Своих темников Толуй направил на помощь хану, с распоряжением расширить Угэдэевы фланги и клин, которым он врезается в цзиньскую армию. Толуй ощутил прилив гордости, когда его сын Мунке прокричал приказ своему мингану, воины которого последовали за командиром беспрекословно. Чингисхан не часто воевал плечом к плечу с сыновьями. Толуй опасался за жизнь Мунке, но все же улыбался от удовольствия, видя, каким храбрым и сильным тот вырос. Сорхатани, когда он ей расскажет, будет гордиться сыном.
Клубы дыма снова рассеялись, и Толуй замер в ожидании очередного раската. К этому моменту армия цзиньцев стала ближе и теперь спиралью оплетала его людей, продвигаясь к югу, все время к югу. Толуй выругался, когда цзиньский солдат, не желая нарушать строй, упрямо пролез чуть ли не под самой мордой лошади. Толуй убил его ударом в шею, в том месте, где заканчивается доспех.
Толуй поднял глаза и увидел, как сотни вражеских воинов быстро шагают по направлению к его позиции. Доспехи на них как на обычных солдатах, а вот оружием служат какие-то странного вида черные железные трубы. Было видно, как солдаты сгибаются под их весом, но действовали они с отчаянной целеустремленностью. Вот вражеские командиры пролаяли команду заряжать и изготовиться. Толуй нутром почуял, что времени на это им давать нельзя.
Уже изрядно осипшим голосом он выкрикнул распоряжения. Один минган развернулся, чтобы уничтожить новую угрозу, выбыв таким образом из состава тумена, идущего на помощь Угэдэю. Остальные следовали за своим военачальником без колебаний, взмахивая мечами и пуская стрелы во все, что только встречалось на пути.
Цзиньских солдат рубили за возней с железными трубами. Кого-то затаптывали копытами, другие гибли, запихивая шипящие запалы в свое оружие. Немало труб попадало наземь, и монгольские воины отдергивали от них своих лошадей, а то и бросались, крепко зажмурясь, прямо на их отверстые жерла.
Сладить вовремя со всеми трубами все же не удалось. Сухо и часто затрещали раскаты, и ряды атакующих дрогнули. Вот скачущего воина вышибло из седла прежде, чем он успел вскрикнуть. Невдалеке рухнула на колени лошадь с алой от крови грудью. Треск оглушал, а следом сизоватым облаком накатил густой дым, слепя глаза. Толуй, ничего не видя, рубил дым мечом, пока тот, к его изумлению, не лопнул прямо в руке, осталась одна рукоять. Перед ним что-то с размаху упало – то ли враг, то ли кто-то из своих. В эту секунду Толуй почувствовал, как из его лошади стремительно уходит жизнь, и едва успел высвободить ноги из стремян, чтобы кобылица не придавила его. Из-за голенища сапога он выхватил длинный нож и, выставив его перед собой, захромал по щербатой земле сквозь дымовую завесу. Вновь раздался треск, и трубы изрыгнули свою начинку из камней и железа. Многие из тех стволов бессмысленно содрогались на земле, поскольку обладатели их уже лежали бездыханные.
Сколько длился бой, сложно было сказать. В густой пелене дыма страх накатывал с неимоверной силой. Чтобы заставить ум работать посреди всего этого шума и хаоса, Толуй занялся подсчетами. Достичь границы цзиньской армии удастся примерно к закату. До нее оставалось всего несколько миль, хотя каждый шаг цзиньцам давался ценой страданий и смертей. Когда дым начал рассеиваться, Толуй устремил взгляд на солнечный диск, который, словно воспользовавшись дымовой завесой, успел опуститься к горизонту ниже, чем должен был. Толуй едва мог в это поверить, он почти машинально схватил поводья оставшейся без седока лошади и стал искать на земле подходящий меч. Трава внизу была скользкой от крови. Желудок выворачивало от смрада вспоротых кишок, смерти и горелого запаха пороха – горько-едкая смесь, вдыхать которую он не хотел больше никогда.
Сын Неба Сюань скакал, не участвуя в кровопролитии, хотя вонь пороха в вечернем воздухе была поистине невыносимой. Вокруг на его благородное воинство со звоном и скрежетом обрушивались тумены монголов, впиваясь своими железными зубами и когтями. Взгляд императора, смотрящего на юг поверх голов, был холоден. Вон уже и сунские земли, хотя вряд ли монголы уймутся, когда его армия минует тот простенький каменный храм, что символизирует границу между двумя государствами. Неведомо как цзиньская армия вернулась обратно на главную дорогу. Каменное строение вдали белело пятнышком, очажком мира в окружении двух стягивающихся к нему армий.
Сюань обливался потом в своих доспехах, устыдившись мысли, что мог бы ускакать по этой дороге один на своем прекрасном жеребце. Глупцом Сюань не был. Он не мог прибыть в Сун как нищий. Его солдаты защищали не только его персону, но и остатки богатства Цзиньской империи, которое везли в тысяче мешков. С ним ехали и его жены и дети, скрытые стеной из железа и верных людей. Он не оставит их на милость монгольского хана.
При своем богатстве Сюань может быть благосклонно принят двоюродным братом. При своей армии он может рассчитывать на уважение сунского императора. Ему отыщется достойное место среди знати, держащей совет насчет того, как отвоевать захваченные монголами земли предков.
