднящей радости – жить, просыпаться поутру, вдыхать грудью воздух. Сейчас этот воздух странно горек, и от него першит в горле. С глубоким вдохом обруч вокруг головы как будто разъялся, а люди вовсю прорывали бреши в цзиньских рядах.
С одобрением следя за маневрами Угэдэя, Хасар машинально пристукивал себя кулаком по ляжке. От неожиданных взрывов оба монгольских тумена поначалу оторопели и даже попятились от всего этого грохота и вспышек света. Но потом стало видно, как ханские кешиктены преодолели свое замешательство и вскрыли-таки ряды цзиньцев. Звук разрывов словно стал приглушаться, и не было больше видно камней и земли, что ранее фонтаном взметывались в тех местах, куда падали разрывные шары. Впечатление такое, будто монгольское войско попросту их проглатывало, стоило им попасть в гущу рядов, как болото проглатывает брошенный камень. Такому сравнению Хасар непроизвольно улыбнулся.
– Эти железные шары хан, по-видимому, съедает, – поделился он наблюдением. – Смотрите-ка, он все еще голоден. Просит еще, чтобы набить живот.
Хасар прятал свой испуг, вызванный бесстрашием Угэдэева броска. Если хану сегодня суждено погибнуть, бразды правления державой возьмет в свои руки Чагатай, и тогда все, за что они боролись, пойдет прахом.
Трусцой направляя лошадь к югу, Хасар еще раз опытным взглядом окинул поле битвы. По крайней мере в одном цзиньский правитель оставался непоколебим. Его люди, перешагивая через убитых и раненых, двигались со всей возможной быстротой. Остановить такую армию, вдвое превосходящую тебя числом, – задача не из простых. Здесь все зависит от тактики, и попробуй-ка подбери верное решение. Если дать приказ растянуть ряды наподобие сети, цзиньцы копейным ударом могут через них прорваться. Ну а если сохранять глубину строя, то могут обойти с флангов, и тогда император продолжит двигаться к спасительной границе. Для него это, видимо, сущая мука – быть к ней так близко и в то же время ползти черепашьим шагом, кипя во вражеском котле.
Собственные Хасаровы минганы теперь нападали на врага с тыла, усеивая притоптанную траву вражьими телами. Жажда цзиньцев дотянуть до границы была столь велика, что они даже не выстроили тыловую оборону – так и шли не оборачиваясь. Двигаясь рысцой следом, на юг, Хасар невзначай заметил цзиньского солдата, полулежащего за колючим кустиком. Солдат был ранен. Едва он заметил монгольского всадника, лицо его дернулось, а мутные глаза посмотрели с безмолвной мукой. Хасар подъехал и чиркнул ему кончиком меча по горлу – не из жалости, а просто в этот день он еще никого не убил: надо же хоть так поучаствовать в сражении.
Это действие словно лишило его части самообладания. Повернувшись, он выкрикнул двум своим минганам приказ:
– А ну, вперед, за мной! Негоже нам торчать здесь, когда хан воюет в поле!
Скача легким галопом, Хасар высматривал наиболее подходящее место для возможного удара. В сотне шагов от врага он привстал в седле, вглядываясь во вражеское построение в надежде увидеть там знаменосцев с императорским вымпелом. По всей видимости, это где-то в середине тех плотных рядов – преграды из людей, коней и металла, позволяющей обеспечить безопасность всего-то одному отчаявшемуся правителю. Свой меч Хасар вытер дочиста тряпицей и сунул обратно в ножны. Между тем воины наметили себе мишени и пустили в цзиньских солдат стрелы с безжалостной точностью. Сложно было сохранять самообладание в такой манящей близости от цели. Почти невозможно.
Воины Угэдэя вклинились во внешние ряды цзиньцев, вооруженных тяжелыми пиками. Цзиньские полки были дисциплинированны, но одной дисциплиной взять верх нельзя. Боевые порядки сломлены не были, но оказались обескровлены беспрестанными атаками всадников. Ряды бойцов растянулись, где-то подались назад или сжались до разрозненных очагов сопротивления, которые вздеть на копья или добить стрелами ничего не стоило.
В цзиньских рядах зазвучали рога, и около десяти тысяч мечников, обнажив по команде оружие, с криками бросились отражать натиск. Но бежали они под нескончаемым градом стрел, пущенных с близкого расстояния, поэтому передние ряды были измолоты и истоптаны. Общая масса вскоре оказалась раздроблена на группы из двух, трех, в лучшем случае десяти человек, которых встречали мечи всадников. При виде резни, что творилась впереди, задние ряды цзиньцев в неуверенности замерли, в то время как монголы строем двинулись вперед. Секунда-другая – и лошади уже неслись галопом, разя уцелевших встречных неудержимо, с безжалостной точностью. Ряды цзиньцев, редея, подавались назад.
Толуй видел, как брат вклинился вглубь вражеского войска, разя вместе со своими телохранителями неприятеля так, будто задумал прорвать цзиньское построение из конца в конец. Толуя охватили страх и благоговение. Такого безрассудства от брата он не ожидал, но того было уже не удержать, да и его воинов тоже. Угэдэй рвался напролом так, будто был бессмертен и неуязвим, хотя сам воздух вокруг наполнился дымом и смертью.
Дым на поле боя Толуй видел впервые. Это было что-то совершенно новое, и его люди с беспокойством взирали на ползущий в их сторону шлейф. К странному запаху Толуй привык, но громовой треск, сполохи и тяжкое сотрясание под ногами вселяли невольный, ни с чем не сравнимый ужас. Он просто не мог себя сдерживать, особенно при виде того, как Угэдэй ринулся в самую гущу. Отчаяние оттого, что они не в силах сдержать продвижение противника на юг, охватило всех. Битва грозила превратиться в хаос, в котором монгольское преимущество в скорости и меткости будет принесено в жертву слепой ярости.