Тут Сюань досадливо поморщился. При сунском дворе его генеалогическую ветвь недолюбливают. Император Ли-цзун, правитель поколения его отца, земли царства Цзинь считает чуть ли не своей вотчиной, ну а то, что они все еще не под ним, – досадной исторической ошибкой. Поэтому не исключено, что, отдавая себя во власть сунских правителей, Сюань тем самым сует руку в крысиную нору. Но выбирать не приходится. Эти монгольские пастухи разгуливают по его землям как у себя дома, разоряют их, лезут в каждое хранилище, облагают каждую деревеньку данью, которую даже не знают куда и как потратить. Ужасный позор, но Сюань никогда и не знал мира. Он уже привык к унижениям, видя, как его царство кусок за куском пожиралось стаей ненасытной саранчи, спалившей столицу его отца. Безусловно, его сунский родственник угрозу со стороны монголов воспринимает серьезно. Но завоеватели бывали и прежде – все те же племенные вожди, которые приходили с войском, а затем гибли. Царства их всегда распадались из-за заносчивости тех, кто слабее и недостойней. Император Ли-цзун, скорее всего, предпочтет проигнорировать этих кочевников и подождать еще лет этак сто или двести…
Сюань вытер со лба пот, моргая от жгучей струйки, которая угодила в глаза. Время в этом мире излечивает многие недуги, только вот никак не может совладать с этими проклятыми скотоводами. Они потеряли своего главного завоевателя в зените его могущества, но все не уймутся, как будто потеря одного человека для них ничто. Неизвестно, придаст ли им новый правитель хоть сколько-то цивилизованности, или же они так и останутся стаей хищных волков, у которых всего-навсего сменился вожак.
Заслышав сухую трескотню выстрелов, он сжал кулаки от злорадства. Пускай такого оружия у него не много, но оно чудодейственное, наводящее ужас. Это он тоже привезет в Сун: знание врага и способ, как его уничтожить. Волк не одолеет человека, держащего горящую головню. Сюань был уверен, что смог бы стать таким орудием, будь у него достаточно времени и места, чтобы развернуться.
От размышлений Сюаня отвлекли крики его офицеров. Они указывали на юг, и он, загородив рукой глаза от заходящего солнца, поглядел в том направлении.
У границы, до которой было всего две мили, появилась армия. Через холмы ходко перекатывались большие прямоугольники воинства. Сунские полки реагировали на угрозу, словно осы. Или же они готовились сбить спесь с монгольского хана, дерзнувшего вплотную приблизиться к их землям. Напряженно вглядевшись, Сюань понял, что сила эта отнюдь не маленькая, не гарнизон какого-нибудь наместника. Сам император из-за какой-то ерундовой приграничной стычки не стал бы покидать столицу. Скорее всего, это кто-то из его сыновей, а то и наследник. Никого другого во главе такого большого войска не поставят. Словно подвижные заплаты, покрывали землю прямоугольники, в каждом из которых никак не меньше пяти тысяч человек, свежих, обученных и хорошо вооруженных. Сюань пробовал было их сосчитать, но мешали пыль и расстояние. Солдаты вокруг уже радовались, однако император задумчиво прищурился, заодно оглядывая монгольские тумены, все еще наступавшие ему на пятки.
Если двоюродный брат думает закрыть границу, то Сюаню не выжить. Молодой император с ожесточением почесал вспотевший лоб, оставив на нем красный след от ногтей. Но не будет же его родич стоять и равнодушно смотреть, как его убивают? Хотя откуда он мог это знать. От напряжения к горлу непрошеным комком поднялась желчь. Между тем конь, ступая в спокойном центре бурлящего водоворота, влек хозяина все ближе к границе.
С глубоким вздохом Сюань созвал своих полководцев и начал резким тоном отдавать приказания, которые расходились по рядам, как круги по воде, и края армии укрепились. Позицию спешно заняли солдаты с тяжелыми щитами, создав прочную линию обороны, которая выдержит натиск монголов до подхода к границе. Для императора это был последний отчаянный план, направленный единственно на то, чтобы уцелеть, но на этом этапе сберегающий и жизни многих солдат. Вот уже несколько дней кряду цзиньцы оборонялись. Если граница на замке, то армию придется развернуть и направить главный удар на хана. Численное превосходство все еще на их стороне, а солдаты горят желанием поквитаться с врагом за каждый нанесенный удар.
От такой мысли приятно плыло в голове, и Сюань прикидывал, не атаковать ли даже в том случае, если их пропустят. Все, чего ему хотелось, – это оказаться в безопасности с войском достаточно большим, чтобы иметь веское слово на будущих военных советах. А монгольский хан окажется в вопиющем меньшинстве. Грубому кочевнику-скотоводу останется лишь растерянно остановиться при виде этих свежих и столь многочисленных полков.
Первые ряды сунцев, достигнув границы, остановились – сплошь безукоризненные ряды в разноцветных доспехах, под развевающимися сунскими знаменами. Откуда-то из переднего ряда построения вылетело дымное облачко, и с громовым перекатом выстрела над травой прошелестело каменное ядро. Из цзиньцев оно никого не задело, так что, судя по всему, послание предназначалось не им. Сунский принц выкатил в поле пушки – огромные металлические трубы на колесах, способные единым выстрелом опрокидывать целый конный строй. Пускай-ка хан обдумает эту небольшую деталь.